Япония: путь сердца - Татьяна Григорьева

Это хайку может показаться примитивным, если не принять во внимание, что речь идет о соответствующем месте – Оми и о соответствующем времени года – уходящей весне. А потому можно говорить об открытии и переживании Красоты, увиденной Басе. Если бы речь шла о другом месте, скажем, Тамба, или о другом времени, например, о конце года, то исчезла бы сокровенная суть хайку. Мукай Керай, ученик Басе, добавил: «Прекрасное родится само, в соответствующий момент. Важно уловить этот момент». В словах «Прекрасное родится само, в соответствующий момент» поистине, размышляет Кавабата, важнее всего понять, что значит «в соответствующий момент» и как «уловить этот момент», или – благоволение Неба. Если удалось «уловить этот момент», значит, тебя облагодетельствовал бог Красоты[109].

Илл. 38. Икэбана в стиле сёка (сэйка)

В этих, казалось бы, незамысловатых словах – вся тайна японского искусства. «Одно во всем, и все в Одном» переживают в мгновении. Если мастер нарушил закон Соответствия – значит, он отошел от Истины. Отошел от Истины – отошел от Красоты. Не нужно ничего придумывать, не нужно ничего искусственного – все есть в самой Природе. Углубившись в Природу, услышишь ее беззвучный голос, увидишь таинственный образ. Тогда и передашь его на картине или в слове, когда ощутишь его всей душой, в сердечном отклике (киин). В естественности, в доверии Природе – суть японской эстетики, которую и эстетикой трудно назвать, настолько она близка Природе, живет в ритме времен года: весна – лето – осень – зима. Можно сказать, японцы сосредоточены не на себе, не на своих заботах: их сердце принадлежит Природе. Потому их искусство как бы вне времени. По крайней мере, нет у них такой зависимости от житейского времени, все более набирающего скорость, подчиняя себе человека по закону количества: достигая критической массы, оно становится агрессивным.

Илл. 39. Создание икэбана

Ощущение Единого в единичном: в каждом бьется свое сердце, созвучное сердцу Вселенной, – позволяет назвать традиционный тип мышления японцев сингулярным, сопричастным вечности. Сама иероглифическая письменность к этому располагает. Иероглиф самостоятелен и многозначен, смысл заложен в контексте. Иероглифы пишутся по вертикали, сверху вниз – от Неба к Земле. Все само по себе Таково, свободно – и потому Едино. Вертикальная ось, соединяющая Землю с Небом, Человека с Богами, позволяет всему находить свое место. Следуя недвойственности или Срединному Пути, все движется к Спасению. Если так, то и не мог возникнуть конфликт Культуры и Цивилизации, как и любой другой – скажем, человека и природы, чувства и разума, логики и интуиции. Дзэнские мастера стремились передать кистью то, что движет ими изнутри, выражая внутренний дух ударом кисти или криком. «Может быть, это и вовсе не искусство, ибо нет искусства в том, что они делали. А если есть, то очень примитивное. Но так ли это? Могли ли мы преуспеть в „цивилизации", иначе говоря, в искусственности, если мы всегда стремились к безыскусности?»[110] И в этом причина не всегда осознанного влечения других культур к японской.

Но что означает сама Культура для японцев? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вспомнить, как понимали Культуру в древнем Китае, у которого поначалу учились японцы. И хотя со временем китайская культура обретала японское обличие, что-то оставалось в ней неизменным в силу близости взглядов китайцев и японцев и самой иероглифической письменности. У китаиста В. М. Алексеева были основания утверждать, что мы понимаем под культурой единственно греко-римско-европейскую: «Изучая Восток, европеец делает это, не учась у него. И в этом, по-моему, и лежит основа нашего многовекового непонимания и незнания Китая. Мы думаем, что нам нечему учиться, а на самом деле не умеем»[111]. И хотя с тех пор прошло полвека и появились серьезные работы о Китае, нам не все еще ясно. Особенно труднодоступна логика Целого, вытекающая из особенностей иероглифического мышления.

Прежде всего, для китайцев Культура, обозначаемая иероглифом Вэнь, исходит от Неба, предначертана Дао и потому не постижима в полной мере, не поддается рациональному объяснению. В 22-й гексаграмме «Ицзина» сказано: «Наблюдая небесное Вэнь, постигаешь смену времен. Наблюдая человеческое Вэнь, совершенствуешь Поднебесную». Узнавая небесные знаки, следуешь Пути. Вэнь, с помощью духовной силы Дэ, выполняет предначертания Дао: в образе, узоре, сплетении линий, открытых просветленному сердцу. Недаром иероглиф Вэнь (буквально «узор») означает основу и уток, плетущие ткань Вселенной. «Вэнь передает взаимное сплетение вещей» (Сицычжуань). А значит, всякая оплошность, всякая неправда, обрывая нити ткани, нарушает вселенский порядок. Сам иероглиф обожествляется, будучи шифром небесного веления. Тем более относится это к иероглифам, обозначающим Культуру – Вэнь-хуа: Вэнь восходит к Духу (Хуа шэнь).

