Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Роланд Хантфорд

Своим примером он «благословил» «героические поражения». В 1914 году Шеклтон отправился в экспедицию, намереваясь впервые пересечь Антарктику. Прежде чем он успел высадиться на берег, его корабль «Эндуранс» был затерт льдами в море Уэдделла и затонул. Почти тысячу миль он проплыл на открытой шлюпке до Южной Джорджии, чтобы привести с собой помощь, и сумел спасти всех своих людей. Это была настоящая морская сага. Шеклтон умер от инфаркта 5 января 1922 года в начале своей следующей антарктической экспедиции и был похоронен в Южной Джорджии. Последние слова, которые он сказал доктору, осудившему его образ жизни, были такими: «И что, Вы хотите, чтобы я сдался сейчас?»

Норвежский постскриптум к эпохе классических антарктических исследований был иным. В 1929 году экспедиция под руководством капитана Хьялмара Рисер-Ларсена открыла Землю Королевы Мод и стерла последнее крупное белое пятно с карты континентальной береговой линии[116]. Это было сделано эффективно, без ошибок и суеты. То есть в своих странах и Скотт, и Амундсен имели реальных последователей.

Скотт был героическим неумехой. Он ничего не добавил к технике полярных путешествий, разве что подчеркнул гротескную бессмысленность использования людей в качестве тягловой силы. Как заметил Хелмер Ханссен: «Что сказать о Скотте и его товарищах, которые сами были собаками в собственной упряжке?.. Я не думаю, что кто-нибудь когда-либо захочет им подражать». Скотт стал памятником пустым амбициям и ослиному упрямству, ведь в конце концов он дошел до Южного полюса, хоть и вторым. Его конкретным достижением оказалось увековечивание романтического мифа об исследователе как мученике, а также возведение страдания и самопожертвования в ранг самодостаточных целей.

Скотт мгновенно превратился в легенду. С самого начала возникла неявная договоренность о необходимости подкорректировать первоисточники-, чтобы защитить его имя и скрыть правду. За исключением Мирса все участники его экспедиции стали жертвами самоцензуры и, игнорируя собственные дневники, потворствовали его выгораживанию. К примеру, такую позицию заняли Гран и Дебенхем. «Эта трагедия – не результат отсутствия предусмотрительности, – говорилось в передовице “Таймс”. – Капитан Скотт не подтверждает своим примером английскую неспособность доводить выполнение задачи до конца». «Последняя экспедиция» Скотта была педантично очищена от всех записей, мешающих созданию идеального образа, особенно от тех, что демонстрировали его обиду на Амундсена, содержали критику спутников и, самое главное, говорили о его некомпетентности. Было сделано более семидесяти серьезных купюр. Из текста удалили запись о публичном унижении Скоттом Триггве Грана. Изъяли заявление Скотта относительно «большой и все увеличивающейся ошибки» в картах Шеклтона. Психическое расстройство Эванса было замаскировано, в основном с помощью предположения о сотрясении мозга, хотя медицинские свидетельства говорят обратное. Слова Скотта, произнесенные им на полюсе в тот момент, когда он понял, что Амундсен уже был здесь: «Теперь – путь домой и отчаянная борьба за то, чтобы принести новости первыми», заменили фразой «…и отчаянная борьба. Хотелось бы мне знать, справимся ли мы» – а это совсем другое дело.

Президент Королевского географического общества лорд Керзон хотел провести расследование трагедии, уделив особое внимание причинам нехватки топлива и вопросу проведения спасательной операции, чтобы оправдать Скотта и предвосхитить массовую общественную критику, которая, как он напрасно боялся, скоро могла возникнуть. Однако от этого плана его отговорил адмирал сэр Льюис Бьюмонт. Его аргумент был прост: никто не может «заранее сказать, к чему приведет это расследование». Аткинсон, осматривавший тела, отказался сообщать какие-либо медицинские детали смерти участников полярной партии. Такой тяжелый груз, возможно, способствовал тому, что и сам он быстро оказался в могиле. Есть подозрение, что он мог скрывать признаки цинги, о которых никто не должен был узнать, иначе это отразилось бы на всем руководстве экспедиции.

Безмерное прославление Скотта приобрело характер болезненной озабоченности. Это началось с Кэтлин Скотт, которая, в соответствии с последней волей мужа, распоряжалась его бумагами. «Он ушел последним», – написала она адмиралу Эгертону, пересылая адресованное ему прощальное письмо, которое как раз свидетельствовало об обратном. Это было одно из писем, найденных в палатке. На обороте есть приписка, сделанная рукой Боуэрса и говорившая о том, что именно он мог умереть последним, или по меньшей мере вызывающая сомнения в правдивости слов Кэтлин – если в тех обстоятельствах это вообще имело значение[117]. В любом случае это было крайне неудобное свидетельство. Его скрыли и опубликовали официальную реконструкцию последней сцены в палатке, художественно изображенную по просьбе Кэтлин Скотт сэром Барри.

Уилсон и Боуэрс умерли первыми [писал профессиональный драматург], после чего… капитан Скотт… расстегнув спальный мешок и… откинувшись назад, ждал прихода смерти. Мы знаем это потому, что в таком положении их и нашли… Детали могут отличаться, но в целом все случилось именно так.

Скотт стал мифологической фигурой. Необходимость в такой фигуре назревала уже давно. Через год началась Первая мировая война, и, как заметил один писатель спустя много лет после описанных событий, Скотт подал

своим соотечественникам пример стойкости… Среди нас сейчас так много героев, так много скоттов… совершающих бескорыстные жертвы, [и] теперь мы начинаем понимать, каков источник наших подвигов на кровавых полях… Фландрии и Галлиполи.

Эта традиция сохранялась еще очень долго. Норвежский чиновник на Шпицбергене, который видел, как приходили и уходили многочисленные экспедиции из самых разных стран, однажды заметил, что студенты британских университетов выделяются среди всех остальных – они, «кажется, хотят быть героями». Скотт продолжает вдохновлять людей на самоубийственную романтику и геройство. Его призрак пересекает национальные и государственные границы. Он стал эталоном классического мученика в гротескной и чуждой британскому менталитету культуре Советского Союза, где, по словам одного из писателей, в нем видят воплощение «борьбы до самого конца с силами судьбы, [как если бы] тракторист направлял свою машину на объятое пламенем пшеничное поле». Совершенно иная обстановка царила в Берлине 1930 года, в театре которого была поставлена пьеса о Скотте, созданная авангардным немецким драматургом Рейнхардом Герингом, – против воли леди Скотт, претендовавшей на роль хранительницы мифа. Эту функцию она навсегда сохранила за собой. Пьеса– заканчивалась такими строками: «Горе спорящему со своей судьбой! Бойтесь глупца, который хочет ее изменить!»

Вряд ли так можно сказать про Амундсена. Это Скотт отправился в путь, чтобы показать пример героизма. Амундсен просто хотел быть первым на полюсе.

На свои молитвы оба получили ответы.

Скотт рано заплатил свою цену.

А что же Амундсен?

В Америке, накануне получения известия о судьбе Скотта, он узнал о самоубийстве Хьялмара Йохансена.

После прибытия в Норвегию из Хобарта в июне 1912 года Йохансен вернулся к своей прежней жизни, поселился в неблагополучном квартале Христиании, много пил и плыл по течению. Он избегал общения с близкими и друзьями, вел себя, как преступник, скрывающийся от правосудия. Сложное чувство – смесь преданности и стыда – заставляло его молчать о ссоре с Амундсеном. Он стал замкнутым и апатичным, «сидел в углу без света, – по словам кого-то из его знакомых, – тихий и удрученный. Когда к нему обращались, он вздрагивал и отвечал невпопад».

Только спустя несколько месяцев друзья Йохансена узнали о его истинном положении и попытались ему помочь, но было уже поздно. Он пестовал свое поражение. Он жил под знаком сломанной судьбы. И дошел до края. В один прекрасный день он переехал в отель, расположенный в центре Христиании, лучший из тех, что он мог себе позволить, и рано утром 4 января 1913 года застрелился в общественном парке. «Возможно, это был самый лучший выход для бедняги», – заметил Торвальд Нильсен. Когда Йохансен прибыл в свою последнюю обитель, весь его багаж состоял из сигарной коробки, где лежали бритвенные принадлежности.

Друзья Йохансена обвинили в его смерти Амундсена. Однако как минимум Нильсен знал, что все не так просто. Унижение, пережитое им в Антарктике, вероятно, стало последней каплей. Но не только это заставило его свести счеты с жизнью. Нансен ни единым словом не выдал своих чувств, поскольку был предан и Йохансену, и Амундсену, но предложил оплатить похороны Йохансена, что интерпретировали как косвенный упрек, адресованный Амундсену. Однако Нансен был вынужден признать, что отчасти и сам виноват во многом, поскольку пренебрегал Йохансеном после первого путешествия «Фрама» и фактически навязал его Амундсену. Йохансен заплатил цену проигравшего.