Шпион - Павел Астахов

— Николай Иванович! Мы не успеваем в нужный вам срок! Переделать два доклада за неделю нереально!

Смирнов спокойно и кропотливо помечал все высказанные замечания в своей толстой амбарной книге. Когда-то, в прежней еще стране, все было намного проще. Академикам и профессорам были положены определенные льготы, повышенная зарплата за научную степень и звание, увеличенная жилая площадь, дополнительные несколько дней к отпуску и обязательный «библиотечный день» раз в неделю. А еще раз в квартал им выдавали письменные принадлежности, бумагу, тетради, карандаши, ручки и даже скрепки.

В первые дни после развала Советского Союза, узнав, что часть филиалов отходит к белорусским и украинским коллегам, ректор Рунге распорядился приостановить отправку в Киев партии канцелярской продукции. Он наложил табу и своим распоряжением раздал экспроприированные канцтовары всему профессорскому составу института. С тех пор у Смирнова образовался неиссякаемый запас амбарных книг.

Смирнов пододвинул очередную амбарную книгу поближе, а доктор наук Кубышко так и продолжал сетовать:

— В первых докладах из-за спешки в подготовке были допущены некоторые технические… как бы сказать… неточности.

— Неточности? Это вы скромно… — Смирнов положил авторучку и приподнял очки.

Кубышко покраснел:

— Николай Иванович, понимаю ваше недовольство. Именно вы несете ответственность за исполнение договора. Но мы готовы исправить.

Кубышко действительно стыдился некоторых выкладок, которые были приведены именно его лабораторией, и он, как человек совестливый, получив деньги за некачественно сделанную работу, не мог молча отсиживаться за спинами коллег. Кубышко протянул несколько отпечатанных листов Смирнову:

— Здесь есть предложения по отработке материала. Но что неделя, что две недели — срок одинаково нереальный. У нас в наличии только половина штатного состава лаборатории.

— А где же остальные?

— Остальные? Как бы вам сказать?! Ушли в поисках лучшей доли. Как известно, рыба ищет, где глубже, а профессор — где лучше.

Смирнов озадаченно потер лысину:

— И какой вы видите выход?

— Выход есть. Дайте нам хотя бы двадцать рабочих дней. Мы все закончим.

Смирнов отрицательно покачал головой. Перед вылетом профессора Кудрофф в Лондон они договорились об ускорении исполнения контракта, и увеличивать срок до двадцати…

— У вас было сорок…

— Это так, но данные требовали уточнения и проверки в условиях стенда. На стенде можно увидеть результаты. Были допущены просчеты. Не смертельные. Они исправимы. Я не снимаю с себя ответственности как руководитель лаборатории. Но для испытания на стенде нужно иметь хотя бы десять работающих моделей. У нас их нет и пока не предвидится… — Кубышко от отчаяния закусил указательный палец правой руки.

— Хорошо. В таком случае я предлагаю не заниматься наукообразным стриптизом, а просто проанализировать замечания, присланные британцами. Здесь весь список, — профессор Смирнов разложил на столе десяток плотно исписанных страниц. — Всего триста восемьдесят четыре замечания и вопроса.

Кубышко схватил список и жадно пробежал глазами строки английского текста.

— Понятно, понятно. Но… как быть с их требованием по образцам?

— Каким именно? — Смирнов углубился в вопросник.

— Вот здесь. Сто четырнадцатая позиция. Они просят отчет об испытании пятидесяти образцов. Это немыслимо! Где мы можем построить пятьдесят ракетных двигателей? Как их испытать в такие сжатые сроки? Это за гранью возможного!

Профессор и сам знал, что это за гранью возможного.

Рапорт

Первым делом Соломин созвонился с Борисом Черкасовым и предложил ему обсудить пределы взаимной ответственности, если вдруг что-то пойдет не так.

— Я тебе говорю, — кипел яростью Боря, — на них клейма некуда ставить! Смирнов с утра по этому британскому делу заседает. Я к академику со вчерашнего вечера пробиться не могу! А я, между прочим, не хрен собачий!

— Так я могу делать то, что мне покажется верным? — уточнил Соломин размер притязаний проректора по режиму.

— Мочи каждого, кто под руку попадет, не ошибешься, — мрачно обозначил свою гражданскую позицию Черкасов, — я тебе слова против не скажу. Можешь прямо с академика начинать.

