Принцесса Володимирская - Евгений Салиас-де-Турнемир

Альбани было, конечно, невозможно покинуть залу конклава, но через несколько дней явился к принцессе аббат Рокотани, представился ей и заявил, что явился по приказанию, переданному ему тайным образом кардиналом Альбани. С этой минуты Алина могла сноситься с Ватиканом и конклавом через аббата. Она узнала вскоре, что если Альбани удастся быть избранным в папы, то он, конечно, в качестве святого отца будет к ее услугам, так как она обещает спасти из рук схизматического государства верную римскому престолу католическую Польшу.

Этот успех придал силы Алине. Она чувствовала себя лучше. К этому присоединилось еще другое. Ганецкий неизвестно откуда и каким путем достал 2000 червонцев. Алина и вся свита повеселели. Все повели жизнь шире и роскошнее. Разумеется, одновременно с этим началось мотовство Алины, выезды в великолепных экипажах, приемы и вечера, на которых появились разные римские аристократы и дипломаты иностранных посольств. Однако Алине вскоре пришлось обращаться снова за помощью самого известного римского доктора Салицети, так как здоровье ее было положительно расшатано. Одна ночь, проведенная без сна, и вообще всякого рода небольшие отступления от простой жизни действовали на нее тотчас же. То, что прежде, бывало, позволяла себе Алина, было теперь немыслимо. День-два она была на ногах, на третий – в постели. Тем не менее, собирая у себя в гостиных все лучшее римское общество, она очаровывала всех по-прежнему.

По какой-то странной случайности, быть может, от влияния той же болезни, которая действовала на ее нервы, Алина вдруг вспомнила о своем таланте. У нее снова явилась страсть к музыке; она купила самую лучшую арфу, какую только можно было найти в Риме, и теперь каждый вечер положительно сводила с ума итальянцев, любителей и знатоков музыки.

Никогда, во всю жизнь, Алина не играла так, как теперь. В ее игре не было прежней страсти, прежних бурных порывов, могучих аккордов. Ее игра отличалась заунывностью, грустью. Все ее импровизации дышали такой тоской, что часто у слушателей вызывали слезы. Конечно, как и бывало в Берлине, затем в Париже, так и теперь в Риме, только и было разговоров и толков, что о принцессе, скрывающейся под именем графини Пиннеберг, у которой такой замечательный талант, какого и старожилы не припомнят.

XXIII

Между тем деньги, добытые Ганецким, истратились. Пока Алина со свитой жила роскошно и швыряла деньгами Ганецкого, ей легко было через Линовского и Станишевского занимать направо и налево у простых ростовщиков, прельщенных и обманутых ее богатой обстановкой. Друзья ее говорили, что принцесса всякий день ожидает получить с почты сумму, по крайней мере, в 20000 червонцев; но деньги эти по какой-то непонятной причине опоздали; поэтому принцессе необходимы на время тысячи две-три червонцев. Этими россказнями и Линовскому, то есть Шенку, и Станишевскому, то есть Доманскому, удалось кое-где добыть кое-какие сотни червонцев. Алина, в этом случае поддерживаемая Ганецким, надеялась, что как только папа будет избран, то римский престол поможет ей всячески, а прежде всего деньги будут. Если же будет выбран кардинал Альбани, то, по словам аббата Рокотани, его личные средства, как римского богача, будут к услугам принцессы.

Но случилось нечто иное, очень простое, но тем не менее не предвиденное ни Алиной, ни ее дальновидными и ловкими друзьями. Конклав все сидел, и, просидев уже месяца три, кардиналы как будто даже привыкли к своему положению. Одним словом, прошел новый год, шел январь, а папа все еще не был избран.

Денег, конечно, не было никаких. Ганецкий их достать более не мог, ростовщики не только не давали ни гроша, но вдруг, смекнув в чем дело, стали грозить полицией и арестами. И Алина, и вся свита ее смутились. Вечера музыкальные прекратились. Общество как бы почуяло что-то и отшатнулось от таинственной принцессы. Всякий день Алина ожидала страшного удара.

