Сыны Несчастья - Анн Бренон

И в тот год, и в два последующих Пейре Маури ходил так со своими друзьями из Разес, служил добрым людям, помогал им, защищал их, и все больше и больше его переполняла любовь к ним, и в их присутствии у него радостно сжималось сердце. Он ходил в Кустауссу, Лиму и Кийан; он ходил в Лаирьер, Буиссе и Риу, что в долине Даинь; он ходил в Кубьер по дорогам на Фурту, где можно было сократить путь через лес; много раз он водил их даже в Монтайю. В те годы он познакомился почти со всеми добрыми людьми, и готов был встречаться с ними снова и снова. С Мессером Пейре Отье, который в их Церкви имел статус Старшего и предпочитал путешествовать в обществе своего сына Жаума; с самим Жаумом Отье, подающим большие надежды юристом, хрупким юношей, которого его отец крестил сам, как и его друга Понса Бэйля — сына доброй На Себелии из Акса; с Гийомом Отье, братом Старшего, который чаще всего ходил с Андрю Тавернье, бывшим ткачом из Праде д’Айю; с немолодым уже Амиелем де Перлем, бывшим помещиком из Сабартес; с двумя молодыми людьми из Кустауссы, Раймондом Фабре и прекрасно образованным Фелипом де Талайраком. Он уже привык называть их монашескими именами: Пейре и Жаум из Акса, Фелип и Раймонд из Кустауссы, Андрю из Праде… И каждый раз повторялось это счастье — ритуальное приветствие, тройной поцелуй и тройная просьба о благословении.

Он открыл для себя, что они были просто людьми. Обычными людьми из плоти и крови, со своими характерами, заботами, грузом своего прошлого. Они были так похожи и в то же время так различны — серьезные и смешливые, любезные и скрытные, молодые и не очень, прошедшие огонь, воду и медные трубы, и невинные как дети, ласковые и хмурые, с поджатыми губами и открытыми объятиями. У каждого был свой голос, свой акцент и способ жизни. Они могли быть грубоватыми и приветливыми, могли общаться непринужденно и легко, а могли с трудом подбирать слова — но всякое их слово говорило о Добре. Это были люди из плоти и крови, которые нуждались в помощи, в проводниках на дорогах, которым нужно было делать дары и подношения, чтобы они могли выжить; безопасность которых нужно было охранять. Они мучились и страдали в этом мире, как и все остальные, и, как и все, должны были однажды умереть. Но эти люди осмелились бросить вызов опасностям и несправедливостям мира сего, чтобы проповедовать Добро. Эти люди жили как апостолы Христовы, которые никогда не лгали и не обманывали, отказывались от всякого насилия и всякого зла, никогда не прикасались к женщинам, все свои дни проводили в постах. Это были люди Божьи, в руках которых была большая власть спасать души. Люди, несправедливо оклеветанные и оболганные, но желающие хранить в чистоте свою веру. И Пейре с радостным замиранием сердца видел, как укреплялась и обновлялась запрещенная Церковь, как новые дома верующих появлялись повсюду в этой земле — от Сабартес до далекого Лаурагэ, Разес, Тулузен и Альбижуа. Проводники, возвращаясь из Италии или по дороге в Тулузу, стучались по ночам в его двери; и он передавал послания, обменивался или делился новостями. Постепенно подпольная Церковь восстанавливала силы. Мессер Пейре Отье, Старший Пейре из Акса, был душой этой Церкви; несмотря на свой возраст, пешком или верхом на муле, вместе со своим сыном Жаумом из Акса, он отправлялся в многочисленные далекие миссии, укрепляя верных и воскрешая веру, обновляя старые связи сопротивления, которые Инквизиции не удалось разорвать за сто лет репрессий, вселяя в сердца верующих надежду. Иногда он исчезал на долгие недели, его не видели по нескольку месяцев. Он исходил всю территорию сенешальства Каркассон, углублялся в сенешальство Тулузы и добирался до Альбижуа, чтобы вновь вернуться в Пиренеи и графство Фуа. Очень скоро Пейре Маури понял, что дом Мартина Франсе в Лиму, находящийся между Сабартес и Разес, представлял собой что–то вроде главного средоточия всего подполья, куда стекалась вся информация, все пожертвования и дары. Серебро, мелкие монеты, мука, шерсть.