Соломин поблагодарил и тут же перезвонил в приемную академика Рунге — с простым, в общем, требованием: провести экспертизу материалов на предмет секретности. И, само собой, этому звонку большого значения там не придали.

«Как и ожидалось… — мурлыкнул Соломин. — Что ж, всему свое время…»

Он неторопливо, с удовольствием подшил в новенькую папку все скопированные документы из гостиничного сейфа профессора Кудрофф. Отдельно сложил то немногое, что накопилось по профессору Смирнову. Отдельно, любовно огладив, подколол данные о прослушке переговоров между звонящей из квартиры Артема Павлова американской связной и Алеком Кантаровичем. В перспективе почти все они должны были составить преступную группу, успешно изобличенную и определенную в места лишения свободы на самые различные сроки — в зависимости от вины.

— А теперь начнем — с самого первого шага…

Юрий Максимович включил компьютер и, быстро тарабаня по клавишам, начал писать: «Рапорт об обнаружении признаков готовящегося преступления в форме шпионажа и измены Родине». Мгновение подумал и поставил сверху в правом углу гриф «Секретно». Затем поднял трубку засекреченной связи «ЗАС-1», и на другом конце отозвался сухой голос дежурного офицера:

— Приемная. Дежурный подполковник Сергеев. Слушаю вас.

— Соломин на проводе. Могу я попасть к Председателю?

— Председатель в Кремле. Сегодня приема для сотрудников больше не будет.

Соломин глотнул.

— Мне нужно срочно доложить по важному государственному делу.

— Товарищ полковник, у нас, напомню вам, все дела государственные и все не менее важные, чем ваше. Придется подождать.

Соломин занервничал:

— Но у меня действительно есть срочная информация, по которой только Председатель может принять решение.

Разумеется, он прекрасно знал, что работников приемной не пробить ни на важность, ни на государственность. Оставалось уповать на добрую волю. Дежурный офицер выдержал паузу в десять секунд и ответил со вздохом:

— Попробую что-нибудь для вас сделать.

Послышалось перелистывание бумаг и клацанье клавиатуры компьютера. С недавних пор письменная запись дублировалась на персональном компьютере. Дежурный, видимо, смотрел график занятости своего босса. Наконец он отозвался:

— Вы слушаете?

— Да-да! — подался вперед Соломин. — Весь внимание.

— Так вот, есть возможность встретиться послезавтра в 7.30 утра. Другого времени в ближайшие дни нет.

Соломин, уже осознавший, что надо соглашаться на все, изобразил радость:

— Спасибо. Спасибо большое. Запишите, пожалуйста, на послезавтра, на 7.30.

— Есть. Подтверждаю вашу встречу с Председателем в 7.30 послезавтра. Всего доброго.

Соломин повесил трубку и удовлетворенно потер руки. В принципе все не так уж плохо. Можно еще денек помозговать над ситуацией. Он встал из-за стола и убрал документы в сейф. В отличие от кодовых сейфов гостиниц, вскрывавшихся мастер-ключом, в «конторе» по-прежнему пользовались дедовскими врезными замками с двумя ключами и с цифровым замком для фиксации замочных скважин. Кажется, этот способ придумал какой-то гитлеровский яйцеголовый, а наши специалисты быстро переняли, и с тех пор в «конторе» именно эти сейфы считались неприступными даже для инспекционных проверок. А проверять было что — всю постперестроечную эпоху…

Соломин этого не застал, в Лондоне с пьянством указами не боролись, а здесь, скажем в 90-х, еженедельные продуктовые заказы для сотрудников комитета состояли в том числе из спиртного, которое благодаря античеловеческим действиям совершенно случайно дорвавшихся до государственной власти реформаторов тогда выдавали только по талонам. Ясно, что у любого приличного офицера госбезопасности в сейфе скапливалось спиртное, которое при желании можно было обменять даже на промышленные талоны. То есть, скажем, за пять бутылок водки получить один талон на финские туфли или на вошедший в моду пуховик.

Впрочем, даже когда Соломин вынужден был столь стремительно и неудачно покинуть туманный Альбион, родина еще продолжала преподносить сюрпризы, и ему, осваивая нравы постперестроечной жизни, пришлось-таки вспомнить студенческие годы и придержать свои аппетиты. И первым делом он постарался забыть буржуйские привычки, которыми обзавелся за годы пребывания на «вражеских территориях», и стал рядовым сотрудником, живущим по-нашему — от зарплаты до зарплаты, от продуктового заказа до вещевого, от премии до премии. Невесело, но что поделать…