Совершенно секретное дело о ките - Альберт Мифтахутдинов

Люди снова завздыхали: «Гость пришел! Гость пришел!» — и закрыли вход в ярангу.

Алекс спокойно всматривался в знакомые торжественные лица. Ему было радостно разделять чужой праздник, он не знал только, чем заслужил это доверие, и волновался.

Но волновались все, и Алекс не догадывался, что ему передалось общее настроение, сейчас все под властью одной идеи, дух кита витает над ними, дух удачи. Мэчинкы тоже запел хриплым голосом, ему вторили остальные, однако песня женщин была отдельной, или это только показалось Алексу — он не помнит…

Если б Алекс смог перевести это монотонное пение, если б он смог разобрать слова, он удивился бы простой незатейливой мудрости ритуальной песни, ее удивительному содержанию. Ему уже и так передалось настроение — и от темноты, легкого дымка костра, глухих ударов бубна, торжественно-радостного пения морозило кожу, он волновался. И там, где в углу были связки амулетов, он явственно увидел лицо Старого Старика, тот улыбался, был рад участию Алекса в празднике кита, подбадривал Алекса. Он лег на шкуру, потому что дым от костра застилал глаза, и было радисту непривычно, а Мэчинкы бил в бубен, пел, в такт песне фигуры раскачивались — это был танец.

Потом вход в ярангу открыли и с песней же вынесли шкуру и те кусочки от кита, что на ней были, к морю и бросили в море вместе с пеплом костра и остатками того, что не сгорело, Алекс не заметил, что там было…

Если б радист мог перевести, он узнал бы, что в песне у Кита просили прощения за то, что его убили, и просили не обижаться, ведь и убили не ради баловства, а ради еды, ради жизни, значит, это он сам пришел в гости, и спасибо, что пришел, вот сейчас мы отпускаем тебя в море, иди, но возвращайся, не уходи от наших берегов, обязательно приходи в следующий раз.

Костер горел снова, и тут принялись все дружно за обильную трапезу, Алекс не отказывался ни от чего и молчал, старался запомнить все, что видел.

Алекс возвращался по берегу океана и думал о Старом Старике и о том, что ему, Алексу, в общем-то здорово повезло — где бы он еще смог узнать праздник благодарения, и познакомиться со Старым Стариком, и приобщиться к тому, чему он еще не знал названия?

Алекс вспомнил свою северную жизнь. По ней выходило, не задержись он тогда на Новосибирских островах (не было подмены), ему удалось бы разок побывать на юге, а не мчаться на Полуостров, а теперь вот быть без материка уже пять лет, пустяк в сущности, но, как всякий молодой северянин, он мыслит свою работу на севере от отпуска до отпуска и готовится к отпуску в течение двух с половиной лет, потому что ничего, кроме хорошего, от юга и от обилия свободного времени не ждет. Этому призрачному «хорошему» он еще тоже не знал названия и пока всего-навсего видел себя в мокром плаще за мраморной стойкой полутемного бара.

«А разве мне сейчас плохо? — думал он. — Что-то оставлено здесь, ведь не зря же я чувствую Старого Старика и слышу его слова? Ничего не бывает просто так, ничего не бывает зря», — думал Алекс.

На берегу совсем не было народа, но Алекс улавливал дух праздничности и в тихом голубом мерцании льдин, и в светлых сумерках угасающего дня, и в самой тишине поселка. Даже плеска воды не было слышно, или это ему просто казалось.

«Если бы всюду люди могли так отмечать свои небольшие праздники, так тихо и несуетливо жить, — думал Алекс, — как счастливы бы они были…»

Алекс смутно догадывался, что в век четких понятий, ясных категорий, однозначных определений ему следовало бы тоже как-то назвать свое состояние. Хотя он и понимал, что никакая формулировка не сможет определить ощущение, состояние души, настроение мига, которое переживаешь сейчас.

«Ох, уж это постоянное стремление теперешнего человека все определить, все поставить на место! — думал Алекс. — Зачем? Вот хорошо мне сейчас, чего еще надо? Чего?»

Он усмехнулся, ускорил шаг, направился к дому Кащеева.

Из-за угла дома выскочили две собаки. Одну из них Алекс знал — это был Чарли, гладкий ухоженный черный пес пограничников. За ним гналась белая собака, тощая, ро свалявшейся шерстью на боках. Тут же, откуда ни возьмись, выскочил человек в солдатской куртке, удар кованого сапога пришелся прямо в живот белой суке, она отлетела, заскулила, поползла в сторону.

Алекс узнал Петрова, одного из тех, кто жил вместе с Ш.Ш.

— За что? — Алекс дрожал.

— Она гналась за нашим, — равнодушно пояснил Петров.

— Это их собачье дело! — взорвался Алекс.

Солдат как-то странно посмотрел на него и торопливо зашагал прочь от дома.

«Он, наверное, трус, — подумал Алекс. Его все еще колотило. Он присел на ступени дома, закурил. — Надо будет рассказать об этом Ш.Ш.».

Он медленно поднимался на крыльцо дома, и вдруг в темноте коридора ему почудилось лицо Старого Старика, и Старый Старик ему сказал:

— Желтые болезни — мнительность и страх — должны погубить негодяя.

За дверью комнаты слышались голоса, но с тяжелым настроением ему не хотелось идти на праздник, на вечернее застолье, он вернулся на крыльцо, сел, закурил еще одну сигарету и решил сидеть до тех пор, пока не успокоится.

В словах эскимосского пращура был совет, но какой? Как их расшифровать — эти простые слова?

«Мнительность и страх… Конечно, он трус, этот солдат. Поэтому жесток… Мнительность и страх… Он должен понести наказание. Ему воздастся… Мнительность и страх».

Алекс отшвырнул прочь сигарету. Он знал, что делать.

— Хорошо, Старый Старик, — сказал он. — Будь по-твоему!

Он толкнул дверь. За столом сидели Кащеев, Джексон, Ш.Ш., Мальчиков и дядя Эля.

— Мы тут без тебя отбивные соорудили, — похвастал Кащеев. — Даже он попробовал, — кивнул Кащеев в сторону Ш.Ш.

— Совсем немнога. Вот, чуть-чуть. — И Ш.Ш. показал спичечную коробку.

— Ну и как? — спросил Алекс.

— Нэ знаю. Нэ понял.

— Вот когда Мурман соорудит котлеты, у-у-у! — подзадоривал Кащеев.

— Завтра, завтра, — отмахнулся Алекс.

Кащеев знал, что Мурман был на празднике в яранге, ему об этом сообщил Джексон, и Кащеев втайне рад был за своего молодого друга. На памяти председателя колхоза не так-то уж много было случаев, когда на ритуальный праздник приглашали бы кого-то со стороны.

— Хотели бифштекс с кровью! — сказал дядя Эля.

— По-морскому…

— И сырой вкусно, и горячий вкусно, — улыбаясь, добавил довольный Джексон, — кит — всегда вкусно, ръев!

— Сырой?! — удивился Ш.Ш.

— Чудак-человек, — вздохнул Кащеев и начал терпеливо объяснять Ш.Ш. как ребенку. — Любое мясо, кроме свинины, предпочтительней есть сырым. На первом месте тут стоит оленина, затем мясо морского зверя. Лучше всего сырым и свежемороженым, как рыбу.

— Так и называется это — мясная строганина, — поддержал Мурман. — Сколько европейцев умирало в Арктике от цинги. Все жаловались на недостаток витаминов. И никому в голову не приходило, почему столетиями живут в этих же льдах эскимосы и чукчи и никто никогда не болел цингой и понятия о ней не имел? Почему? Потому что все витамины они получали из сырого мяса, которое бегало и плавало вокруг. Ясно?

— Ясно, — недоверчиво кивнул Ш.Ш.

Молчаливый Мальчиков молчал.

Дядя Эля наполнял рюмки и фужеры и беспрестанно курсировал по маршруту «комната — кухня».

Ш.Ш. с неприкрытой подозрительностью выслушивал кулинарные откровения Кащеева.

Джексон нахваливал отбивные, простодушно радуясь празднику.

Но Алекс чувствовал, что в воздухе витает призрак Пивня.

Так оно и было. И он решил сам начать об этом.

— Его видели на почте, — сказал он. (Сообщение Алекса выглядело совсем по-чукотски. Вот так охотник никогда не называет предмет своего преследования, свою цель. Он или назовет его местоимением, или псевдонимом, приятным всем окружающим.)

— Я сельсовет, — сказал Джексон. — Я предупредил почту.

— И как?

— Хорошо предупредил, — засмеялся Кащеев. — Пивень хотел звонить в райцентр, дозвониться не удалось ввиду, сами понимаете, непрохождения. Хотел дать телеграмму, сеанс связи не состоялся по техпричинам.

— Но он сдал заказной авиапакет, — заметил Ш.Ш.

— Пакету долго лежать, — сказал Алекс. — Метео дало плохой прогноз на эту неделю. Будем мы без самолетов. Я знаю.

— Не в этом дело.

— Пакет без акта — одни эмоции, — возразил председатель. — Эмоциям в наше время не верят. Это его не первая и, дай бог, не последняя глупость.

— В море дела всем хватит, — проснулся Мальчиков.

— Подожди, — шикнул на него дядя Эля.

— Мальчиков, надо в море! Завтра! — торопил Джексон.

— Вот именно, — сказал Кащеев. — Надо принципиально решать — работать или вести склоку.

— Решайте, чтоб людям было хорошо. А я на службу. — С этими словами Ш.Ш. ушел в ночь.