Колесо в заброшенном парке - Борис Тараканов

«И все же я прожил не зря. Теперь можно помирать спокойно — я видел, кто придет мне на смену. Он достоин того, чтобы принять дело жизни из рук моих, и он во сто крат меня превзойдет. Его имя будет звучать спустя много веков, после того как мое забудут…»

«Но мне хочется запомнить тебя, мой мальчик, таким, какой ты сейчас. Пока еще звучит музыка, пока ты весь наполнен ею, и дрожишь, как лист на ветру, в полном слиянии с нею. Оставайся таким как можно дольше, и да хранит тебя Господь…»

Часть вторая

«ЛИКУЮЩАЯ РУФЬ»

Москва, июль 2005 года

К середине лета Бурик и Добрыня крепко привязались друг к другу. Если между ними возникало малейшее непонимание, оба чутко переживали это и старались сразу же исправить. В какой-то момент Бурик понял, что наконец-то обрел Лучшего Друга — того, с кем можно быть откровенным до конца и кто будет столь же откровенен с тобой. Друга, который поймет тебя, не задавая лишних вопросов. Неважно, в чем — в радости, в печали или просто в желании посидеть рядом и помолчать о несбыточном.

Перед сном, лежа в постели, Бурик всматривался в трещины на потолке. В полумраке они принимали новые причудливые очертания. В этих линиях Бурик словно хотел прочесть судьбу завтрашнего дня. Порой ему казалось, что еще немножко — и нечеткие линии на потолке сложатся в слово «Добрыня». И тогда сердце переполнялось теплой радостью — ведь завтра они снова увидятся! И будет замечательный день. Потому что на дворе лето, а впереди встреча с Другом и новая сказка заброшенных рельсов.

Он не знал, что в это же время не спал и Добрыня. Лежал, прикрыв глаза, и повторял про себя: «Бурик… Бу-урик… Сашка, ты самый лучший на свете друг. Ты не сбежишь? Не бросишь меня?»

Ожидание новой сказки не покидало мальчишек и ночью. Бурику снился могучий океанский прибой, который ласково подхватывал его, невесомого, и качал на волнах. Это было похоже на полет. Добрыня видел во сне звезды. Столь близкие, что, если захочется, можно достать рукой. И он доставал их — нежно держал светящиеся теплые шары в своих длинных пальцах, ласкал в ладонях, а потом отпускал на волю, словно ручных птиц…

Солнечный зайчик пощекотал Бурику правый глаз. Бурик сморщился и вдруг понял, что утро давно наступило. Он по очереди открыл глаза и оглядел комнату. Солнечный свет бил сквозь занавеску с такой силой, что, казалось, это он, а не легкий ветерок надувает ее, словно парус.

Бурик сел на кровати и прислушался к себе. Радость растаявшего сна не ушла. Она переросла в новую: «Меня ждет Добрыня!»

Добрыня ждал Бурика возле памятника космонавту Волкову — темного гранитного цилиндра, увенчанного мраморной головой человека с задумчивым, мужественным лицом.

— Привет!

— Привет! — Добрыня щурился от яркого солнца. — Ты уже придумал маршрут?

— Еще вчера.

— Тогда пошли?

— Ага… Только мороженого купим.

Рельсы заброшенного пути окружной железной дороги, покрытые слоями ржавчины, раскалились так, что прикоснуться к ним было невозможно. Деревянные шпалы были черными и закопченными. Между ними прорастали трава и жиденький кустарник. Его ветки легонько царапали — словно поглаживали — голые щиколотки мальчишек. Душный воздух был наполнен жарой и терпкими запахами полевых цветов. Стояла солнечная тишина.

— Знаешь, какой-то писатель сказал, что шпалы всегда уже человеческого шага, — сказал Добрыня, доедая мороженое. — Поэтому идти по шпалам всегда неудобно: если через одну — скакать приходится, а на каждую — семенить надо.

— Да ну, ерунда… Мы же идем, и нам удобно.

— Так у нас пока шаг меньше.

— По тебе не скажешь, — усмехнулся Бурик, — вон какие ноги длинные!

— Ну и что? Ноги длинные, а шаг — меньше.

— Так не бывает.

— Значит, бывает.

Помолчали немного. Потом Добрыня сказал:

— Вот сейчас из-за поворота — вжжик! — поезд-призрак выскочит. Ты бы испугался?

— Ага… — честно сказал Бурик, подумав. — А ты?

— Не знаю… Нет, наверное. Чего его бояться?..

— Но ты же не знаешь, кого он возит. Вдруг этих… мертвецов. — Бурик даже поежился от этой мысли.

Добрыня отнесся к сказанному без иронии.

— Нет там никаких мертвецов. Все пассажиры сошли когда-то в Мексике и попали в дурдом.

— Почему? — Бурик невольно хихикнул.

— Они же хором говорили, что приехали в Мехико из Рима на поезде!

— Да. Круто… Но машинист, наверное, остался. Кто-то ведь им управляет.

— Не знаю, может, и остался.

— Так он должен был помереть давно. Значит, все-таки один мертвец там есть.

— А ты что, мертвецов боишься?

— А ты нет? — Бурик остановился и в упор посмотрел на Добрыню.

Тот пожал плечами.

— Я их никогда не встречал. Вот встречу, тогда узнаю, боюсь или нет.

Бурик улыбнулся.

— Я когда в лагерь ездил, у нас один парень был в палате, Максим, классно истории про мертвецов рассказывал.

— Расскажи хоть одну!

— Прямо сейчас? Не… для этого обстановка нужна подходящая, а то неинтересно будет. Их на ночь хорошо рассказывать… — Бурик помолчал. — Слушай, Добрынь, давай с рельсов сойдем.

— ?!

— Ну… мало ли, поезд какой из-за поворота…

— Какой поезд! Путь ведь заброшенный.

Но за поворотом возник не поезд, а дымчатый силуэт старинной водокачки. Она была построена из темно-красного кирпича и украшена декоративными башенками. Со стороны это сооружение напоминало одновременно сторожевую башню рыцарского замка и колокольню средневекового монастыря. Мальчишки невольно остановились.

— Класс, да? — выдохнул Бурик.

— Супер! Вот бы залезть!..

— Да ну, погонят…

Не сговариваясь, мальчишки свернули с рельсовой колеи и потопали к большим железным воротам, закрывающим подход к башне. Из подворотни раздался разнокалиберный лай — местные прикормленные шавки воспользовались случаем отработать свой кусок мяса. Надо сказать, делали они это с особым остервенением — тем самым, на которое способны только твари злобные и не отягощенные породой.

В железной калитке справа открылось небольшое окошко, откуда показались крупный нос и кусок бороды. Борода зашевелилась и спросила недовольным голосом:

— Чего надо?

— Да мы… в общем… уже ничего… — замялся Бурик.

— Скажите, а что это за башня? — Добрыня отважился взять огонь на себя.

— Где? — в окошке показался глаз и мутно посмотрел на Добрыню.

— Вот эта.