Чужой 1917 год - August Flieger

Еще левее, по двум соседним ходам движутся первый и второй взводы, с Казимирским во главе.

Сразу за мной по траншее топает Савка, с ним — мои связные: Жигун и Палатов. За нами поспевает старший унтер-офицер Шмелев со своим взводом.

Наконец, доходим до второй линии окопов и рассредоточиваемся. К нам присоединяются четыре пулеметных расчета со своими 'максимами', под командованием тощего чернявого унтера по фамилии Смирняга.

Смотрю на часы — без четверти четыре. Еще пятнадцать минут. Ждем-с.

Солдаты проверяют оружие, гранаты. Я тоже вынимаю автомат из чехла, осматриваю, вставляю магазин. Передергиваю затвор. Ту же операцию проделываю с пистолетом, ставлю его на предохранитель и убираю в кобуру. Еще раз проверяю гранаты в сумке.

Ну, все, я — готов!

Стрелка на швейцарских наручных часах, со светящимся циферблатом, показывает без трех минут четыре…

Без двух минут…

Время ползет необычайно медленно.

16-00!!!

Звук артиллерийской канонады изменяется. Тяжелые удары становятся глуше — теперь тяжелая артиллерия бьет по немецким тылам. Громче и звонче звучат разрывы у немецких траншей — это наши трехдюймовки создают огневую завесу.

Еще минута и послышались первые выстрелы винтовок, затрещали пулеметы.

Солдаты вокруг меня снимали каски и крестились.

Я последовал их примеру. Господи! Спаси и сохрани! Надел каску и скомандовал:

— Гренадерство! Штыки примкнуть!

Со всех сторон защелкало.

— Па-а-ашли!!!

По прямой, до первой линии окопов было около ста шагов. Но по извилистым ходам — раза в три больше.

Стрельба нарастала, сквозь артиллерийскую канонаду и пулеметно-винтовочную пальбу слышались звонкие хлопки ручных гранат. Доносился и отрывистый треск автоматов.

Беглым шагом, пригнувшись, подходим к передовой траншее.

Там пусто. Значит, девятая рота вышла.

Бегу влево, мое место — на стыке взводов. Останавливаюсь у деревянной лесенки — выходу наверх, в поле.

— Выходим! Выходим!

На бруствер вылезает шустрый Жигун и подает мне руку.

Выбираюсь наверх, вслед за ним, помогаю вылезти Савке. За ним лезет Палатов и остальные.

Перебегаю чуть вперед, встаю на одно колено и, что есть сил, диким голосом ору, начисто забыв про свисток:

— Десятая — выходи! Вперед! В ата-а-ку-у-уу!

Гренадеры хлынули из окопов. Кучка здесь, кучка там. Впереди пулеметчики и гранатометчики.

Наконец вышла вся полурота. Группируемся у прикрывающего нас бугорка.

И вперед — на затянутое дымом и изрытое воронками открытое пространство.

— Ура-а-а-а-а-а-а-а!!!

Полурота пошла! Небольшими группами, перебежками от воронки к воронке…

Перед тем как бежать следом успеваю увидеть, как артиллеристы по деревянным мосткам выкатывают траншейные пушки.

Выскакиваю из-за бугра пробегаю пару десятков шагов и спрыгиваю в глубокую воронку, за мной сигают ординарец и связные. Выглядываю — рота продвигается вперед. Командую:

— За мной! — пригибаясь бежим дальше, до следующей подходящей воронки. Ныряем.

Судя по всему, авангард батальона уже занял первую линию немецких окопов. Густой дым закрывает видимость. Обращаю внимание, что активного огня по нам почему-то не ведется. Ни пулеметного, ни артиллерийского.

В следующей воронке встречаем раненых из девятой роты. Двое тяжелораненых лежат на дне. Один — без сознания, второй — раненый в бедро, громко стонет. Оба довольно грамотно перевязаны. С ними трое легкораненых, в том числе ефрейтор с простреленной рукой.

— Что тут у вас? — Спрашиваю его.

— Да пулемет германский, вашбродь! Откуда-то справа бьет, прямо наскрозь дым! Нас и подранило. Мы тяжелых-то в воронку стащили, а троих — наповал.

— Ясно! Из десятой проходил кто?

— Были. Дальше пошли — из ваших, вроде, никого не зацепило!

— Это хорошо!

Подползаю к краю воронки, выглядываю: уже видны остатки немецкого проволочного заграждения. Колючка в восемь колов снесена практически начисто — на немногих уцелевших столбиках лишь жалкие обрывки. Знатно наши пушкари поработали.

Впереди, шагах в десяти лежат убитые. Не повезло мужикам.

Передаю автомат Савке, и пытаюсь в бинокль разглядеть, откуда по нам ведут огонь.

Облом. Все скрыто дымом и пылью.

Хотя, если рассуждать логически, пулемет может быть только между участками наступления — нашего и соседнего. Причем ближе к нам, иначе стрелял бы по Сибирцам.

— Ладно! Пошли! — забираю у ординарца оружие.

