Право на легенду - Юрий Васильев

Нина стояла в коротком фартуке, с засученными рукавами и держала на вытянутых руках блюдо с салатом. Вид у нее был трогательный и торжественный.

— Только уж судите не строго.

Павел встал и взял у нее поднос.

Ему вдруг захотелось грохнуть его об пол. Чтобы нелепым этим поступком вернуть себя к действительности. К фактам. К машине за окном. К приказу, что лежит у него в кармане. К завтрашней Нининой свадьбе, к своей ленинградской квартире, где ждет его выбранная им женщина, — вернуть себя ко всему этому, потому что в ту секунду, когда вошла Нина, он очень явственно представил себе, что вот сейчас возьмет ее за руку и уведет. Совсем уведет. К себе. Уведет на глазах у Варга, и Варг не удивится.

Варг не удивится. Потому что он еще из той жизни, что осталась позади, из тех дней, когда все они, и Павел тоже, больше всего боялись, чтобы не пришли к ним сытое благополучие и самодовольство. «Самодовольство — когда ты стоишь посередине мира и весь этот мир для тебя. И самая жирная кость, и самая теплая конура».

— …А вот когда идет горбуша где-нибудь в крохотной речке — это, доложу я вам, Нина, зрелище! — рассказывал Варг. — Это неправдоподобно. Представьте себе…

— Капитан, — перебил его Павел, — я расскажу это Нине по дороге. Нам пора. Склянки пробили время.

Он шутливо взял под козырек.

— Ну, чепуха какая! — разволновался Варг. — В кои-то веки…

— Нам действительно пора, — сказала Нина. — Но я еще приду к вам, Александр Касимович. Вы позволите?

— Конечно же, Нина! А ты? — он повернулся к Павлу. — Ну с тобой мы увидимся скоро. Я ведь их обманул, ты знаешь? Пенсия пенсией, но зачем же человеку умирать в чужом лопушином дворе? И вот я еду обратно, буду теперь капитаном порта. Уже билеты заказал на поезд. В международном поеду, с зеркалами.

— На поезд? — удивилась Нина. — Я думала, к вам только летают.

Павел хмыкнул. Он-то знал, в чем дело.

— Видите ли, Нина, — доверительно сказал капитан. — Если вам Веня про меня рассказывал, то вы, должно быть, знаете, что я ни разу не тонул. А если буду тонуть, то выплыву. Море все-таки. А самолет… Он очень высоко летает. Я боюсь самолетов, Нина. Вот какая у меня беда.

Он проводил их до машины.

— Если будешь дома раньше меня, — сказал он Павлу, — посмотри, пожалуйста, как там мои кактусы. Надюшка-то сейчас в Магадане. Экзамены сдает. Ну до встречи на мысе Кюэль!

Когда они немного отъехали, Нина сказала:

— Вот и вечер. Я никогда не думала, что день может быть таким длинным. Скоро ко мне приедут гости, может быть, уже приехали. Я вернусь домой и буду их развлекать. Вам хорошо, вам не надо никого развлекать.

— Да, — сказал Павел. — Нам хорошо.

— А вы что будете делать?

«А я, Нина, приеду домой и напьюсь. В одиночку. Пусть отец посмотрит, как его солидный сын танцует джигу, Но тебе я буду говорить другие слова — тебе незачем знать, что мне сейчас очень трудно ехать домой, остаться одному, делать что-то по привычке, укладывать чемоданы, звонить в Ленинград, говорить всякие слова. Мне очень трудно все это делать, потому что я знаю, что ты существуешь. Ты есть. И всегда была такой, какой я узнал тебя сегодня. Ты была не просто сестрой Вени все эти годы. Ты была частью его самого. И все, что было в нем, он оставил тебе. Завещал тебе быть его продолжением. Жить за него. Очень глупо, что я приехал поздно. Но я приехал поздно. Вот почему я буду говорить тебе правильные и взрослые слова. Ты их забудешь. А мне иначе нельзя…»

— У вас еще, наверное, много дел. Мне даже совестно, что вы так много времени потратили на меня.

— Ну, чепуха какая… Иногда надо просто встряхнуться. Собаки эти ваши, действительно, очень милые. Особенно тот, с лохматой мордой. А дела мои все переделаны, я человек предусмотрительный.

И он стал рассказывать ей о том, что работа, которая его ждет в Ленинграде, очень ответственная и важная, полезная для народного хозяйства, и напрасно некоторые думают, что это занятие для чиновника, тут нужны большой житейский опыт и творческая зрелость, закалка, поэтому он гордится, что ему оказали доверие…

Он говорил все это, чтобы не было паузы. Чтобы она снова не сказала что-нибудь несуразное — у нее это хорошо получается, тогда уж ему не отмолчаться, не отделаться шуткой. И потому он досадливо поежился, когда она спросила:

— Павел, почему вы не сказали капитану, что не вернетесь?

