Через лабиринт - Павел Шестаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В ресторане "Кавказ" в малом зале под фикусом парень в болгарском свитере. Так у него пистолет под пиджаком…
Трубку повесили.
Дежурный махнул рукой.
— Каждый день такие хохмы. Но все-таки придется вам смотаться туда, хлопцы. На всякий случай.
Лейтенант, с которым они поехали, тоже был уверен, что это очередной розыгрыш, но оказалось, что был это совсем не розыгрыш.
Треснул внезапно выстрел, и остановился, будто ткнувшись в стену, лейтенант, и замерли обомлевшие ребята, а бандит метнулся в подворотню и исчез. Да его и не ловил никто — не ожидали они этого выстрела. И когда Вадим стоял, окаменев, в бледном, голубом пятне света, падавшем из окна ресторана, он не знал еще, что выбор его определился.
Но прошло еще почти четыре года, три из которых в пограничном гарнизоне, пока вошел он в кабинет Мазина, и тот, поглядев Вадимовы бумаги, спросил:
— К нам, значит?
— Так точно.
— Не боитесь?
— Да нет вроде.
— Все сначала не боятся.
Вадим вспомнил мокрую улицу, выстрел, стеганувший из тишины, капли пота на лбу умирающего лейтенанта, который тоже не боялся.
— Я знаю.
— Это хорошо, если знаете. Но знать мало. Помнить все время нужно. И думать тоже… Вы думать любите?
Козельский смутился:
— Да разве ж про себя так скажешь?
— А почему бы и нет? Попробуйте.
Мазина интересовал не сам ответ, а то, как он будет сказан.
— Ну, что же вы?
— Да вот думаю, что сказать.
Мазин засмеялся:
— Ладно. Думайте.
Освеженный и отдохнувший, Козельский вышел из гостиницы, когда до вечера оставалось еще часа два. Он решил прогуляться на Лермонтовскую, где жила Дубинина.
В маленьком, усаженном цветами дворике сухопарая женщина с гладко зачесанными седыми волосами и тонкими, поджатыми губами подстригала садовыми ножницами кусты.
— Не скажете, как пройти к Цветнику?
Женщина подошла к невысокому заборчику и посмотрела на Вадима неприветливыми светлыми глазами.
— Пройдите два квартала, сверните направо.
Это прозвучало точно и сухо.
— Благодарю вас.
— Пожалуйста.
Так они сделал. Прошел два квартала и свернул вниз по бульварчику, вливавшемуся в Цветник, когда на одной из туфель у него развязался шнурок. Лейтенант присел на скамейку. А когда поднял голову, покончив со шнурками, то увидел Кравчука.
Геолог шел по противоположной стороне бульвара, но не вниз, а вверх, шел довольно быстро, глядя прямо перед собой. Потому он и не заметил сидящего Козельского.
"А городок-то узковат", — Вадим проводил взглядом своего "подшефного". Тот дошел до перекрестка и свернул на Лермонтовскую. Парня в ковбойке не было видно. "Может, это и верно, не нужно быть навязчивым", подумал Вадим и пошел снова вниз к Цветнику. Там, по его мнению, могла находиться блондинка, одинаково привлекательная со всех сторон.
Блондинку в этот вечер он не нашел, а на другой день ему уже было не до нее.
Разбудил лейтенанта телефонный звонок.
— Козельский?
— Я. Кто это?
— Волоков. Ночью умерла Дубинина.
— Что? Да она ж вчера была жива и здорова.
— Вчера была, а сегодня нет. Отравилась газом.
— Случайно?
— Пока решить трудно. Можно предполагать самоубийство.
— Курорт, — сказал Вадим, кладя трубку.
X
Мазин был не так уж не прав, когда в разговоре с Аллочкой назвал "кожаного" дураком. Но бывает, что и дуракам приходят в грлову удачные мысли. Особенно когда их подхлестывает злоба. А "кожаный" и был из таких злобных дураков, потому что, будь он поумнее, он давно догадался бы, что разыскивать Эдика не следует, а следует даже, наоборот, радоваться его исчезновению. Но, кроме злобы, "кожаного" вела жадность. Когда же злоба и алчность соединяются в таких людях, те уже не в состоянии осмотреться по сторонам, а самые "умные" идеи, которые приходят им в это время в голову, ведут только к гибели и их самих, и других людей.
Ошибка же Мазина заключалась в том, что он считал путь этот довольно длинным, и предполагал, что есть еще время пересечь его. Это была ошибка, но не вина. Виновата была Аллочка, которая скрыла главное. Главное и еще одну мелочь. Впрочем, мелочей в подобных историях не бывает. Знай Мазин эту мелочь, главное открылось бы ему почти наверняка. Но он поверил Аллочке, когда она сказала, что живет в общежитии. А это было правдой лишь частично. И "кожаный" имел на этот счет более точные сведения. Поэтому, когда он зашел в общежитие, его ничуть не удивил ответ вахтера:
— Нету ее.