Первым выскакивает Жигун, за ним — мы. Перебегаем до следующего укрытия. Здесь уже наши. В двух соседних воронках расположились младший унтер-офицер Рябинин и шестеро солдат. На дне нашей воронки — еще один убитый. Лежит навзничь, широко раскинув руки, на груди несколько темных пятен. Лицо закрыто каской.

— Кто? — вместо приветствия спрашиваю у унтера, кивая на труп.

— Орехов… — просто и коротко отвечает он.

— Другие потери есть?

— Никак нет! Там у кольев, в воронке, еще пятеро наших. Успели добежать, а нас накрыло. Пулемет-то с перерывами бьет. — Рябинин вздохнул.

Глядя на его вытянутую унылую физиономию, почему-то вспомнил Ослика Иа. Жалкое душераздирающее зрелище. Вот не повезло человеку с внешностью, хоть и служака он отменный. Спокойный, расчетливый.

— Что думаешь делать?

— Обождем, пока он по нам пулять перестанет, и поползем, по трое.

Тем временем, над нашими головами засвистели пули, сбивая с развороченного края воронки комья земли.

Вот гад! Пристрелялся!

Вдруг, откуда-то сзади раздалось резкое и короткое 'банг'! Потом еще раз — 'банг', и пулемет, подавившись очередным патроном, смолк.

Мы с Рябининым одновременно высунулись посмотреть — что и как? Сзади, у нашего предыдущего укрытия, маячил клепаный щит сорокасемимиллиметровки Гочкиса. Артиллеристы подоспели вовремя.

— Чего сидим? Кого ждем? — Я сразу взбодрился. — Пошли! Вперед!

Еще один кроткий бросок и мы в воронке посреди бывшего проволочного заграждения. Тут уже никого нет — ушли вперед. Дождавшись остальных, двигаемся следом. По пути замечаю еще несколько убитых.

Наши? Не наши?

Еще полсотни шагов короткими перебежками и мы сваливаемся в полузасыпанную немецкую траншею.

— Фух… — С трудом пытаюсь отдышаться. — Дошли…

Оглядываюсь.

Со мной четырнадцать человек. Гренадеры распределились по окопу, изготовившись к бою.

Кругом картина полнейшего разрушения — траншея местами обвалилась, местами отсутствует вообще… Справа от нас разбитый прямым попаданием блиндаж — из под расщепленных бревен торчат тощие ноги в ботинках с обмотками. Еще несколько убитых в немецком 'фельдграу' застыли в различных позах у лежащего на боку, среди измятых патронных коробок и обрывков лент, пулемета МГ-08.

Огневая завеса создаваемая нашей артиллерией ушла вперед. Но несколько орудий бьет гранатами и шрапнелью по немецким траншеям метрах в двухстах правее нас. Обеспечивают фланг. Огонь русской тяжелой артиллерии стал еще глуше — гасят дальние тылы.

— Вашбродь! Наши идут! — окликает меня Рябинин.

С лева по окопу пробираются несколько человек, один из них с ручным пулеметом на плече. Впереди, низко наклонив голову, идет некто с автоматом в руках и тремя унтер-офицерскими лычками на погонах. Шмелев? Точно — Шмелев!

— Добрались?

— Так точно, вашбродь!

— Потери есть?

— Четверо раненых. Один — тяжелый. Мы его вынесли. Я, там, у хода сообщения, второе и третье отделение оставил, прихватил пулеметчиков, да и вас двинулся искать.

— Кого-нибудь из девятой роты встретили?

— А как же. Там раненых с десяток. И один часовой — пленных охраняет.

— Пленных? И много пленных-то?

— Дюжины две будет. И новых тащат и тащат. Я уж думал, тут всех поубивало, ан нет — есть живые-то. Токмо, очумелые совсем. Не соображают ничего.

— Ну еще бы! Двенадцать часов без перерыва долбили. Очумеешь тут!

Что там у нас на повестке дня? Задача второй волны атаки — обеспечение флангов. Значит — будем обеспечивать! Начинаю распоряжаться:

— Слушайте все! Сейчас идем вправо до первого хода сообщения, ставим там пост с пулеметом и ждем подхода одиннадцатой роты. Палатов, давай дуй к нашим, ищи командира роты. Доложишь где мы и что с нами. Понял?

— Так точно!

— А чего стоишь, раз понял? Брысь отсюда!!! — Я перехватил оружие поудобнее. — Остальные, со мной. Кто там с дробовиком? Гусев? Пойдешь первым!

Двинулись. Первый с ружьем, второй с заточенной лопаткой в одной руке и гранатой в другой, третьим шел Рябинин с автоматом на изготовку.

Продвинувшись метров на двадцать, дошли до поворота. Гусев резко выглянул за угол, осмотрелся и посеменил дальше. По пути натыкаемся на разбитый прямым попаданием гаубицы наблюдательный пункт. Кругом какие-то окровавленные ошметки, обрывки проводов, разбитая стереотруба. Сразу за НП в окопе, навзничь, лежит убитый немецкий офицер с оторванной рукой и окровавленным лицом. Проходим мимо, стараясь не наступить. Ушлый Жигун наклоняется и снимает с убитого ремень с кобурой, безжалостно разрезав портупею штыком. Оглядывается на меня — я показываю ему кулак.