Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Что случилось? — осторожно спросил я.

Просто убедился в бессмысленности этой жизни! — со злой горечью махнул рукой отец Нанди, снова опуская голову на циновку. — Правильно говорят брахманы, что наше существование основано на несчастье и зависимости от других. Снова приезжали всадники из города. Они сказали, что обыскивать деревню не будут, что я сам как глава общины понесу ответственность, если не будет найден запас риса. У них в столице начинается голод, и из других районов дань не поступает, там все сожгла проклятая засуха. А у нас ведь тоже лишнего ничего нет!

По его морщинистой, небритой щеке поползла мутная слеза. Если бы Нанди не сказала мне, что он на днях своими руками закапывал в потайное место излишки зерна, я бы ни на минуту не усомнился в его искренности.

Так что, я готовлюсь к смерти, — сказал старик. — Видно, такова уж моя карма — пострадать за всю общину. Что значит одна моя смерть по сравнению с тем, что деревня будет жить? Но как трудно расставаться с этим миром! — сказал он это с такой горечью, что у меня защипало в горле.

Но ведь раджа должен оберегать своих подданных от врагов и несправедливостей. Это его дхарма…

Его не интересует никакая дхарма. Он рожден для грабежа своих подданных, насилия над юными девушками и пьянства. У кого сила — у того и дхарма… Сомасундарам сделал мне знак, и я приблизился:

— Уведи Нанди в горы. В убежище риши ее никто не решится тронуть, даже слуги раджи. Пусть она переждет у тебя несколько дней, пока улягутся страсти. Я очень беспокоюсь, как бы ее не взяли заложницей. Уходите прямо сейчас и не возвращай тесь раньше, чем все разрешится… Я к вам при шлю одного из моих сыновей.

А потом продолжал громкие сетования:

Вы, брахманы, правильно предупреждаете, что с приобретением богатства наступает настоящий ад. Жил бы я, как ты, в лесу, питался бы тем, что пошлют боги, и не было бы у меня страха смерти, горечи расставания с женой и дочерью. Моя благонравная супруга никогда не доставляла мне неприятностей. А как оставить дочь? Некоторые считают, что отцы сильнее любят сыновей. Но разве не противно это здравому смыслу — любить сына больше, чем дочь? Любовь к детям безгранична и не поддается измерению и сравнению. На этом зиждятся миры, потомство и непрерывность счастья. Так говорил мне брахман, который жил в этих холмах двадцать лет назад. Тогда я многое не понимал из его слов. И вот передо мной сидишь ты — молодой риши. И ты будешь тщетно открывать истину нашим детям, но они лишь на собственных несчастьях познают твою правоту. Но тогда уже будет поздно что-либо исправлять.

Отдай зерно! Укажи стражникам потайное место! — Вдруг громким шепотом произнесла его жена. — Тогда тебе не придется оставлять ни этот мир, ни нас!

Это невозможно… — смиренно сказал он.

— У меня еще есть долг перед всей деревней.

Тут женщина сорвалась на крик:

— Оставшись вдовой и лишившись покровителя, как я буду растить сыновей, сохранять свои добродетели? Как я смогу сохранить дочь, которую будут добиваться надменные женихи из города или наши деревенские увальни, недостойные даже мыть твои ноги? Как я одна смогу направить дочь на путь предков? Обходя меня, недостойные будут ее домогаться. Если же я не пожелаю ее от дать, то какой-нибудь негодяй похитит ее, как вороны уносят жертвенное масло из храма.

Выйди снова замуж, — устало сказал Сомасундарам.

Для женщины преступить первого супруга

— величайшее беззаконие. Это мужчина может иметь несколько жен. Да и стара я…

Далее, не слушая ее, я встал с циновки, взял за руку Нанди и вывел из хижины, не говоря больше никому ни слова. Я боялся, что она не пойдет, что у меня не хватит решимости забрать ее с собой и тем самым привлечь всадников раджи к своему убежищу, боялся, что родители Нанди передумают, и вообще боялся задуматься о будущем. Нет, я не чувствовал себя готовым к борьбе. У меня даже появилась мысль, что зря я не послушал Учителя. Ведь, сиди я смиренно в лесной хижине, не было бы в моем сердце страха за Нандини, за всю деревню. Как быстро созрели кармические плоды моих поступков. Я сам лишил себя безопасности и бросил под копыта конной стражи раджи.

