Пушкинский вальс - Мария Прилежаева

Настя запела тихо-тихо, почти про себя. Наверное, совсем непохоже. Там налетают скрипки, и ты замираешь от счастья и нежности.

— Что с тобой? — удивилась Галина.

В это время заговорил рупор Василия Архиповича:

— Отмечаю, сегодня конвейер работает удовлетворительно.

Он мог бы отметить «отлично», но воздержался от превосходной степени. У Василия Архиповича тактика: лучше недохвалить, чем перехвалить.

— Отмечаю повышение качества работы сборщицы Корзинкиной, на которую плодотворно повлиял опыт прикрепления к ней ученицы, повысив ответственность.

До сего дня такие похвалы доставались чаще Пазухиной. По конвейеру пробежал шепоток. На Галину оглядывались.

— Девочки! Корзинкина высоту набирает!

— Галина, стой до победного!

— Не задери нос, Галина!

На секунду Галинины пальцы застыли, коротенькие бровки полезли на лоб. Но лишь на секунду.

— Подумаешь! — небрежно бормотнула она, правда, тихо, так что услышала одна Настя. — Оказывается, вон как ты на меня повлияла, а я и не заметила! Ну живее, улита! Вот так улита на мою голову!

У Галины новый педагогический прием. Довольно снисхождений, теперь она подгоняла ученицу не хуже самого Василия Архиповича.

Из-за своих семнадцати лет Настя работала шесть часов в смену. Ровно за час до конца общей смены мастер методически заявлял:

— Товарищ Андронова, ваше рабочее время истекло, заканчивайте.

Он не позволял ей пересидеть за конвейером. А охрана труда на заводе зачем, как не подлавливать мастеров за нарушение закона? Отвечай за переработку подростков! Благодарим покорно!

Кроме того, после дикой выходки ученицы Андроновой с корреспонденткой газеты «Волна» мастер держал с ней ухо востро. Отчудила номер почище Корзинкиной! Ученица Корзинкиной была для мастера неразгаданной личностью.

— Ваши шесть часов истекли. Заканчивайте.

Настя убирала инструмент и оставалась в бригаде.

В стороне от конвейера, за столом декатажников, где исправляется брак в готовых часах, сидел Давид Семенович. Сгорбленный, с черной лупой на глазу, он напоминал Насте алхимика из какой-то давно прочитанной детской книги.

На заводе Давида Семеновича звали «наш часовщик». Еще до революции он был часовщиком в городе Одессе, вернее, тогда он был учеником. На занятиях по техминимуму Давид Семенович рассказывал, каково ему приходилось. Иногда его приглашали на занятия по техминимуму, а иногда он приходил сам, без зова, и, усевшись в углу, вытянув под столом длинные ноги, дожидался, когда можно будет приступить к разговорам.

— Вы слышали о «Плачущем мальчике»? Нет, не слыхали. Откуда вам знать! Один удивительный грек в стране Греции, где очень жаркое солнце и раньше были жилища богов, сделал часы «Плачущий мальчик». Водяные часы. Система колесиков приводит в движение воду, и она вытекает капля за каплей из глаз мальчика. Слеза за слезой. Слезы мальчика — мера времени. Грустная мера, если хотите знать.

Настя была самой внимательной слушательницей Давида Семеновича, потому что другим он уже надоел. Ей было все внове и не прискучивало слушать истории, почти сказки о том, как в древности люди разными способами старались измерить течение времени.

— А еще были часы — свеча. Во дворце Карла Великого на каждые сутки зажигалась свеча. Догорит до черты — час прошел. «Двенадцатый час! — передавали под сводами королевского дворца глашатаи времени. — Двенадцатый час!» Вам интересно?

Конечно, Насте интересно! И вот что еще оказалось: не только Бомарше — и знаменитый Вольтер был рьяным любителем часового дела. Можно подумать, все знаменитые люди вышли из часовщиков! Впрочем, Вольтеру исполнилось 60 лет, когда он поселился в швейцарском поселке Ферней и создал там целое часовое производство. «Я хочу научить Европу узнавать, который час», — говорил Вольтер. Он многому хотел научить Европу.

Эти истории Давид Семенович рассказывал Насте в любое время после работы. Он не торопился домой. Насте тоже незачем торопиться. Мама в библиотеке, что делать дома?

Закончив свою смену, она подходила к столу декатажников. Давид Семенович всегда что-то про себя бормотал, губы его шевелились, а инструменты копались в раскрытом механизме часов.

Когда Настя подходила к столу декатажников, старик, не поворачивая головы и почти щупая механизм своим большим клювом, начинал бормотать громче. В груди у него хрипело.

