Прости меня, Леонард Пикок - Мэтью Квик

Мой любимый цвет серый, как спина у дельфина.

Мое любимое созвездие – Кассиопея, потому что мне нравится произносить это слово.

Моя любимая еда – похлебка из злаков с беконом. (Ха-ха! Шучу!)

Моя любимая игра – «Кто здесь жил?». Мне нравится слушать твои рассказы о жизни в подводном городе, ты называешь его Филадельфией.

Однажды мы нашли квартиру в старом небоскребе, который ты назвал «Либерти-Плейс», и ты рассказал мне, будто некоторые люди жили высоко в небе, точно короли и королевы, глядя сверху вниз на всех этих людишек, живших у самой земли, но сейчас, чтобы жить на земле, надо быть по-настоящему богатым, и ты называешь это иронией судьбы.

Мы прошли по всему дому и нашли платья, явно доказывающие, что здесь жила королева. Платья были яркими и сверкающими. Их было так много! И ты сказал, будто дизайнером одного из них была твоя мама, что было приятно слышать, так как ты никогда не говоришь о своей маме.

А еще мы нашли в спальне коробку с золотыми украшениями. Ты разрешил мне оставить золото себе. И вообще, мы коллекционируем украшения, найденные в районе Аванпоста 37. Я храню их под кроватью в пластиковых пищевых контейнерах – просто забавы ради, хотя, если честно, я не понимаю, почему в прошлом люди так любили золото, ну разве что оно красиво блестит. Ты зовешь меня принцессой, и иногда мы надеваем на себя столько золота, сколько можем, и ты говоришь, что я ну точь-в-точь Джей-Зи, а потом начинаешь смеяться до упаду.

Моя любимая сказка на ночь – о Филадельфии Филис[32], маленькой девочке, которая в начале века раскрывала преступные замыслы. Ты рассказывал мне множество историй о Филадельфии Филис, и самая лучшая о том, как она расправляется с хулиганом, пристающим к школьникам, с помощью волшебного оружия, наделяющего ее особой силой. Мне очень хочется, чтобы здесь были и другие дети, но, слушая твои рассказы о хулиганах, я начинаю радоваться, что, кроме меня, здесь нет других детей.

Моя любимая песня – та, что написал твой отец, «Подводный Ватикан», ты иногда мне поешь ее, потому что скучаешь по своему отцу. (Мама научила меня писать слово «Ватикан», она говорит, что в свое время был такой важный парень, но она не может толком объяснить, почему именно он был таким важным. Она говорит, что у нас больше нет парней вроде него.)

Папочка, я больше не знаю, о чем писать.

Я люблю тебя.

Мне очень жаль, что в детстве ты всегда был грустным, но сейчас ведь ты почти не грустишь, что очень хорошо, да?

Мамочка говорит, я должна сказать тебе, чтобы ты держался.

Держался за что? – спрашиваю я.

Я не знаю.

Но все равно держись.

Ну вот я и закончила. Надеюсь, мама оценит то, как хорошо я выполнила задание.

Жду не дождусь, когда увижу тебя сегодня вечером за обедом. Думаю, у нас СНОВА будет похлебка из злаков с беконом, потому что это наша основная еда, так как все остальные продукты приходится беречь для особых случаев типа дней рождения, а мой уже совсем скоро. Ты сказал, будто приготовил для меня нечто особенное.

Интересно, что именно?!

Ты никогда не забываешь о дне моего рождения и всегда стараешься сделать его необыкновенным.

А это правда, что, по твоим словам, у тебя нет дня рождения?

Как бы мне хотелось знать, когда ты родился, потому что я хочу приготовить для тебя лучший подарок на свете. Горацио поможет мне найти в зоне Аванпоста 37 нечто удивительное.

Почему ты не хочешь сказать мне, когда у тебя день рождения?

Мама говорит, это связано с плохими воспоминаниями.

А почему у меня нет плохих воспоминаний? Когда я спрашиваю ее, она отвечает: это потому, что у меня такой хороший папа.

Что вызывает у меня улыбку.

Ты хороший папа!

Люблю тебя!

С., или твоя Принцесса Джей-Зи.

(А что такое «Джей-Зи»? Ты никогда не говорил!)