Думая так, я быстро шел по знакомой тропинке меж холмов, сожженных засухой. Нандини послушно шла за мной. На ее босые ноги ложилась серая горячая пыль. Пронзительная жалость заставила сильнее забиться мое сердце, придала решимости. Я привел ее в свою хижину. В глиняной плошке, которую я оставлял у родника, собралось немного воды. Я предложил ее Нанди. Измученная переживаниями и дорогой, девушка почти сразу уснула, свернувшись клубком в полумраке хижины. А я, несмотря на зной, отправился в лес в поисках еды, ругая себя за то, что впопыхах забыл захватить припас из деревни. Лес переживал трудные времена. Куда-то улетели птицы. Исхудавшие антилопы бросали скудные взгляды на небо, жевали сухие колючие ветви погибающих от жажды деревьев. Я блуждал несколько часов и нашел лишь несколько съедобных кореньев, которые можно было испечь в костре. Впрочем, волнение заглушило чувство голода. Когда я вернулся в хижину, уже смеркалось. Было душно, но жестокий зной отступил. Нанди стояла у родника на коленях, пригоршнями брала воду, скопившуюся в чаше, и бросала ее себе на лицо и плечи.

Прости, я истратила всю воду, но так хотелось, чтобы ты видел меня свежей.

Ничего, — я заставил себя улыбнуться, — вода скоро наберется.

Полночи я промучился от жажды. Впрочем, бессонницей я был обязан и страху, что вот-вот у моей хижины застучат копыта. Ведь кому-нибудь из слуг раджи может прийти в голову мысль взять дочь строптивого Сомасундарама в заложницы. Я лежал на циновке, прислушивался к сонному дыханию Нанди и сжимал потными пальцами рукоятку кинжала. Потом усталость взяла свое, и во сне я увидел холодные серебряные капли ниспадающего дождя. Сияющие молнии беззвучно рвали темноту, и свежей струей вливалась в мое сердце отвага.

На рассвете я вышел из хижины и сел среди выгоревшей травы лицом к долине. Через некоторое время мое сознание успокоилось и я начал нащупывать незримые нити, связывающие меня со страдающим лесом, обожженными холмами и беспощадным небом. Как жалел я, что не обладаю силой великих подвижников, способных притягивать облака и вызывать дождь. Я все отдал бы за ничтожную крупицу власти над природой. Но мир, окружающий меня, молчал. Сколько просидел, созерцая долину, не помню. Да и какая теперь разница, если обшаривая глазами фиолетовые скалы, я вдруг заметил белые мордочки кучевых облаков. Они стояли низконизко над застывшей грядой базальта и, казалось, с любопытством разглядывали красную потрескавшуюся землю долины. «Если правда все, что я слышал о всепроникающем дыхании жизни, то между нами должна быть невидимая связь, тончайший ток сил, подобный прозрачной паутинке, — подумал я,

— но как нащупать ее?» Вот когда я действительно попытался достичь неподвижности! Это была пыт ка. Даже звук собственного дыхания и удары сердца мешали сосредоточиться. Касания ветра и солнеч ного луча притупляли внутреннюю чуткость. Не по мню, сколько времени продолжалась борьба, но в конце концов я смог отсечь весь окружающий мир. И когда уже ничего не оставалось между мной и рых лой громадой облаков, тонкие их силы вошли в меня. Для управления ими требовалось не больше усилий, чем для того, чтобы заставить себя дышать. Впро чем, тогда я этого не осознавал. Все мои чувства и мысли стянулись в невидимый луч воли, по которо му, все возрастая, бежала в небо тонкая огненная сила моего призыва.

Мир полон совпадений. В них проще поверить. Иначе придется объяснять, почему как раз в тот момент одно облако осторожно, как белая козочка на водопое, сошло с вершины и двинулось ко мне. Я видел, как его серая тень легко и плавно скользит по земле. Боясь шелохнуться, я сидел и ждал, пойдут ли за ним остальные облака. Потом сделал вдох и почувствовал, как устал. Какая там отрешенная созерцательность! Паутина порвалась! Я мог теперь лишь беззвучно кричать наивные заговоры деревенских колдунов, умолять ветер подтолкнуть облака, падать на колени перед безучастным небом… Облака двинулись в долину, наливаясь темной тяжелой силой. Через час они покрыли небо.

За своей спиной я услышал восторженное восклицание и, обернувшись, увидел Нанди. Она стояла на коленях и улыбалась мне сквозь слезы:

— Я видела, как ты притянул облака к нам в долину. Это чудо! Чудо! — повторяла Нанди, гля дя на меня горящими от возбуждения глазами. — Ты действительно обладаешь брахмой.

При других обстоятельствах эти слова были бы амритой для моего сердца, но в тот момент они лишь напомнили мне о собственной беспомощности.

Я не брахман. Я крестьянин, удравший из дома.

Нет, ты — брахман, — упрямо возразила она.

— Если бы ты видел себя со стороны, ты бы по нял, как ты не похож на других людей. Какое это чудо — видеть твои отрешенные глаза, устремлен ные в небо, способные повелевать облаками…