— Вам интересно узнать, отчего мне не сидится на пенсии, которую государство назначило мне для обеспечения моих старых лет? — слышала Настя. — Отчего при своей приличной пенсии я прихожу сюда поработать два месяца в год, как позволяет закон? Э! Разве вам понять, как тянет старого человека на люди, когда он один, окруженный тенями прошлого! Я живу в своей благоустроенной комнате с паровым отоплением и жду, когда наступят эти два месяца — прийти на завод, и повесить табель на доску, и поработать вместе со всеми. Вы спросите: может, мне не хватает моей пенсии? Упаси бог возводить на государство такую напраслину! Приличная пенсия, сытный кусок хлеба с маслом под старость. А хочешь — подработаешь на починке часов частным образом, не дай бог, чтобы дошло до фининспектора! Вы спросите, зачем нужно старому человеку, как я, скаредничать и собирать капитал? О, нужно! Но мне приятнее подработать к своей пенсии здесь, на заводе, который я знаю с самого его основания, то есть с последнего года этой ужасной войны, выгнавшей меня из моего родного города Одессы. Вы не видели Одессы? Как можно не видеть Одессы! А здесь для меня второй дом. Директора завода Виктора Петровича Силова я звал попросту Витей, когда он был обыкновенным наладчиком и, хотите — верьте, хотите — не верьте, спрашивал у меня советы. Далеко шагают люди, когда в голове у них ладно пригнаны винтики, не то что в этих часах, где приходится исправлять брак по вине одной невнимательной сборщицы. Разве можно быть невнимательным с таким хрупким механизмом, когда и всей-то работы каких-нибудь семь часов? Что такое семь часов? В зимний день солнце не успеет зайти, и нет ваших семи часов, отработали! В старые времена, когда я был учеником в сборочной мастерской Льва Самойловича, которому несли в починку часы от супруги самого генерал-губернатора (увидели бы вы эти часы! Восемнадцатый век, голубая эмаль с изображением женского профиля, как у богини Афины!), с этого ученичества у меня на всю жизнь остались согнуты плечи… А! Вот, ага! Нащупал, ага, вот где шалит! Волосок шалит, ай-ай, как стыдно одной невнимательной сборщице! Разве можно позволять себе хоть немножко небрежно работать при наших культурных условиях, не то что в те времена, когда чуть ошибся, Лев Самойлович зажмет тебе ухо, как в клещи, и крутит, пока не докрутится, что из глаз польются слезы?.. Однажды перед войной у нас в Одессе шел прекрасный спектакль «Кремлевские куранты». Покойная Варвара Степановна от впечатлений не могла после такого спектакля заснуть. «Варенька, — сказал я, — если бы Лев Самойлович был благородным часовщиком, как в „Кремлевских курантах“! Нет, Лев Самойлович — противоположный тип. Мне не хочется называть его часовщиком. Он был гидрой капитализма, как, помню, в девятнадцатом году рисовали на плакатах врагов революции. Ну вот, а теперь эти часы годны в ход, не испортят репутации нашего завода».

Он прикладывал исправленный механизм к уху, слушал, встряхивал, снова слушал одним и другим ухом и, бережно уложив в розовую пластмассовую коробочку, брался за следующий.

— Может быть, вам интересно спросить, какие часы делались в сборочной мастерской Льва Самойловича? — продолжал он, по-прежнему не поворачивая к Насте головы. — Смешно сказать, только и умели что чинить чужие часы из Швейцарии. Вся Россия умела делать только ходики с одной гирей, — боже мой, такие грубые и безобразные ходики! И это когда еще при Екатерине Второй у России был великий часовщик и механик Иван Петрович Кулибин, которому поклонился бы сам Галилей! После Кулибина до самой революции ходики с гирей, эх-эх! А теперь? О, теперь! Советский Союз наделал с часами делов, вся заграница задумалась. Наверное, я вас утомил? Когда-нибудь я вам расскажу, какие были часы у Марата. На циферблате стояла надпись: «Повиноваться только закону, любить только родину». От таких слов моложе бьется сердце. Ну, вот и звонок. Так скоро звонок? Что такое семичасовая рабочая смена? Это значит, еще не кончился день, долго до вечера, а надо домой. Бегите! У вас резвые ноги, бегите! И я пойду. Когда-нибудь я вам расскажу о гениальном Галилее и великом Кулибине.

В бригаде после звонка становилось беспорядочно шумно. Девушки спешили убрать рабочее место и сдать остатки деталей, дежурные, обернув щетки мокрыми тряпками, протирали полы, бригадир запечатывал шкаф с готовой продукцией, конвейер на несколько минут до второй смены пустел, а старый часовщик тянул время и выходил последним. В фетровой грязно-серой шляпе, с намотанным на горло шерстяным шарфом, он брел, тяжело шаркая по тротуару старомодными резиновыми ботами, горбя плечи, уставив под ноги глаза.