Вахтер, седоусый старик в наглухо застегнутом толстом черном френче, сидел за своим столиком и пил крепко заваренный чай.
— Я знаю, где она? Я ей не сторож. Я за общежитие в ответе, за народную собственность, а за девчонками пусть воспитатели смотрят. А ты кто такой, что ее спрашиваешь?
— Брат я, папаша, двоюродный.
— Бра-а-ат… — протянул дед подозрительно. — Знаем мы вашего брата! Хорошо еще, если в загс позовет, а то и под куст в парке.
— Ну, ты это, дед, брось! Тебе толком говорят: брат я. Ждать мне некогда: проездом я, понял? Где ее комната? Записку я Алке оставлю.
Вахтер посмотрел на шоферскую куртку и загорелое лицо "кожаного" и уступил. Через несколько минут тот разговаривал с Катей, что жила вместе с Аллочкой. Но говорил он уже другое:
— Вот что, сестренка, от Эдика я. Знаешь такого? С Аллой поговорить нужно вот так… — Он провел ребром ладони по толстой шее.
"Кожаному" и в голову не пришло, что Аллочка могла не довериться подруге. Он в такие тонкости не вдавался и оказался прав. Но хотя точного адреса заболевшей тетки, у которой последние дни ночевала Аллочка, Катя не знала, все же помнила улицу и ближайшую трамвайную остановку: с год назад они заходили к этой тетке вместе.
Сведения эти "кожаного" вполне устраивали. Он вышел из общежития веселый, сел в машину, потому что действительно был шофером, и погнал на Казахстанскую. Улица эта находилась в районе частной застройки, и соседи тут хорошо знали друг друга.
— Мамаша! — "Кожаный" остановился возле скамейки, где две немолодые женщины лузгали семечки. — Где Козловых дом будет?
— А вон, сынок, с голубыми ставнями.
— Спасибо, — сказал "кожаный" и поднял боковое стекло.
Мимо флигеля с голубыми ставнями он проехал не спеша, так что успел прочитать на воротах фамилию домовладельцев.
— Ну, ты глянь, вот бестолковый парень! Мимо проехал! — посетовали тетки на скамейке.
Преследуя Аллочку, "кожаный", как и Мазин, думал, что Эдик унес ноги подальше и переписывается с ней на теткин адрес.
Однако дело обстояло иначе.
Поговорив с Мазиным, Аллочка села в трамвай и, убедившись, что за ней больше никто не следит, попыталась обдумать происходящее. Было это нелегко, но кое-что ей удалось. Во всяком случае, с трамвая она сошла спокойная и решительная. В ближайшем магазине купила бутылку водки, две пачки дорогих папирос и банку шпрот, положила в сумку и с покупками направилась на Казахстанскую.
Собака за забором загремела было цепью, но, узнав Аллочку, притихла. Калитку открыла тетка.
— Здравствуйте, тетя Даша. Ну, как тут у вас?
— Да все так же.
Тетка выглядела не столько больной, сколько недовольной. Говорить она больше ничего не стала, а молча повернулась и зашлепала задниками стоптанных туфель по дорожке, что вела к дому. Аллочка направилась следом, но не в дом, а обошла его и постучала в маленькую дверку легкой пристройки — не то сарая, не то летней кухни.
— Ты, что ли? — послышался хриплый голос.
Звякнула щеколда, и Аллочка оказалась в помещении с окнами, прикрытыми ставнями. Здесь, рядом со столярным верстаком, стояла железная койка. Человек, открывший дверь, тут же улегся на смятую постель. Наверно, и Мазин не сразу узнал бы в нем Эдика Семенистого.
В этом Эдике не было ни малейшего лоска. Вместо модных полубачек небритая, взлохмаченная щетина, осунувшееся, побледневшее лицо. Даже колечко уже не поблескивало, а как-то пожухло и болталось на похудевшем пальце с нестриженым, грязным ногтем.
— Водки принесла? — спросил Эдик тускло. Чувствовалось, что вопрос этот задает он не впервые, но на положительный ответ не надеется.
— Принесла.
Эдик приподнялся недоверчиво. Алла достала бутылку, папиросы и шпроты, поставила на верстак.
— Сейчас у тетки возьму поесть.
— Не надо. Я не голодный. Ничего не надо.
Выпил он жадно, отдышался, взял одну рыбку, пожевал.
— Вроде полегчало, — сказал удовлетворенно. — Выпьешь со мной?
Алла покачала головой:
— Мне на нее смотреть противно.
— С каких это пор?
— С нынешних. И тебе в бутылку заглядывать нечего.
— Ну-ну… Командуешь! Думаешь, как посадила меня в эту конуру, так я уже в подчинении у тебя? От такой жизни денатурату напьешься, не то что "белой головки".