Пейре внезапно почувствовал, какими прочными стали его связи с маленьким сообществом верующих Арка и Разес. Он по–настоящему полюбил своих кузенов, родственников и друзей, всех этих старых упрямых женщин и таинственных юношей. У них были тысячи знаков, по которым они распознавали друг друга — крик пастуха, камни на дороге, особые слова — но главное, это нить соучастия, объединявшая их всех. Вместе с ними он смеялся, надеялся и жил. И радовался вместе с ними какой–то мрачной радостью. Это была увлекательная игра, и опасность еще более обостряла ее притягательность. Потому что с одной стороны, на кону в этой игре стояли жизнь, свобода и имущество, а с другой — спасение души. Ведь тебе никогда по–настоящему неизвестно, чем дышат мужчина или женщина, переступающие твой порог и заговаривающие с тобой. Кто еще среди жителей Арка и отдаленных хуторов так смертельно ненавидит добрых людей, как семья д’Эсквина? А кто просто ко всему этому равнодушен? А кто тайно отдает свое сердце, чтобы помочь подпольщикам? А кто способен донести? Недоверие и настороженность постоянно терзали его сердце. Но было известно, что пока инквизитор занят другими делами в Каркассоне и Лиму, у него там другие проблемы: народные восстания против Инквизиции и доминиканцев и достаточно благоприятное отношение к этому короля Франции возбуждали слабую, но все же жгучую надежду.

Но даже в эти времена беспокойства и неуверенности, Пейре Маури постоянно испытывал истинную, настоящую радость, которую он мог разделить со своими друзьями — например, когда за ним посылали, когда он был недалеко на пастбищах, и он оставлял своих овец и в спешке шел к Раймонду Пейре или Раймонду Маулену, чтобы послужить проводником какому–нибудь доброму человеку. Тогда он мог приветствовать этого человека, просить его благословения, провести рядом с ним ночь и проводить к верующему, ожидавшему на каком–нибудь далеком хуторе.

Той же самой весной 1303 года, через некоторое время после того, как ушел Старший, Пейре из Акса, целую неделю в Арке провел добрый человек Андрю из Праде. Сначала он жил в красивом доме Пейре — Сабартес, а потом под более скромным кровом Маулена. Овцы уже проводили ночи на пастбищах, но все еще на полях и лугах долины, перед тем, как подняться выше и оставить траву расти для сенокоса. Скоро их отведут в загоны для стрижки, а потом они постепенно будут подниматься все выше и выше, на летние пастбища. Пейре уже не расставался со своей отарой и проводил ночи в окружении овец и двух легконогих собак.

По утрам солнце поднималось уже высоко, и свет казался зеленым, как всегда в это весеннее время. Почти законченный донжон замка мессира Жиллета де Вуазена сиял в этом свете удивительной белизной. Пейре пришел в деревню, чтобы взять у Раймонда Пейре немного провизии и хлеба. Он вошел в фоганью и вдохнул вкусный запах жареных шкварок. Госпожа мать, сидя на лавке, склонилась над очагом, приглядывая за дымящейся сковородой. Юный пастух отбросил назад капюшон, расправил плечи, вежливо поздоровался и с радостью принял приглашение позавтракать, тем более, что завтрак как раз готовился. Он устроился напротив хозяйки дома, положил локти на стол и с волчьим аппетитом откусил от большого куска хлеба, который подали к жаренным на сале яйцам. Госпожа мать — маленькая, худенькая, немного сгорбленная, смотрела на него и улыбалась. Насытившись, он вспомнил, что забыл в соседней комнате, где ночевал в последний раз, хорошую конопляную веревку, которую он сам заботливо свил — она служила ему для устройства временных загонов для баранов. Но двери комнаты почему–то не поддавались, а он боялся толкать их слишком сильно.

Тогда Госпожа мать, которая тоже сидела за столом и ела яйца с салом, заулыбалась, поискала что–то в складках юбки, и бросила ему тяжелый предмет, который он инстинктивно поймал. Ключ от комнаты.

— Он прибыл этой ночью, — сказала дама.

Так значит, дверь комнаты была заперта из–за гостя, который укрывался там и желал избегнуть нескромных взглядов и вопросов. Добрый человек Андрю из Праде сидел на лавке возле ложа. Когда вошел Пейре Маури, он поднялся, они быстро поздоровались, и он снова сел. Он тоже завтракал: возле него на лавке лежали две жареные рыбки, кусок хлеба, и стояла кружка с вином.

Тем утром, когда Пейре Маури возвращался к овцам на пастбища долины, в его суме вместе с круглыми тяжелыми хлебами, которых ему должно хватить на неделю, он нес маленький кусочек хлеба, благословленный добрым человеком, чтобы откусывать от него понемногу, перед тем, как что–нибудь съесть. Вокруг плеча он обмотал хорошую конопляную веревку, которую свил сам.

Через неделю с лишним, в тот же час, вновь придя за хлебом, молодой пастух, войдя в дом Раймонда Пейре, встретил Эн Белибаста, Гийома Белибаста–отца. Он стоял возле своего еще оседланного мула, привязанного к кольцу в стене, у входа в загородку. Седой патриарх поднял на молодого человека свои черные глаза, блистающие из–под густых бровей. Потом он вроде как улыбнулся.