Воровская семейка - Элли Картер

— В старых семьях, — проговорила Кэт, глядя на него, — были особые имена — псевдонимы — которые использовали, исключительно когда затевалось что-то очень серьезное, очень опасное — что-то, что нужно было тщательно скрывать… даже друг от друга. Это были секретные имена, Гейл. Священные имена.

Кэт посмотрела на своего дядю. Она сразу поняла, что за все эти годы он крайне редко сталкивался с псевдонимами. Если бы Кэт попросила старика рассказать ей несколько историй, она могла бы услышать, что Визили Романи однажды украл документы, серьезно компрометирующие одного царя, и похитил бриллианты одной королевы. Он тайно вывез из Германии бумаги с планами нацистов и проделал колоссальную работу за «железным занавесом». Но дядя Эдди не рассказывал ей ничего подобного.

Он только посмотрел на младшее поколение с ироничной улыбкой и произнес:

— Если бы Визили Романи был реальным человеком, ему сейчас было бы четыреста лет и он был бы величайшим вором из всех живших когда-либо.

Гейл по очереди посмотрел на каждого.

— Я все еще не понимаю.

— Это псевдоним, который так просто не используют, молодой человек, — ответил дядя Эдди, но Кэт знала, что на самом деле его слова предназначались ей. — Это имя, которым не может назваться кто угодно.

Дядя Эдди поднялся со стула.

— Все кончено, Катарина. — Он направился к двери с таким видом, будто ему срочно понадобилось помешать что-то в кастрюле на кухне. — Я скажу это твоему отцу. И попробую как-нибудь сам справиться с мистером Такконе.

— Но… — Габриэль вскочила на ноги.

— Псевдоним — это нечто священное! — Старик резко обернулся. — Ни в какую работу, сделанную от имени Визили Романи, не могут вмешиваться дети!

В какой-то степени Кэт отлично знала это, каждый вор в душе был ребенком, а она просто обладала соответствующим телом, которое было как нельзя кстати, если вентиляционная труба была узкой, а охранник — наивным. Но с ней никто и никогда не разговаривал, как с маленькой девочкой.

Дядя Эдди остановился в дверях. Маркус тихо стоял у выхода, держа в руках его пальто.

— Ты можешь отправляться обратно в школу, если хочешь, Катарина. — Старик надел шляпу, и Маркус открыл перед ним дверь. — Боюсь, теперь это дело не по силам даже тебе.

Глава тринадцатая

Кэт даже не посмотрела дяде вслед. Она неподвижно сидела на диване, краем уха слушая, как Габриэль рассказывает о своих планах отправиться на зиму в Швейцарию и поработать там в лыжных шале. В какой-то момент — Кэт едва заметила это — Гейл отправил Маркуса за едой. Она подумала: «Интересно, как он вообще сейчас может есть», — но в этот момент Гейл повернулся к ней и произнес:

— Ну что?

Кэт слышала, как в соседней комнате Габриэль щебечет по телефону, рассказывая кому-то, что скоро приедет в город: «О, Свен, ты такой милый…»

Но в ее ушах все еще звучала фраза дяди Эдди: «Теперь это не по силам даже тебе» — и другие слова, которых он не произнес.

Кто-то очень-очень могущественный украл картины Такконе.

Кто-то очень-очень умный знает столько, что не побоялся вступить в одну из древнейших игр мира.

Кто-то очень-очень жадный сделал так, что ее отец оказался с Такконе лицом к лицу.

Только кто-то очень-очень глупый ослушается дядю Эдди и попытается все изменить.

Если что-то еще можно изменить.

— Ты же знаешь, мы всегда можем… — начал Гейл, но Кэт уже поднялась на ноги и направилась к двери.

— Я вернусь… — Она остановилась, глядя на Гейла. По его глазам Кэт поняла, что если бы безопасность ее отца можно было купить за деньги, он выписал бы ей чек, продал бы своего Моне, свой «бентли», свою душу. Она хотела поблагодарить его, хотела спросить, почему такой парень, как он, добровольно таскается по всему свету за ней, Кэт.

Но все, что она смогла выдавить, было жалкое:

— Я скоро вернусь.

И она вышла за дверь, на холодную улицу.

Кэт не знала точно, сколько времени она провела на улице и куда именно направлялась. Прошло несколько часов. Видео с камеры наблюдения Артуро Такконе безостановочно проигрывалось в ее голове, пока Кэт, сама того не заметив, не оказалась на пороге кондитерской. Она почувствовала запах теплого хлеба и поняла, что очень проголодалась. И что она была не одна.

