Принцесса Володимирская - Евгений Салиас-де-Турнемир

Христенек вынул из портфеля письмо и передал его Алине.

– Вот письмо Орлова ко мне, которое вы можете прочесть. Оно писано не для вас, напротив того, он приказал мне действовать на основании этого письма, но не показывать его кому-либо, а тем менее – вам. Письмо это написано на любимом языке Орлова – по-немецки, следовательно, вы можете сами убедиться в его чувствах к вам.

Христенек оставил длинное и красноречивое послание Орлова к нему, которое начиналось и кончалось приказанием действовать на основании высказанного в нем, но самого письма не только никому не показывать, но по прочтении опасный документ тотчас же уничтожить.

И Алина, искусившаяся на поприще бурной жизни авантюристки и интриганки, смелая и дерзкая, хитрая и ловкая, не подозревала в других той же хитрости, той же ловкости в интриге.

Ей и на ум не пришло, что письмо Орлова к Христенеку было написано исключительно с той целью, чтобы она могла прочесть его. И с какой стати русский вельможа писал своему подчиненному лейтенанту целое послание, в котором рассказывал и положение дел в России, и свои отношения к императрице? Христенек, служа под его начальством, должен был давно знать все это из частных бесед; если же он не знал ничего, то, конечно, не теперь вдруг станет изливать свою душу командир всего флота в письме к лейтенанту.

Вдобавок Христенек хорошо говорил по-русски, и не было никакой причины, чтобы Орлов обращался к нему по-немецки. Послать письмо с гонцом из Пизы в Рим, написанное по-русски, было бы, конечно, гораздо безопаснее, нежели по-немецки. Но Орлову нужно было, чтобы принцесса и ее свита, ее первый приятель, по подозрению Христенека чистокровный немец, могли прочесть это письмо.

Дня через два все решилось. С одной стороны, уверение Орлова в готовности действовать в пользу принцессы, с другой стороны – угрозы кредиторов, позор и тюрьма, а тут же вместе с ними римский банкир, предлагающий открыть безграничный кредит! Помимо затруднительного положения, не было никаких причин подозревать Орлова. Даже Шенк, всегда осторожный и подозрительный, не мог отнестись недоверчиво к русскому вельможе. Все указывало, что Орлов действует искренно.

Самого Шенка не менее Алины смущало то обстоятельство, что сановник, предлагающий Алине свои услуги возвести ее на русский престол, не какой-нибудь князь Радзивилл, не конфедерат, бунтовщик, даже не турецкий султан, разбитый на всех пунктах русскими войсками, – человек, предлагающий Алине сделаться императрицей, тот самый человек, который подобное уже однажды сделал. Да, Алексей Орлов, предлагающий принцессе русский престол, может подтвердить серьезность своего предложения историческим фактом. Он с братом, не далее как несколько лет перед тем, доставили тот же престол другой женщине, имевшей на него, в глазах нации, меньшее право, чем Алина.

И дальновидный Шенк на этот раз оказался наивнее, чем когда-либо.

Не прошло нескольких дней, как долги были уплачены; снова началось веселье и беззаботная жизнь в доме Алины; но вместе с тем начались и сборы в дорогу.

Дженкинс передал принцессе несколько тысяч червонцев, и Алина могла снова швырять деньгами.

Так как монашеский Рим не отличался франтовством общества и главные богачи-аристократы носили кардинальские костюмы, а юноши – аббатские, жены и дочери сидели почти взаперти, то магазинов, в особенности модных, в городе не было.

Алина не могла мотать так, как в Париже и в Лондоне. Но страсть швырять деньги, когда они были, все-таки сказывалась.

Прежде всего Алина на крупную сумму накупила разных предметов и разослала их по Риму. Тут были богатые подарки не только аббату Рокотани, тому же Христенеку, нескольким музыкантам, которых принимала у себя Алина, но даже был один великолепный подарок – целый ящик из каррарского мрамора – для кардинала Альбани, накануне отказавшегося дать ей взаймы сравнительно небольшую сумму.

Вместе с тем Алина ездила по городу, заезжала в разные церкви и, находя на паперти массу нищих, расшвыривала между ними золото и серебро.

Эти милостыни, безумно щедрые, обратили на себя внимание всего Рима.

Кредиторы Алины, получившие свои деньги, сравнительно небольшие, не могли понять, откуда взялись такие суммы у той же самой принцессы, которую они собирались на днях вести в тюрьму.

Дело в том, что по приказанию Орлова Алина не должна была ни единым словом выдать его сношения с нею. Дженкинс, передавший ей деньги, также молчал.

Немногие знали, что принцесса со свитой выезжает из Рима по дороге во Флоренцию, вообще на север, но и те были убеждены, что принцесса отправляется в Германию.

И Алина, и все ее окружающие на этот раз сохранили тайну. Никто не обмолвился ни словом. В расчеты Орлова входило, чтобы в Риме никто не знал, что к нему едет принцесса.

В первых числах февраля огромная толпа народа, преимущественно нищие, облагодетельствованные за последнее время Алиной, окружали со всех сторон дом, ею занятый. Народ покрывал собой чуть не половину Марсова поля. У подъезда дома стояли экипажи. Вещи были уже уложены. Почтовые лошади гремели бубенчиками.

Около полудня появилась принцесса и ее свита, увеличившаяся вдруг до шестидесяти человек наемной прислуги, конечно из итальянцев, и в нескольких экипажах поезд двинулся при кликах народа.

В этом же поезде один в небольшом экипаже последовал за принцессой и лейтенант Христенек.

Через два дня, за несколько станций до Пизы, Христенек обогнал принцессу, чтобы приготовить все к ее приезду.

Явившись в Пизу, Алина, Шенк и Доманский, даже Франциска, вечно хладнокровная, добродушная и тихая, пришли в восторг и окончательно уверовали в могущество и в искренность русского вельможи.

Принцессе был приготовлен самый великолепный палаццо города. Здесь, в этом дворце, ожидал ее целый штат прислуги.

Здесь же ожидал ее другой банкир, такой же англичанин, как и Дженкинс, по приказанию Орлова с предложением денег.

Деньги еще были у Алины, несмотря на ее мотовство в Риме; но она никогда, за всю свою жизнь, не могла на предложение денег отвечать: нет.

Она снова приняла предложение и уж окончательно не знала, куда девать ей деньги. Наконец в ее жизни случился курьез: ей и мотать надоело.

Здесь, в Пизе, Доманский назывался по-прежнему Станишевским, Шенк же назывался Линовским; но Алина перестала почему-то носить имя графини Пиннеберг, и при появлении на границе тосканских владений и города Пизы, которым в этом время владел младший сын Марии-Терезии и будущий император Священной Римской империи, Алина объявила себя графиней Селинской.

Через несколько дней последовало то, чего с нетерпением ожидала Алина.