Ее все любили - Шарль Эксбрайя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Расстроенный, как и комиссар, Бесси, зайдя в кабинет, позвонил своему другу Ампо, старшему по возрасту и занимавшему должность председателя суда, и сообщил, что у него есть некоторые проблемы, которыми он хотел бы с ним поделиться.
Председатель, которому оставалось несколько месяцев до пенсии, походил на микельанджеловского Моисея, что приводило в волнение подсудимых и нагоняло страх на адвокатов, если к тому же учесть, что у него был голос необыкновенной силы, который наполнял зал суда, словно звуки цимбал. Робер Ампо, завершая свою карьеру, мог многое рассказать о людских бедах, с которыми ему пришлось столкнуться и которые привели его к простой философии, где желание понять порой брало верх над желанием покарать.
— Ну так что у вас стряслось, Бесси?
— Расследование обстоятельств убийства мадам Арсизак.
— Появилось что-то новое?
— И да и нет… Да — что касается жертвы, и нет — в отношении убийцы.
— Вы меня заинтриговали.
Следователь, стараясь ничего не упустить, пересказал то, что услышал от Гремилли. Председатель внимательно слушал и, как только Бесси закончил, заметил:
— У меня такое впечатление, что этот полицейский свое дело знает.
— Я этого пока не заметил.
— А что вы еще хотите! Он всего за несколько часов умудрился распознать ложь, жертвами или пособниками которой мы все являемся в течение многих лет. Говоря это, я не понимаю, почему вас так тревожит, что мадам Арсизак была не столь безупречна, как вам это казалось?
— Как мне казалось? Должен ли я понимать, что вы думали иначе?
— Я всегда опасался тех, кого чрезмерно нахваливают или кто выставляет напоказ свои добродетели.
— А я тем не менее испытываю ужасное разочарование.
— Вы заблуждаетесь, мой дорогой, женщины далеко не такие, какими мы хотим их видеть. Мы выдумываем их, подгоняя под воображаемый нами образ, а затем упрекаем их в том, что они не соответствуют нашим мечтам. Но я все-таки не понимаю, если не брать в расчет наше болезненное самолюбие, что вас, собственно, заботит?
— Если мадам Арсизак была такой… в общем, если верить комиссару Гремилли, то ее могли страстно ненавидеть те, о существовании которых мы и не подозреваем, и следствие заходит практически в тупик.
— Бесси, почему бы вам просто не сказать, что Жан Арсизак был для вас очень удобным обвиняемым и что разоблачения вашего полицейского ставят под большое сомнение его виновность? Послушайте, Бесси, давайте будем откровенны! Вас мучает не то, что красавица Элен была не настолько восхитительна, как вы были уверены, а то, что вы рискуете упустить прокурора.
— Мсье председатель! Не хотите ли вы этим сказать, что я преследую прокурора из-за личной к нему неприязни?
— Успокойтесь, Бесси. Вы прекрасно знаете, что я никогда не сомневался в вашей порядочности, иначе бы вы не числились среди моих друзей. Однако желание побыстрее закрыть дело отрицательно сказывается на вашей объективности. Лично я, не в обиду вам будет сказано, очень рад тому, что от вас сейчас услышал. Я бы вообще придал все гласности, чтобы снять эту ужасную атмосферу недоверия, в которой находится сейчас прокурор. Я в высшей степени уважительно отношусь к Жану Арсизаку, и мне бы не хотелось, чтобы эти несправедливые и оскорбительные подозрения могли повлиять на его карьеру. Пока нет доказательств обратного, прокурор всего лишь тот, у кого убили жену. Он имеет право рассчитывать на наши с вами симпатии.
— Да плевать он хотел на свою жену! Вам, я думаю, известны его отношения с мадемуазель Танс?
— Бесси, вы меня удивляете! Я никогда не думал, что вы можете прислушиваться к различным сплетням.
— Но это далеко не сплетни! Арсизак сам…
Однако председатель резко оборвал его:
— Ну и что с того? Если во всех, кто изменяет женам, видеть убийц, то количество судов присяжных придется увеличить в тысячу раз и заставить их работать с первого января по тридцать первое декабря! Я старше вас, Бесси, поэтому позволяю себе дать вам совет: старайтесь всегда понять, прежде чем вынести приговор.
Ветеринар Тиллу, которому на вид можно было дать лет пятьдесят, был высок, худощав, с густой черной растительностью на руках, но, главное, крайне неприветлив. Впрочем, любезной нельзя было назвать и его жену, крошечную женщину с туго стянутыми на затылке волосами, одетую словно квакерша. Они встретили Гремилли с нескрываемой подозрительностью.
— Не думаю, что я могла вас видеть среди знакомых моего мужа, мсье.