Казалось бы, после долгой распущенной, авантюристской жизни, пройдя огонь и воду, пора бы было красавице привыкнуть к мысли, что когда-нибудь она будет сидеть в тюрьме за долги. Казалось бы, что для такой личности, как она, попасть в тюрьму было бы, конечно, неприятно, но не должно бы быть событием или несчастьем. А между тем в Алине, женщине безнравственной в известном смысле, оставалась в другом смысле честная женщина, легкомысленная, мотавшая чужие занятые деньги, но возмущавшаяся всем своим существом при мысли попасть в тюрьму.

Менять же постоянно, по всем государствам и городам, любовников – ей не казалось позорным. Каждый раз она уверяла себя, что именно теперь в первый раз у нее явилось истинное чувство, стушевывающее все прежние чувства, – первое по своей силе и святости и, конечно, последнее.

Но если б она попала в тюрьму хотя бы на одну неделю, то сама себя сочла бы совершенно опозоренной в собственных глазах.

Наконец дело дошло до того, что вся компания бросалась из стороны в сторону, не зная, где и как достать хотя бы небольшие деньги. Даже добрую, безгласную и кроткую Франциску Мешеде послала Алина к какому-то родственнику Альбани с просьбой ссудить на некоторое время сколько-нибудь денег.

Вместе с этим она написала письмо трирскому посланнику, который раза два был у нее в гостях, графу Ланиаско, прося и у него денег взаймы. И ему, конечно, Алина писала подробно о своих делах, о своем предприятии и говорила, что через несколько времени она может возвратить ему то, что просит теперь.

Вместе с этим Алина обратилась с письмом к маркизу д’Античи, польскому посланнику при папском престоле. Маркиз д’Античи, с тех пор что Алина была в Риме, всячески избегал знакомства с ней и довольно явно удалялся от всякой возможности встречи с ней или с ее спутниками. Для маркиза и она сама, и ее гофмейстер, все эти Линовские, Станишевские и другие не только казались сомнительными, но посланник был уверен, что это проходимцы самого последнего разбора.

Письмо, посланное Алиной к маркизу, подтвердило его подозрение и, вместе с этим, вдобавок чуть не убедило его, что красавица музыкантша просто безумная.

Она говорила прямо послу короля Станислава, что намерена при помощи папского престола и в союзе с королем Польским начать дело против императрицы Всероссийской. Польскому посланнику было, конечно, лучше, чем кому-либо, известно, в каких отношениях с Екатериной находится его король.

Прочтя письмо иностранки, именующей себя и даже подписавшейся в письме принцессой Елизаветой Всероссийской, маркиз д’Античи только пожал плечами и рассмеялся.

Денег все-таки никто не давал, а ростовщики грозили всякий день арестом и препровождением в тюрьму. Тогда Алина, как на последнее средство, решилась написать английскому посланнику Гамильтону, в Неаполь. Когда-то проездом через Неаполь она нашла в нем крайне милого и любезного человека, готового, казалось, на всевозможные услуги. Алина не сочла нужным объявить английскому посланнику, кто она и о каком предприятии мечтает. Англия была в этом ни при чем; следовательно, Алине не стоило тратить слов; вдобавок, она была настолько больна в Неаполе, что ей только несколько раз удалось повидать Гамильтона на минуту. Теперь Алина написала английскому послу большое письмо, в котором было изложено все в подробности, было все описано: и прошедшее, и будущее. И прежнее путешествие до Рагузы, измена Радзивилла, примирившегося с русским правительством, нетерпение султана скорее увидеть у себя в Константинополе наследницу русского престола, чтобы поддерживать ее права; досада правительства Людовика XVI, что принцесса бездействует, что эскадра послана в Турцию даром. И победы маркиза Пугачева, или князя Разумовского, родного брата принцессы, были также описаны подробно, и готовность будущего папы, тотчас по вступлении на святейший престол, помогать Алине нравственным влиянием на весь католический мир.