18

Герр Силверман ростом около шести футов трех дюймов или типа того. К его телосложению лучше всего подходит определение «жилистый». Его волосы тронуты ранней сединой, и лет через десять они станут совсем серебряными, и тогда ему еще больше будет подходить его фамилия. Он всегда носит галстук сдержанных тонов, белую рубашку с длинным рукавом, зеленые, светло-коричневые или черные штаны без стрелок, черные или коричневые замшевые туфли на шнурках и толстом каблуке, кожаный пояс в тон туфлям. Просто, но элегантно, хотя обычно он немного смахивает на официанта из модного ресторана. Сегодня на нем черные штаны, галстук, туфли и пояс; он сбрил уже намечающуюся эспаньолку[33].

Перед началом урока он встречает учеников в дверях, обменивается с тобой рукопожатием, улыбается тебе и смотрит прямо в глаза. Он единственный из учителей, кто это делает, но в результате подобной церемонии перед дверьми класса обычно выстраивается длинная очередь. Иногда процесс затягивается и даже после звонка в коридоре толпится народ, что жутко бесит остальных преподавателей.

Однажды эту очередь увидел директор школы, который не заметил стоявшего в дверях герра Силвермана, и заорал что есть мочи:

– Живо в класс! Я ко всем обращаюсь!

– Все в порядке, – сказал герр Силверман. – Это просто наш утренний обмен приветствиями. Ведь надо каждому сказать «здравствуй». Привет, Эндрю.

Директор изменился в лице, выдавил «привет» и поспешно удалился.

Сегодня герр Силверман жмет мне руку, улыбается и говорит:

– Леонард, мне нравится твоя новая шляпа.

И у меня сразу становится тепло на душе: похоже, ему действительно нравится шляпа, а еще больше нравится тот факт, что я пытаюсь выразить себя: одеваюсь отлично от остальных и не боюсь выглядеть не таким, как все[34].

– Спасибо, – отвечаю я. – Могу я поговорить с вами после занятий? У меня кое-что для вас есть.

– Конечно. – Он кивает и дарит мне дополнительную улыбку – настоящую улыбку, когда задействованы все лицевые мышцы, но улыбка от этого не кажется натужной. От улыбки герра Силвермана мне всегда почему-то становится легче.

– И зачем ему надо пожимать каждому руку? – когда мы рассаживаемся по местам, спрашивает Дэн Льюис, парнишка из нашего класса.

– Он такой чертовски странный, – едва слышно отвечает ему Тина Уайтхед.

И мне хочется вытащить свой «вальтер» и разнести к чертовой матери их дебильные башки, потому что герр Силверман – единственный учитель, который не жалеет времени и сил каждый день показывать нам, что мы ему не безразличны, а мои тупоголовые одноклассники это против него же и оборачивают. Такое чувство, будто на самом деле они хотят, чтобы с ними плохо обращались.

И тем не менее однажды, когда мы беседовали после урока, герр Силверман сказал мне, что когда кто-то поднимается по социальной лестнице и начинает руководствоваться другими стандартами, то, даже если сей факт положительно отражается на окружающих, средний человек, как правило, относится к чужим успехам резко отрицательно, поскольку у него самого нет сил поднять жизненную планку. Таким образом, возможно, Дэн Льюис и Тина Уайтхед просто слабее герра Силвермана и действительно нуждаются в его доброте, но вот лично я точно не стал бы тратить время на то, чтобы смотреть им в глаза и каждый день улыбаться, если бы они говорили у меня за спиной подобные вещи. Герр Силверман достаточно умный, чтобы понять одну простую вещь: быть не таким, как все, чревато неприятными последствиями.

– Ну-с, – обращается герр Силверман к нашему классу, и я замечаю, что он в очередной раз не стал засучивать рукава. – Посвятим занятие этическим проблемам. У кого есть вопрос?

Мы иногда практикуем такую штуку: кто-нибудь из ребят задает вопрос, касающийся холокоста – относительно сомнительного права или ошибочного выбора, одним словом, моральной дилеммы, – а потом весь класс в спорах пытается родить истину.

Сегодня я единственный из всех поднимаю руку, поэтому герр Силверман говорит:

– Леонард?

– Допустим, американскому подростку достался в наследство от дедушки, который в свое время захватил в плен и расстрелял высокопоставленного нацистского офицера, настоящий пистолет времен Второй мировой. И как ему поступить с этим пистолетом?

Мне действительно любопытно узнать, что скажут мои одноклассники. Хотя не сомневаюсь, что наши мнения разойдутся. Даже забавно, насколько мы разные.