— Он меня не знает, мадам.
— В таком случае, сожалею, но он не меняет свою клиентуру.
— Я пришел не в качестве клиента.
— Тогда в каком качестве?
— Полицейского.
Комиссар поднес свое удостоверение почти под нос мадам Тиллу, которая отшатнулась будто от удара.
— Я не понимаю… что вы хотите?
— Поговорить с мсье Тиллу.
— По какому поводу?
— Я ему сам все скажу, с вашего позволения.
— Но я… я не знаю, дома ли он.
— Я убежден, что дома, мадам… А что вас так напугало?
— Меня? Но… мне нечего бояться. С чего вы взяли?
— В таком случае, мадам, будьте любезны, сообщите обо мне мсье Тиллу, мы и так уже с вами много времени потеряли.
Супруга ветеринара в последний раз изобразила на своем лице негодование, после чего, смирившись, развернулась на каблуках и исчезла в глубине прихожей, оставив Гремилли дожидаться стоя. Спустя несколько секунд она вернулась и сухо сказала полицейскому:
— Следуйте за мной, прошу вас.
Она проводила комиссара в кабинет Тиллу, который пребывал, казалось, в крайне дурном расположении духа. Увидев Гремилли, он обрушил на него жалобно-протестующую тираду:
— Что полиции от меня надо? У меня не может быть с ней никаких дел! Еще один государственный переворот, а? Мои противники приходятся ныне ко двору, поэтому, пользуясь своим влиянием, пытаются заставить меня отказаться от моего апостольства. Но я заранее заявляю вам и тем, кто вас послал: меня никто не остановит! Прогрессивные силы избрали меня для того, чтобы я возглавил их движение к светлому будущему, и я не обману доверия моих друзей и не оставлю их! Моя репутация незапятнанна! И я ничего и никого не боюсь!
Гость воспользовался тем, что ветеринар собрался перевести дух, и спросил спокойно:
— Тогда к чему эта защитительная речь?
— Пардон?
— Вы выступаете со своей защитой, в то время как, насколько я знаю, никто не собирается вас ни в чем обвинять.
— Мне показалось, что ваш визит ко мне…
— Я не занимаюсь политикой, мсье.
— Да?
— Только криминальными расследованиями.
— Да? Тогда я совсем перестаю понимать…
— Я позволил себе побеспокоить вас, чтобы узнать ваше мнение о прокуроре республики Жане Арсизаке, у которого жена, как вы, вероятно, знаете, погибла при трагических обстоятельствах.
— Да, это всем известно. Прошу вас извинить мою горячность. Мне приходится иметь дело с влиятельными лицами, которых моя деятельность не всегда устраивает. От них можно всего ожидать, поэтому я вынужден быть постоянно начеку. Ваш приход я воспринял как очередную махинацию с их стороны. Я еще раз прошу извинить меня. А что касается мсье Арсизака, то я не уверен, что смогу вам чем-либо помочь, поскольку я не состою и никогда не состоял в дружеских отношениях с ним. Если мы и сталкиваемся с ним, то лишь во время политических дебатов.
— Я не думаю, что открою секрет, если сообщу вам, что до сих пор неясно, имеет ли мсье Арсизак какое-либо отношение к смерти своей жены или нет. Скажу больше: в отношении него имеются некоторые подозрения.
Последнее замечание, чувствовалось, вызвало в Тиллу бурю внутреннего ликования, ибо возможная виновность Арсизака автоматически влекла столь желанное исчезновение опасного политического соперника. Однако вскоре лицо Тиллу вновь помрачнело. Не скрывая презрения, он сказал:
— Я не питаю на этот счет ни малейших иллюзий! Даже если будет доказано, что Арсизак виновен, его приятели — его клан — найдут способ, чтобы замять дело.
Комиссар сделал вид, что не понимает.
— Вы действительно так считаете?
— Еще бы! Эти люди на все готовы, чтобы вытащить своего! Пусть даже для этого понадобится отправить невиновного на эшафот!
— А вы не преувеличиваете?
— Преувеличиваю? Все эти ничтожества, эти миллионеры, эти наследники бешеных состояний, эти присосавшиеся к государству клещи держатся друг за друга, как воры на ярмарке! Они готовы пойти на любые мерзости, лишь бы люди и понятия не имели об их жизни, которую иначе как клоачной и не назовешь. Но пролетариат их вышвырнет на свалку истории!
— Тебе нельзя так нервничать, Этьен! У тебя же давление! — воскликнула мадам Тиллу, объясняя тем самым свое появление в комнате. Гремилли подумал, что она подслушивала, стоя под дверью, и решила вмешаться в разговор, после того как поняла истинные мотивы его визита. Ее муж дал ненужные уже ей пояснения: