Книга Арджуны - Олег Серёгин

Мелодичный голос Кришны журчал под сводами, заполняя покои, задумчивое пение флейты скрадывало смысл, и следить за рассуждениями аватара стоило Царю Справедливости упорного труда.

— ...жертвоприношение Раджасуйа...

— Чего? – проснулся Бхима. – Какая суя? Куда суя?

Волчебрюхий, по обыкновению, что-то жевал, за ушами у него трещало, и он не вполне сообразил, о чем идет разговор.

Юдхиштхира зажмурился. Баламут снисходительно улыбнулся и разъяснил:

— Твоя задача, мой друг, проста – насовать одному радже, чтоб до смерти помнил, а лучше не пережил...

Волчебрюх алчно ощерился.

— Это я всегда! Кого давить будем?

— Обожди, мой многодостойный брат, – проронил старший, не открывая глаз. – Мудрость твоя, родич, столь велика, что я не уследил за полетом твоей мысли. Какой раджа? Зачем? Не говоря уже о том, что я не вполне уверен в необходимости...

— Воссоединенный.

Словно лезвие палача рухнуло на шею приговоренного, обрубив мысли и звуки.

Стойкий-в-Битве умолк с полуоткрытым ртом, как низкородный, одернутый в собрании.

— Воссоединенный, – негромко сказал Кришна, и в его ровном голосе почудился тайный звон, отголосок застарелой ненависти. – Джарасандха, владыка Магадхи.

— А! – не сочтя нужным понизить голос, вслух припомнил Бхима. – Это который тебя, родич, семнадцать раз име...

Во взоре Юдхиштхиры была любовь.

Арджуна остервенело въехал брату кулаком в бок, и Волчебрюх от неожиданности нашелся:

— ...имея превосходящие военные силы, с великим трудом одолевал в битве!

Выпалив это, Страшный растерялся, смутился и умолк.

Царь Справедливости сжал пальцами переносицу.

— Я понимаю твое желание, Джанардана, – проговорил он, – но все же вернемся...

Предмет разговора не располагал к шутовству. Оскорбление, нанесенное братьям во время состязания, дикая и кровавая беготня по лесам с измученной матерью на руках, сверхнелепая история с женитьбой, – вылились в новую затею, куда страшнее и опаснее всех предыдущих.

Кто первым заговорил об этом, Царь Справедливости боялся подозревать. Не оскорбить подозрением боялся: могло выйти, что побуждающий превосходит его в мудрости и проницательности, а о знании воли богов нечего и говорить. Или – того хуже – что сам бог говорит его устами... и тогда в далях грядущего клубились грозовые тучи, пожиратели трупов рыгали от сытости, рвали небосвод заклинания Астро-Видьи...

Стойкий-в-Битве очень не любил воевать.

Разумеется, он был возмущен тем, что произошло на арене. Он сочувствовал взбешенному Арджуне и искренне презирал как выскочку Карну, так и двоюродных братьев, вечно носящихся с простолюдинами. Но рваться на престол, когда всесильный Дед Кауравов уже сделал выбор...

— Не я один думаю так, о первый среди мудрецов, – уверил Кришна, – все наидостойнейшие мужи придерживаются того же мнения...

“Разумеется, – подумалось Юдхиштхире, – если придерживаться мнения Баламута есть величайшее из достоинств...”

В землях ариев мог быть только один великий владыка, объединяющий под своей рукой множество малых царей; благословенный богами, щедрый, восхваляемый непрестанно и почитающий брахманов должным образом.

Чакравартин.

С высокого наречия – Колесовращатель.

В достоинство Колесовращателя царь возводился двумя обрядами – Рождения Господина и Приношения Коня. Оба предполагали немалую военную силу и немалую же казну, но сейчас речь шла о другом.

Воспрещалось начинать великое царское жертвоприношение поперек другого, незаконченного. Со дня на день ожидалось, что брахманы Города Слона объявят о Рождении Махараджи Дурьодханы. Но если благородные мужи засвидетельствуют о совершении должных обрядов Юдхиштхирой – в Хастинапуре могут землю грызть; двух Господинов в одной стране быть не может, не может быть и двух Рождений.

А там Пандавы подумают о приобретении казны и союзников.

И если братья тверды в своем желании подняться на троны из царского дерева удумбара, тверды в намерении из вечно вторых стать вечно первыми – это наилучший и единственный способ.

— Таково мое мнение, – вполголоса закончил Баламут. Расхожая формула прозвучала в его устах жертвенным возгласом, мантрой-заклинанием Яджурведы, связывающей, направляющей, велящей...

— Позволь спросить тебя, о мой многославный родич, украшение царских собраний, – проговорил Юдхиштхира, – почему династические споры Города Слона так занимают тебя?

Кришна изумленно воззрился на него; отражением Баламутова лица глянула на Царя Справедливости четверка младших братьев.

Стойкий-в-Битве сам не понял, с чего вздумал спрашивать. Вроде бы ясно, возрастет могущество родичей Баламута – возрастет и собственное его могущество, и дорога благочестивым детям Панду дружба мудрого аватара, и сердечная склонность взаимна... Но слова о вечно первых и вечно вторых всколыхнули какие-то давние полуугасшие мысли и смутные соображения, что-то здесь...

— Я желаю блага вам всем, – мягко ответил Кришна, оглаживая черный бамбук флейты.

И поймал взгляд Юдхиштхиры.

“Благо есть!” – гремит в запредельных высях. Бесчисленные материальные миры гирляндами украшают пространство; мудрецы тончайшей формы, прославленные аскетическими подвигами, озаренные сиянием своей духовной мощи, возгласили священные гимны...

...стекаются вместе реки, ветры, птицы и песни, радуясь жертвенным возлияниям. Горы взмахивают крыльями и улетают, черные кони с белыми копытами влекут по небу золотую колесницу, возгораются священные огни... Миллионные хоры запели хвалу мудрому Вишну, Опекуну Мира...

“Свасти-ка!”

Царь Справедливости зажмурился до боли в глазных яблоках.

— Я полагаю, что неразумно перечить нашим мудрым родичам в Хастинапуре, – его голос был почти тверд. – Трудно представить себе большую дерзость. Соверши такое кто другой, это означало бы вызов на битву... но наш почтенный дед...

— Он будет счастлив, – ликующе прозвенел аватар, – поистине счастлив узреть лучшего из царей возведенным в достоинство Махараджи! Разве будут противиться тому мудрый Видура и добросердечный Дхритараштра? Только зломысленные и недостойные, погрязшие в пороках, осмелятся возвысить голос против благороднейшего из мужей, царственным достоинством подобного Индре, справедливого, как сам бог Закона!

Сын Ямы-Дхармы закусил губу. Он очень хорошо понимал, как счастлив будет Гангея Грозный и чего стоит добросердечие царственного Слепца. В нем говорил даже не страх – уверенность, что нельзя поступать опрометчиво, ступать на дорогу, ведущую к кровопролитию; бог Закона в душе властно свидетельствовал о Законе. Но почему так трудно, невыносимо трудно возражать... говорить... думать... голова болит...