Ангел-мститель (СИ) - Ирина Буря
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А Татьяна, между прочим, все это время общением с природой наслаждалась!
Но самое обидное — это то, что меня к ужину не допустили. В смысле, к плите. Когда я по привычке уверенным шагом направился было на кухню, Людмила Викторовна одарила меня таким взглядом, что ноги сами вынесли меня в гостиную — к терпеливо восседающему перед телевизором Сергею Ивановичу. Там я и просидел до самого приглашения в столовую, чувствуя себя безработным, томящимся в очереди за бесплатной миской супа.
А вот Татьяне так занятие нашлось!
В ту же гостиную мы вернулись и после ужина. И, по-моему, к тому же самому фильму. Впрочем, мне трудно судить, поскольку телефонный звонок несколько раз отрывал меня от событий на экране — но, по-моему, они играли роль таймера, отсчитывающего минуты до отбоя.
Ночью мне удалось сделать великое открытие. Нет, два великих открытия. Во-первых, я понял, что я — до мозга костей городской ангел. И моя трепетная любовь к природе находится в прямой зависимости от длительности перерывов в общении с ней. И я определенно предпочитаю ее в светлое время суток, когда ей радуется глаз, а нет ночью, когда изо всех сил напрягается ухо — в попытке предугадать, с какой стороны последует нападение на хранимый объект. И глаз, кстати, напрочь отказывается смыкаться, хотя пользы от него уху, простите, никакой.
И вот это давно уже забытое бодрствование привело меня ко второму в ту ночь открытию. Татьяна по ночам не разговаривает, но, видно, и на нее необычная обстановка подействовала. Время от времени она принималась что-то бормотать — так тихо, что если бы не напряженный до предела слух, я бы и не расслышал. Но кое-что мне все же удалось уловить. Обрывки фраз типа: «Ларису уволят», «Марина — предательница», «Все заняты», «Делать нечего», «Не хочу!»… «Мой ангел» несколько раз прозвучало — я расчувствовался. Ведь надо же — сама мне имя придумала, а в душе ангелом я для нее и остался.
Я чувствовал, что где-то в этих фразах скрывается причина ее уныния, но в какую-то общую картину они никак не укладывались. Кроме одной. Прямо на следующее утро, только глянув на нее, я понял, что ее «Не хочу!» определенно к пребыванию в этом доме относится. По крайней мере, к нему. И я тут же понял, что мне делать. Нужно просто отсекать — один за другим — все возможные источники депрессии и внимательно смотреть, после устранения какого из них у нее опять глаза оживут.
Я честно выждал до обеда, следя за выражением ее лица — не появится ли на нем сожаление о том, что скоро уезжать придется. Не появилось. Даже наоборот — перемещаясь туда-сюда по двору, она начала бросать украдкой взгляд на машину, словно проверяя, не исчезла ли та за это время.
А вот Сергей Иванович начал поглядывать на мой телефон — как на бомбу замедленного действия. Ну, наконец-то — подействовало! Я обратился к Тоше с мысленным призывом закончить трудовую вахту достойным аккордом, а к Татьяниным родителям — с проникновенными словами извинений за то, что мой напряженный график работы не позволил всем нам насладиться в полной мере заслуженным отдыхом. Сергей Иванович тут же отчитал меня за преступное пренебрежение к собственному личному времени. Людмила Викторовна предложила избавить от этого безобразия хотя бы Татьяну. Татьяна переменилась в лице. Я напомнил им о неприкосновенности единства семьи.
И надо же, чтобы именно в этот момент Тоша внял моему призыву! И завершающий аккорд его впечатлил даже меня — он не только впервые за два дня заговорил со мной, но еще и Татьяну велел позвать. И на мое озадаченное «Зачем?» он не менее кратко ответил: «Надо».
Когда, поговорив с ним, она вернулась в столовую, на лице ее вновь оказалась та маска отстраненности и бесчувствия, которая уже давно не давала мне покоя. И я дал себе торжественную клятву при первой же встрече выразить Тоше глубокую и искреннюю признательности — за то, что, пусть невольно, он указал мне, что именно в ее жизни и нужно первым делом отсечь. То, о чем они только что говорили. Осталось только узнать, что это было.
Она рассказывать об этом отказалась — только головой мотнула и сглотнула тяжело, словно у нее комок в горле стоял. И в ответ на материн упрек в том, что нечего работой голову себе забивать, смиренно кивнула, повторив: «Нечего»… В этот момент и посетило меня озарение — все необходимые для него составляющие в голове сошлись.
Это слово, — нечего — которое она уже столько раз и наяву, и во сне повторила. Этот разговор с Тошей, который наверняка работы касался. Этот тон… Таким тоном мне Маринин ангел рассказывал о своих мытарствах в поисках хоть какого-то занятия после своего краха на земле…
Так ей же просто заняться нечем! Я имею в виду — Заняться. Я вдруг вспомнил те моменты, еще в период своей невидимости, когда она в свой мир ныряла, а я с ума сходил от беспомощности, ставя под вопрос саму цель своего существования…
Это она мне, что, на работе крест поставила? А заодно и на всей жизни? Да кто же ее в домохозяйки гнал? Я, что, не знаю, что для моей неуемной Татьяны это — разновидность смертной казни? Я ведь просто думал, что так положено — временно, пока ребенок подрастет, а потом… Я ведь первый всегда говорил, что женщине нужно работать. И помочь ей я всегда готов, чтобы у нее время для этого нашлось. Да хоть сейчас! Господи, да вернем мы ей ее работу!
По дороге домой я намекнул Татьяне, что уже работаю над решением ее проблем, и стал мысленно прикидывать, как бы устроить так, чтобы выражение моей глубокой признательности Тоше, в совокупности с последующим допросом с пристрастием, состоялось не при ближайшей личной встрече, а немножко раньше.
Дома она сразу пошла в душ. Пятнадцать минут — больше мне и не понадобится. А не хватит — я к ним завтра в офис наведаюсь. Хорошо, что я с ее сотрудниками тогда в лесу познакомился — они, похоже, поняли, что моим советам лучше следовать. Безоговорочно. И Сан Санычу самое время встретиться с выдающимся