— Если ты умрешь от воспаления легких, я уверен, найдется не меньше дюжины парней, которые попытаются убить меня и выдать это за несчастный случай.

Кэт изучала отражение Гейла в окне кондитерской. Он не улыбался ей. Не ругал ее. Он просто вручил девушке стакан горячего шоколада и набросил ей на плечи свое тяжелое пальто.

Вокруг падал снег, покрывая улицы пушистым белым одеялом, — самое время для тех, кто хочет начать все с чистого листа. Но Кэт была отличным вором и знала, что даже австрийская зима не спрячет их следов.

Девушка повернулась и внимательно оглядела улицу. По площади, вымощенной брусчаткой, медленно ехал трамвай. Справа и слева простирались горы, покрытые снегом; повсюду высились солидные здания восемнадцатого века с затейливым орнаментом. В тени Альп Кэт вдруг почувствовала себя крошечной — очень маленькой девочкой в очень старом месте.

— Что нам делать теперь, Гейл? — Кэт не хотела плакать. Усилием воли она заставила свой голос звучать твердо. — Что нам делать?

— Дядя Эдди велел ничего не делать. — Гейл обнял девушку за плечи и мягко повел ее по тротуару. На минуту Кэт показалось, что ее ноги заледенели: она словно забыла, как двигаться.

— Ты доверяешь ему? — спросил Гейл.

— Конечно. Он для меня что угодно сделает.

Гейл остановился. Его дыхание на морозном воздухе превращалось в облачка теплого дыма.

— А что он сделает для твоего отца?

Иногда, чтобы увидеть правду, нужно посмотреть на нее свежим взглядом, со стороны. Стоя посреди улицы, Кэт поняла, что именно этим вопросом ей следовало задаться прежде всего. Она вспомнила суровый приказ дяди Эдди и ледяной взгляд Артуро Такконе.

Артуро Такконе не вернет свои картины.

Он больше никогда их не увидит.

Девушка поднесла стакан с горячим шоколадом к губам, но он был слишком горячим. Она посмотрела на густые завитки шоколада: в картонный стаканчик одна за другой медленно падали снежинки. В ее голове все еще крутилась картинка с камеры наблюдения.

— Мы с ума сошли, — заметил Гейл, дрожа от холода без пальто. Он взял девушку за руку и потянул ее к ближайшему кафе. Но Кэт стояла на месте, глядя, как хлопья снега тают в дымящемся стакане. Внезапно девушку осенило: она вспомнила красную дверь. Она вспомнила, как играла со стопками книг, как тихо сидела у матери на коленях.

— Что случилось? — спросил Гейл, подходя ближе.

Кэт закрыла глаза и попыталась вообразить, что она снова в Колгане, пишет контрольную. Ответ был в книге, которую она читала, в лекции, которую она слышала: ей оставалось лишь найти потайную комнату в своей голове и выкрасть правду, которая там таилась.

— Кэт! — Гейл попытался отвлечь ее. — Я говорю…

— Почему Такконе не пошел в полицию? — выпалила Кэт.

Гейл развел руками, словно ответ был очевиден. А так оно и было.

— Он не очень-то дружен с полицейскими. И не хочет, чтобы они трогали своими грязными пальцами его прекрасные картины.

— Но что, если дело не в этом… — продолжила Кэт. — Зачем он прячет их в комнате подо рвом? Почему не застрахует их? Что, если…

— Если они вовсе не принадлежат ему?

Магазины вокруг них один за другим закрывались на ночь. Кэт посмотрела в одно из темных окон все еще в поисках красной двери, которая находилась в сотнях километров отсюда.

— Кэт…

— Варшава.

Где-то зазвонил церковный колокол.

— Мы едем в Варшаву.

Восемь дней до истечения срока

Варшава, Польша

Глава четырнадцатая

Молодые люди нередко приходили к Абираму Штайну. Большинство из них представлялись ему студентами, которые надеются получить высокие оценки, порывшись в его многочисленных папках и стопках книг. Другие были искателями сокровищ, убежденными, что нашли на бабушкином чердаке случайно попавший туда подлинник Ренуара или Рембрандта, и желавшими узнать, сколько за него можно получить.

Но проснувшись однажды в понедельник от неожиданного стука в дверь, Абирам Штайн надел халат и вышел в темную гостиную, даже не подозревая о том, что увидит за дверью.

— Wer ist da?[11] — спросил он, распахивая дверь, и по привычке прищурился, ожидая увидеть солнечный свет. Но он ошибся со временем: солнце едва взошло и было еще слишком низко, чтобы добраться до книжного магазинчика через дорогу.

— Was wollen Sie? Es ist mal smach er früh,[12] — проворчал Штайн на родном немецком.