Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

Печенкин повернул голову и внимательно посмотрел на Седого. Тот смущенно засмеялся и махнул рукой.

– А шебутной ваш друг, ой шебутной! Он, когда я его сюда вез, проснулся и все одно и то же: «Бог сегодня не актуален! Бог сегодня не актуален!» Я говорю: «А кто говорит, что актуален?» – Седой снова засмеялся.

– А ты чего же, отпустил его, что ли? – спросил Печенкин, глядя не на Седого, а на играющего и поющего Наиля.

– Да никуда я его не отпускал! – возмутился Седой. – Я его в комнате охраны закрыл – он заснул сразу. Потом иду – мне навстречу Галина Васильевна. «Где он?» Я говорю: «Там-то и там-то…» – «Мне надо с ним поговорить, дай ключ». Ну, я дал ключ… Она взяла ключ… И всё. – Седой развел руками.

Печенкин улыбнулся, подходя к Седому, понимающе кивнул, положил ему на загривок свою пятерню, припечатался лбом ко лбу и заговорил:

– Ушел так ушел. Это горе – не беда, Нилыч, это горе – не беда. Рулек у «мерса» отломали, вот беда так беда. Третий. Третий, Нилыч, рулек…

Седой дернулся, пытаясь освободиться, но Печенкин не дал ему это сделать.

– Да как же, Иваныч, я только проверял, на месте он, – зашептал Седой, пунцовея. – На месте он. Торчит. Только сейчас проверял. – Седой снова попытался освободиться, отчего его щеки приобрели уже синюшный оттенок, а глаза болезненно увлажнились. – Не отломали, Иваныч, – прохрипел он, теряя последнюю надежду.

– Не отломали – значит, отломают, – спокойно и жестко подвел Печенкин итог беседы и сильно, больно, гулко стукнул своим лбом лоб Седого.

Они стояли друг против друга, как враг напротив врага, – муж и жена.

Галина Васильевна скрестила на груди руки, чуть откинувшись назад и выставив вперед ногу, – она смотрела на мужа иронично, с нескрываемым чувством превосходства, смотрела сверху вниз, хотя, вообще-то, Владимир Иванович был выше ее ростом. Но сейчас он был ниже, меньше и на глазах уменьшался в размерах. Пружина сжималась, Печенкин наливался яростью, под самую завязку наливался, теперь у него был выбор: либо в конце концов и очень скоро взорваться и разлететься к черту на тысячу клочков, либо на ту же тысячу клочков разорвать свою законную жену. Явно он выбрал второе. Галина Васильевна видела и понимала это. Она была готова к такому исходу, и готовность быть разорванной на тысячу клочков собственным мужем возвышала ее, делала значительнее, больше.

– Ты… отпустила… Юрку? – неожиданно высоко, пискливо спросил Владимир Иванович.

– Я его не отпускала, – сразу же ответила Галина Васильевна спокойно и убедительно.

– Я повторяю: ты отпустила Юрку? – На этот раз Печенкин не оплошал, это был его всегдашний голос.

– Я повторяю: я его не отпускала, – ответила Галина Васильевна еще более убедительно.

– Но он бы… сам бы… не ушел, – несколько растерянно проговорил Печенкин. – Он же мертвый был!

– Нет, он быстро ожил, – не согласилась Галина Васильевна.

– Значит – отпустила?!

– Я его не отпускала. Я его выгнала, – опять же спокойно и с легкой улыбкой на устах ответила Галина Васильевна.

Печенкин не поверил своим ушам. Он отступил на шаг и долгим внимательным взглядом посмотрел на жену.

– Как? – выдавил он наконец.

– Как? – повторила Галина Васильевна. – Очень просто. Я сказала: «Исчезни из нашей семьи навсегда». – Она смотрела на мужа просто и открыто.

– «Исчезни из нашей семьи навсегда»? – повторил удивленный Печенкин.

– Исчезни из нашей семьи навсегда, – подтвердила Галина Васильевна.

Печенкин протянул напряженные растопыренные пальцы руки к шее жены, но, переборов себя, отступил еще на шаг, рывком спрятал за спиной руки, сцепил их там и, чтобы успокоить себя, как заключенный на прогулке, стал ходить по кругу, центром которого была Галина Васильевна.

– Ты понимаешь, Галк, какое дело, – глядя себе под ноги, забормотал Печенкин на ходу. – Понимаешь, Галк… Ты женщина, но ты должна меня понять. Есть у мужиков такое понятие – дружба, мужская дружба. Пусть это тебя не обижает, но друг для мужчины – дороже жены, дороже всех… Да нет, тут нельзя сравнивать, друг – это друг! Так вот… У меня был друг. Желудков Юрка. Желудь. Он за меня в огонь и в воду, и так же я за него. Потом он пропал. Я остался без друга. А потом он появился. Друг…

– Не друг он тебе, а недруг, – со вздохом усталости оборвала Галина Васильевна монолог мужа.