Илл. 40. Замок Сирасаги («Белая цапля»), Химедзи

Конфуций учил поклоняться Вэнь в прямодушии сердца. В узоре шкуры тигров и барсов он видел признак высшей породы, как в благородном – цзюнь-цзы, в отличие от баранов, шерсть которых не имеет узора. Он почитал древние тексты – вэнь, исходящие от Неба. Говорил: «Не сочиняю, а передаю. Верю в древность и люблю ее» (Луньюй, 7, 1). Вэнь доступна тому, кто следует Срединному Пути. «У кого естественность побеждает Вэнь, тот дикарь. У кого Вэнь побеждает естественность, тот книжник. У кого то и другое в равновесии, благородный человек» (Луньюй, 6, 16). В интерпретации Ю. Л. Кроля, преобладание «„природной сущности" делает человека „диким“, доминирование „утонченной формы" неискренним; только „правильное сочетание" этих качеств делает человека „благородным мужем" – цзюнь цзы»[112].

Илл. 41. Конфуций

Китайский толкователь текстов Лю Се (465–522) проникает в суть Вэнь: «Начало письмен человеческих – вэнь – исходит из Великого Предела». Значит, Вэнь предсуществует в извечном истоке. И. С. Лисевич комментирует: «Словно куколка бабочки, идея литературы, по мнению Лю Се, пребывала в своем коконе – Великом Пределе, – когда мир как таковой еще не существовал и Дао только еще ждало первоначального импульса»[113]. Согласно Лю Се: «Человек… поистине сердце Земли и Неба. Когда же сердце рождается, появляется речь, а речь появилась – и вэнь становится ясно видна. В этом – Путь естества!»[114] Естественность (цзыжань), ненарочитость, искренность отличают человека культуры (вэнь-жэнь). «Человек следует Земле. Земля – Небу. Небо – Дао, а Дао самому себе (цзыжань – самоестественно)» (Даодэцзин, 25).

Можно сказать, существует логика Неба, логика Земли, следуя которой человек находит собственную, становится Триединым с Небом и Землей. Культура, духовная сила Вэнь – знак просветленного человека, подвижника. Его душа и есть душа Неба и Земли. Душа рождает Слово. Появилось Слово – и воссияло Вэнь. Вэнь во всем: в узоре туч, в красоте Природы, в сиянии солнца. Каждая форма имеет особое выражение, и каждый звук рождает свое Вэнь.

Способность видеть невидимое, предощущение образа свойственно великим мастерам. «Тщетно, художник, ты мнишь, что творений твоих ты создатель. Вечно носились они над землею, незримые оку», – пишет Алексей Константинович Толстой. А Вильям Шекспир в «Короле Лире» говорит: «Развей прообразы вещей и семена людей неблагодарных». Не надо глаз, чтобы прозревать ход вещей. Но для Китая это основа основ: все уже есть в изначальном Дао, пребывает в Небытии. Образы культуры ниспосланы Небом. Всматриваясь в небесные образы, мифологический первопредок Фуси передал их в гексаграммах «Ицзина», чтобы научить людей Пути Перемен.

Потому и не возникает у китайцев конфликта понятий «культура» и «цивилизация» – для них это явления разного порядка, как сущность и функция. Само слово «цивилизация» китайцы узнали от европейцев. На технику не уповали: «механическое сердце» противоречит Пути, но техника и наука, конечно, развивались. Достаточно вспомнить, что китайцы изобрели бумагу, компас, но относились к изобретениям как к чему-то прикладному, способному облегчить жизнь людей, не более того. Характерно, что и порох китайцы изобрели ради услады – для праздничного фейерверка (а иезуиты применили порох в соответствии с его «прямым» назначением). Ни техника, ни наука не шли для китайцев в сравнение с мудростью древних. Они почитали «человека культуры», но не было у них понятия «цивильный человек».

По мнению французского синолога Марсель Гране, «от своих мудрецов китайцы требуют не идей – и еще меньше догм, – а подходящих для медитации тем». До эпохи Возрождения Китай превосходил Запад в технике, но увлек народы Дальнего Востока не силой техники, а силой мысли, стремясь сохранить определенную форму жизненного согласия – мудрость. Китайская мудрость совершенно независима и истинно человечна. «Любое знание, любая власть проистекают от Ли или Дао. Любой вождь должен быть мудрецом или святым. Любой авторитет основывается на разуме»[115]. Даже если речь идет об идеальной модели китайской жизни, она в любом случае свидетельствует о приоритете Культуры.