— Не успел.

— Ой, нет! Вы боитесь, что он будет переживать? Мне кажется, он особенно не будет. Ведь он домой едет. А вам что, правда очень нужно в Ленинград?

— То есть как это — нужно? Ничего себе вопросик.

— Да вы же удерете. Вы приговорены к Северу, вы просто сами еще не понимаете.

— Ниночка! — он обернулся к ней. — Милая вы моя девочка, вы что, наслушались сказок? Романтических историй? Так это пройдет. Завтра вы проснетесь и забудете, что он существует, этот Север, потому что хлопот у вас будет — успевай поворачиваться. И все станет на место. Сказки вы уберете на полку, будете жить заново.

— А вы?

— И я тоже… Тоже буду учиться что-то делать заново.

— И вам уже не захочется приносить в авоське луну?

— Нет, я буду носить капусту, — сказал он с раздражением и чуть было не врезался в хвост идущей впереди машины.

— Знаете, Павел, у вас такое выражение лица, будто вы задумали совершить какой-то главный поступок и боитесь, что вас отговорят. Правда, правда. Вы нервничаете, да? Вы уже знаете, что придет время и вы будете просыпаться по ночам и думать, что получилось как-то не так?

— Договаривайте же…

— Да вы просто задохнетесь в этой вашей новой жизни! Вы не для нее. Ведь если…

— Послушайте, Нина! Ребята иногда катаются на трамвайной подножке, их оттуда, гонят, потому что это опасно. А взрослые люди подходят к краю перрона и мучаются дурью: а что, если я брошусь? Так вот этими «если» можно вымостить всю человеческую жизнь.

Он понял, что сказал грубо. И понял, что теперь уже все равно. Они оба подошли к краю перрона. Пусть она знает, что если… Если когда-нибудь он будет ей нужен — он придет. Откуда угодно.

— Нина, — сказал он, — если когда-нибудь…

— Не надо, Павел! — она взяла его за руку. — Вы правы. Самое главное в жизни — соблюдать правила уличного движения, не ездить на подножках и не подходить к краю перрона. Все верно. Остановите, пожалуйста, мы приехали. Сейчас мой поезд.

— Но… почему? Я довезу вас — у меня еще есть время.

— А у меня нет. — Она смотрела на него спокойно и тихо. — Не надо. Нельзя ведь, чтобы было совсем хорошо. И не говорите, пожалуйста, своему отцу, что мне не понравился Домье. Ладно?

Она затерялась в толпе.

Маленький плюшевый заяц, Танькин подарок, качался на ветровом стекле. Кто-то приоткрыл дверцу и тихо спросил, не подвезет ли товарищ до Чистых прудов, за плату, разумеется.

— Идите к черту, — сказал Павел, не оборачиваясь, и поехал в шашлычную, но не доехал, свернул к дому, поднялся на третий этаж и снова вернулся в машину. На заднем сиденье лежал Домье. А где-то «шлепает» посадки Олег. И он когда-то «шлепал». Собирался обогнуть Чукотку, отыскать северного Несси. Совсем недавно, год назад, он ходил и вздрагивал от радости, что живет, что выпал первый хрусткий снег, что скоро откроется зимник и они пойдут за архаром. И говорил, что любовь состоит из абсурда и полового влечения, которое, по сути дела, тоже абсурд: главное — продолжить род, а с кем его продолжить… Главное — не привести в дом чужого человека. У них с Танюшей оптимальный вариант, без черемухи, зато и без неожиданностей. Он гладил ее по голове и говорил, что все будет хорошо.

И он не верил, что можно вот так сидеть, прижавшись лбом к стеклу, и видеть, как солнце путается в светлой копне волос, как вопросительно и тревожно смотрят на тебя глаза, полные ожидания. Не верил, что можно каким-то непонятным ему чувством вот и сейчас еще помнить на своей руке прикосновение ее пальцев.

Мотор тихо урчал. Павел откинулся на сиденье, закрыл на минуту глаза. А потом развернул машину и кинул ее вниз по Садовой, где-то что-то нарушил, потому что постовой засвистел и замахал ему.

— Прости меня, моя милиция, — сказал Павел и юркнул в поток машин. — Один только раз прости. Мне некогда. Склянки пробили время…

9

— Ты знаешь, для чего существует ночь?

— Нет…

— Эх ты! Ночь — это как занавес. Ведь неудобно переставлять декорации у всех на виду. В театре гасят свет, если надо, чтобы никто не видел. Понимаешь? Ночью природа что-нибудь доделывает, переставляет, чинит… Мы обязательно будем обходить наш остров каждое утро. Пошли! Смотри — сегодня ночью была генеральная уборка.

— Был дождь, — сказал Лешка и на всякий случай посмотрел на свои новые туфли. — Всю ночь спать не давал, собака. Барабанил и барабанил. Куда пойдем? Эти — плесы, что ли, обходить?