Печенкин остановился и спросил недоверчиво:

– Не друг?

– Недруг.

– Не друг?

– Недруг.

Печенкин засмеялся:

– А, ты хочешь сказать, что я новый русский, а он бомж? Ты что, забыла, в какой мы стране живем? Завтра я, может, буду бомж, а он новый русский. Разве не так? – И Владимир Иванович вновь заходил по кругу.

– Не так, – не согласилась Галина Васильевна. – У тебя нет друга, у тебя есть сын.

Тут Печенкин споткнулся, остановился и спросил:

– Кто?

– Сын.

– Какой сын? – Владимиру Ивановичу стало смешно, и он засмеялся.

– Илюша…

– Как-как, говоришь, его зовут? – Печенкин даже приложил ладонь к уху, чтобы лучше слышать.

– Его зовут Илья, Илья Владимирович Печенкин, – громко и отчетливо произнесла Галина Васильевна и прибавила: – И ты должен как можно скорей оформить на него наследство.

Печенкин понимающе кивнул, и вновь заходил кругами, и вновь забормотал:

– По телевизору показывали… Один наш мальчонка во Франции… Папку-мамку из карабина замочил и еще пятерых родственников… Круглый сирота, единственный наследник… Дали два года, скоро выходит… Деньги его… Да хоть бы так – ладно… А этот же мои деньги в деньги партии обратит… Он же коммунист!

Галина Васильевна вздохнула:

– Ну как ты не понимаешь, Володя, мальчик просто не хочет расставаться с детством! Вспомни, как ты играл в казаки-разбойники и как не хотел уходить, когда мама звала домой? Продлить Илюше детство – это наш родительский долг!

В ответ на это печенкинский указательный палец стал раскачиваться как маятник перед носом Галины Васильевны, и Владимир Иванович проговаривал в такт, раздельно:

– Я. Ему. Ничего. Не должен.

– Я прошу… тебя в последний раз, – грустно сказала Галина Васильевна.

– В последний? – обрадовался Печенкин. – Это хорошо, что в последний. А чегой-то ты заторопилась? А? Мышьяк, может, мне в чай подсыпаешь? Изжога что-то меня в последнее время замучила… Сама-то свое наследство оформила?

И он вдруг ухватил пятерней жену за горло и стал медленно сжимать его. Галина Васильевна не пыталась вырваться.

– Извинись, – сдавленно потребовала она.

Владимир Иванович отдернул руку и потерянно взглянул на жену.

Галина Васильевна глотнула воздух и сообщила:

– Я давно все оформила, Володя. Все останется Илюше, а тебе одни твои рога.

– Рога? – переспросил Печенкин, пытаясь понять, что значит это слово.

– Рога, Володя, рога, – успокаивающе проговорила жена.

– Какие рога? – все еще не понимал Печенкин.

– Которые ты благополучно носишь на своей голове. – Галина Васильевна сочувственно улыбнулась.

Печенкин смотрел как дурак, потом помахал над своей головой ладонью, как будто отгоняя назойливую муху, и снова стал смотреть как дурак.

Галина Васильевна тихо засмеялась, прикрывая ладонью рот, присела на стоящий рядом стул и, подняв увлажнившиеся от смеха глаза, принялась объяснять:

– Говорят, жена узнает последней… А муж, оказывается, вообще не узнает! Пока жена ему не скажет… Володя, Володя… Ты искал своего друга с милицией и экстрасенсами, а надо было меня спросить. Ведь вы в тот день не мало выпили, а немало… Ты заснул на диване в комнате, а в спальне в это время были мы с Юрой… Как сейчас говорят – занимались любовью… Он ведь любил меня все эти годы, любил, а ты этого не замечал. Между прочим, он оказался хорошим любовником, обычно пьяницы этим качеством не отличаются. А когда все наконец кончилось, он очень испугался и спросил: «Что же мне теперь делать?» И я ему сказала: «Исчезни из нашей семьи».

Галина Васильевна была так взволнована этим тяжелым воспоминанием, так в него погружена, что не заметила, как муж исчез. Впрочем, это уже не имело значения, она все равно продолжала говорить:

– Только он не виноват, Володя, я сама затащила его в нашу постель, как мне это было ни противно… Я пожертвовала своей женской честью ради твоего будущего и будущего Илюши. Русская женщина жертвенна по своей природе, об этом столько сказано, столько написано…

Галина Васильевна говорила. Ей было что сказать.

Ночная свалка сизо дымилась и багряно рдела изнутри. Розовый «Роллс-Ройс», изящный и церемонный, остановился посреди этого неприемлемого для жизни, но, несомненно, обитаемого пространства, остановился в том самом месте, где однажды останавливался Илья и агитировал с крыши «запорожца». Печенкин выскочил из «Роллс-Ройса», решительно забрался на капот, а с него на крышу и, озирая все четыре стороны света, потрясая кулачищем, громогласно заорал: