Шляпа, полная небес - Терри Пратчетт

Но…

– Откуда вам это известно? – спросила она.

– О, я догадалась. По мне, она была ведьмой, кем бы она сама себя не считала. И я должна признать, хорошей ведьмой.

Тифани преисполнилась наследственной гордостью за бабушку.

– Она помогала людям? – спросила мисс Левел.

Гордости немножко поубавилось. На язык просился немедленный ответ – «да», но тем не менее… Бабушка почти не спускалась со своих холмов, разве что на Страшдество или к началу окота. Ее редко можно было увидеть в деревне, за исключением тех дней, когда опаздывал торговец, привозящий пачки табака Бравый Мореход. Тогда она в спешке и суматохе приходила в деревню, шурша своими черными, засаленными юбками, чтобы занять пригоршню табака у кого-нибудь из стариков.

Но не было человека на Мелу, начиная с самого Барона, кто бы не был чем-нибудь обязан Бабушке. И она делала так, чтобы люди отдавали свой долг перед ней другим. Она всегда знала, кто терпит нужду.

– Она заставляла их помогать друг другу, – сказала Тиффани. – Она заставляла их помогать самим себе.

Последовало молчание, и Тиффани услышала, как на дороге пели птицы. Птиц здесь было много, но она скучала по крикам ястребов.

Мисс Левел вздохнула.

– Не многим из нас такое под силу. Если бы я так могла, нам не пришлось бы сегодня снова идти к мистеру Ткачику.

Тифани подумала про себя: «О, Боже».

Им приходилось ходить к мистеру Ткачику чуть ли не каждый день. Эти визиты приводили Тиффани в содрогание.

Кожа мистера Ткачика была как пергамент – тонкая и желтоватая. Дом, где он жил, пропах старым картофелем, а вокруг рос запущенный сад. Мистер Ткачик всегда сидел в одном и том же старом кресле в крохотной комнатке, выпрямив спину и положив руки на две прогулочные трости, в костюме, лоснившемся от старости, и смотрел на дверь…

– Я должна знать, что он каждый день ест горячее, хоть ему и надо всего ничего, – сказала мисс Левел. – Вдова Тасси, что живет в том конце переулка, стирает для него. Знаешь, ему девяносто один.

У мистера Ткачика были блестящие глаза и он болтал без умолку, пока они прибирались в комнате. Когда Тиффани пришла к нему в первый раз, он назвал ее Мэри. И время от времени он снова обращался к ней так. Еще он с удивительной силой хватал Тиффани за запястье, когда она проходила мимо. Эти руки, внезапно сжимающие, как тисками, были настоящим шоком. Она могла видеть голубые прожилки вен под кожей старика.

– Я никому не стану обузой, – настойчиво твердил он. – Отложил денежки на смерть. Моему Тоби беспокоиться не о чем. Я за себя заплатить смогу! Я хочу приличные похороны, ясно! Чтобы были черные лошади с плюмажами, чтобы была похоронная процессия и пристойные поминки в конце. Я все записал, от и до. Ну ка, проверь мой ящик, хорошо? А то вечно эта ведьма здесь ошивается!

Тиффани с безнадежным видом посмотрела на мисс Левел. Та кивнула и показала на деревянный ящик, засунутый под кресло мистера Ткачика.

Ящик оказался набит монетами, в основном медными, но среди них затесалось и несколько серебряных. Они казались целым состоянием и на какое-то мгновение ей захотелось, чтобы у нее было столько же денег.

– В нем полно денег, мистер Ткачик, – ответила она.

Мистер Ткачик расслабился.

– Ага, вот так. Никому я обузой не буду.

Когда они пришли, мистер Ткачик, храпя, спал с открытым ртом, выставив напоказ свои желто-коричневые зубы. Однако, он немедленно проснулся и, уставившись на них, сказал:

– Мой Тоби приезжает в субботу.

– Вот и отлично, мистер Ткачик, – ответила мисс Левел, взбивая ему подушки. – Мы здесь все приберем и вычистим.

– Повезло ему с работой, знаете, – продолжал мистер Ткачик с гордостью. – Хорошо устроился, работенка непыльная и тяжести поднимать не надо. Говорит, что хочет поглядеть на меня, как я тут поживаю. А я заверил его, я его заверил, что смогу заплатить за себя сам, когда умру – за все, за соль, за землю и два пенса лодочнику впридачу!

Сегодня мисс Левел побрила его. Сам он бриться не мог, потому что руки у него сильно дрожали. (А вчера она подстригла ему ногти на ногах, потому что сам он не дотягивался. Зрелище не для слабонервных, особенно когда один обрезок разбил оконное стекло.)

– Все у меня в ящике под креслом, – сказал он Тиффани, нервно вытирающей остатки пены с его лица. – Проверь для меня, ладно, Мэри?

О, да. Это была ежедневная церемония.

Под креслом стоял ящик и в нем было полно денег. Он каждый раз просил проверить его. И там всегда было одно и то же количество денег.

– Два пенса для лодочника? – спросила Тифани по пути домой.

– Мистер Ткачик знаток старинных похоронных традиций, – ответила мисс Левел. – Некоторые люди верят, что после смерти душа человека должна заплатить лодочнику за переправу через Реку Мертвых. В наши дни, похоже, об этом никто не беспокоится. Может быть, там теперь стоит мост.

– Он всегда только и говорит, что… о своих похоронах.

– Ну, что же, для него это важно. Со стариками такое бывает. Им даже подумать немыслимо, что их считают слишком бедными, чтобы они могли оплатить похороны. Мистер Ткачик умрет от стыда, если у него не будет денег на свои собственные похороны.

– Так грустно, что он живет вот так, совсем один. Надо что-то сделать для него, – сказала Тиффани.

– Мы и делаем, – ответила мисс Левел. – И миссис Тасси по дружбе приглядывает за ним.

– Да, но это не должны быть мы, ведь так?

– Кто же это должен быть? – спросила мисс Левел.

– Ну хотя бы его сын, о котором он все время твердит?

– Молодой Тоби? Он уже пятнадцать лет как мертв. И его дочь Мэри умерла совсем молодой. Мистер Ткачик почти ничего не видит, но прошлое для него ясно.

Тиффани не нашлась, что и сказать, кроме:

– Так быть не должно.

– Не бывает так, как должно или как не должно. Бывает лишь то, что случается и то, что мы сами делаем.

– Разве нельзя помочь ему с помощью волшебства?

– Да, я слежу, чтобы не было боли, – ответила мисс Левел.

– С помощью трав, а не магии.

– И тем не менее, это тоже волшебство. Знания такая же магия, если другие этого не знают.

– Да, но вы же понимаете, что я имею в виду, – сказала Тиффани, чувствуя, что проигрывает этот спор.

– О, ты хочешь сказать, вернуть ему молодость? – спросила мисс Левел. – Засыпать дом золотом? Ведьмы такого не делают.

– Все, что мы делаем, это следим, чтоб у одинокого старика было горячее на обед и стрижем ему ногти? – сказала Тиффани с легким сарказмом.

– Ну в общем, так оно и есть, – ответила мисс Левел. – Мы делаем то, что можем. Госпожа Ветровоск сказала, что тебе надо привыкнуть к тому, что быть ведьмой означает заниматься в основном повседневными делами.

– А вы должны делать все, что она скажет? – спросила Тиффани.

– Я прислушиваюсь к ее советам, – холодно ответила мисс Левел.

– Значит, госпожа Ветровоск самая главная ведьма, да?

– Конечно же нет, – возмутилась мисс Левел. – Все ведьмы равны. У нас нет такого понятия – главная ведьма. Это совершенно противоречит самому духу ведовства.

– Понятно, – ответила Тиффани.

– Кроме того, – добавила мисс Левел, – госпожа Ветровоск никогда бы не допустила ничего подобного.

На Мелу вдруг, ни с того, ни с сего из домов стали пропадать вещи. И не яйцо или цыпленок, как это случалось время от времени, а одежда с бельевых веревок. Совершенно загадочно из-под кровати Носатика Хинда, самого старого человека в деревне, испарились ботинки. «И это были чертовски хорошие ботинки, они могли сами дойти до дома из кабака, стоило мне лишь направление им указать», – жаловался он всякому, кто был готов его выслушать. «И они утопали вместе с моей старой шляпой, стоило ей только стать именно такой, как я и хотел – мягкой и обвислой!». Затем с крючка в доме Прочнота Свиндела, разводящего хорьков, исчезли штаны и пальто, в кармане которого все еще обитала пара хорьков. И кто, кто влез в окно спальни Умора Доина и сбрил его бороду, такую длинную, что он мог засовывать ее себе за пояс? Ни волоска не оставили. Ему пришлось обмотать лицо шарфом, чтобы жалкий розовый подбородок не пугал дам…

Все сошлись во мнении, что это, скорее всего, дело рук ведьм, и навесили на окна дополнительные ловушки проклятий.

Как бы то ни было…

Дальняя сторона Мела, та, где над равниной поднимались пологие зеленые склоны холмов, густо заросла ежевикой и боярышником. Обычно из кустов доносилось пение птиц, но сегодня из одного определенного куста – да, именно из этого – доносились ругательства.

– Ах, кривенс! Ты зырь, куды ступаешь, мутнец!

– Да че тут поделать-то? Думашь, коленом быти легко?!

– А ты думашь, те одному тяжко? Да тя бы сюды в черевики! Энтот старикашка Свиндел сто лет ноги не мыл! Ну и вонища же тут!

– Вонища, да? Да ты в кишеню залезть спробуй! Эти хорьки никогда до тавулету не вылезали, понял?