Игра без правил - Владимир Моисеевич Гурвич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лобанов ощупал спрятанную на груди тетрадь. Сейчас его совсем не огорчало то, что Натали покинула его столь резко. Зато он беспрепятственно может вернуться домой и приступить к изучению дневника своего прадеда. Какую загадку приготовила ему эта старая тетрадь?
Глава восьмая
«И вот я дома. Даже не верится в то что я добрался до Тверской после всех этих страшных событий. Но теперь, слава богу, все эти мучения подходят к концу. Правда, конец этот ужасный, чреватый всеобщей гибелью. Зато он положит предел этой бессмысленной и жуткой бойне. Скоро они сюда придут и ничего не оставят от этого старинного родового гнезда. Так, как это происходило в таких же других имениях, на пепелищах которых мне довелось побывать. Доносящие звуки гаубиц означают, что фронт может быть прорван в любой момент, и эта орда устремится прямой дорогой сюда. Наши часы сочтены, и нужно как можно лучше воспользоваться тем ничтожным запасом времени, который еще есть.
Внизу спят самые дорогие мне люди: жена и дети. Как не тяжело, но завтра я отправлю их отсюда. Наша встреча после столь долгой разлуки продлится всего два дня. Я бы тоже уехал вместе с ними, если бы не картины. Я должен спасти их.
А может права Ирина, когда вчера вечером, после ужина сказала мне, что события последних шести лет развеяли всякое представление о ценностях, которые для нас всегда казались священными. Смешно говорить о произведениях искусства, когда неизвестно зачем погибли и продолжают погибать миллионы людей.
Мы заспорили, я стал доказывать, что значение культуры, искусства еще больше возрастает именно в такие страшные времена.
Удивительно, что в такой ситуации мы чуть не поссорились. Раньше у нас тоже возникали разногласия, но никогда они не вызывали такого ожесточения. Я даже испугался, зараза гражданской войны проникла и в наши с ней отношения.
Но теперь, когда всего в нескольких десятках километрах грохочут пушки, я начинаю думать, что Ирина права. Кому нужны эти картины, скоро в этой несчастной стране не останется ни одного человека, кто бы мог оценить их красоту. В таком случае завтра я могу отправиться из поместья вместе с семьей. И пропади все пропадом!
Но все мои долгие размышления не способны перечеркнуть вопроса: а зачем в таком случае я собирал эти картины столько лет, зачем потратил на них больше половины своего состояния? Чтобы все бросить, чтобы все было бы уничтожено, как уничтожали вандалы сокровища великого Рима?
Ирина права: живопись не может противостоять дикости, но если в этом царстве варварства, невежества, жестокости все же останутся несколько человек, в которых произведения искусства способны пробудить хоть какие-то человеческие чувства, то только ради этого мою коллекцию следует спасти любой ценой. История свидетельствует: как бы долго не продолжались человеческие безумства, наступает момент, когда кончаются и они. А затем начинается новая эра возвращения к культуре, к прежним ценностям.
Так какое же решение мне принять: остаться, чтобы спрятать коллекцию, или оставить ее и уехать вместе с семьей?
Лучше всего, если я оставлю окончательное решение на утро. Я неоднократно убеждался, что сон помогает прийти к правильному выбору. Надеюсь, он выручит меня и на этот раз.
Хотел уже завершить свои ночные заметки, но не могу не написать еще несколько строчек. Только что я подошел к окну, и мне показалось, что рядом с домом промелькнули силуэты каких-то людей. Напрасно я отослал Петра домой, оставаться одним здесь слишком опасно. Сейчас по стране бродят большое количество людей, потерявших всякое представление о человеческой морали. Они готовы на все, на любые страшные злодеяния. Ни женщины, ни дети их не останавливают.
Я проверил все замки и окна, но разве эти слабые защитные барьеры способны их остановить, если под натиском этих разрушительных сил рухнула тысячелетняя империя.
Снова сажусь за дневник, изумленный тем, что я еще жив. Такого дня, как этот, может быть, у меня еще не было ни разу в жизни. Поэтому хочется его запечатлеть на бумаге во всех деталях.
За завтраком я объявил о своем решении. Я увидел, как побледнела Ирина. «Я надеялась, что ты проявишь благоразумие, и все же поедешь с нами», — сказала она. Таким тоном она еще со мной никогда не разговаривала, буквально в каждой произнесенном ею слове сквозил страх и отчаяние. Сердце мое сжалось, но что я мог сделать.
Мы прошли в гостиную. Вечером там пылал огонь в камине, сейчас он был остывшим. Таким же остывшим был и голос жены.
«Умоляю тебя, отправляйся с нами. Ты принимаешь роковое решение. Если ты останешься, мы никогда больше не свидимся».
«С чего ты взяла, я задержусь тут всего на пару дней. Упакую коллекцию и спрячу ее в надежном укрытии. А когда жизнь снова возвратится в то русло, по которому и должна течь, мы приедем сюда — и картины вновь займут свои законные места».
Ирина закрыла лицо руками, ее плечи затряслись. Я обнял ее и прижал к себе, но она едва ли не впервые в жизни резко отстранилась.
«Картины» картины», — вдруг зло проговорила она, — они тебе были всегда дороже меня, детей. Вот и сейчас в самую трудную минуту ты выбираешь не нас, а их».
«Это не так, и ты прекрасно это знаешь, — постарался я говорить как можно спокойней. — Я собирал эти картины, в том числе и для вас, чтобы наши дети могли бы воспитываться в окружении прекрасного, каждый день созерцая творения лучших мастеров мира. И я чувствую себя ответственным за эти произведения, они принадлежат всем, мне лишь доверено их сохранение».
«Кем доверены?» — изумленно спросила Ирина.
— Богом, — убежденно произнес я. — Именно Он направил меня на эту стезю. Я не могу все это оставить на уничтожение».
«А мы? Нас уничтожить можно?»
«Ирина, мы расстаемся всего на несколько дней.
Вы будете ждать меня в условленном месте».
«А если ты так и не придешь туда?»
Я задумался.
«Ты видишь, идет война, каждый день гибнут сотни людей. И однажды в этом списке могу оказаться и я. Ничего не поделать, в такое уж нам выпало жить время. С этим нужно смириться».
Внезапно в наш разговор вмешался аргумент, который сделал его окончательно бессмысленным. До нас долетели отчетливые звуки пушечных залпов. Они были громче, чем вчера. Не
