Исследование истории. Том II: Цивилизации во времени и пространстве - Арнольд Джозеф Тойнби

Этот самодовольный оптимизм среднего класса не был чем-то новым во времена юбилея королевы Виктории. Мы обнаружим его за сто лет до того в величественный период Гиббона и выпущенного в свет в Сорбонне в 1750 г. «Второго рассуждения» Тюрго «о преимуществах, которые доставило человеческому роду установление христианства». Еще за сто лет до того мы можем обнаружить его в случайных наблюдениях Пипса[724]. Проницательный автор дневника обнаруживает подъем на политическом и экономическом барометре. «1649 г. и тому подобное», включая Варфоломеевскую ночь[725] и испанскую инквизицию, были позади. Действительно, поколение Пипса было поколением, в котором уже находится начало позднего Нового времени (1675-1875), и это позднее Новое время является одним из великих веков веры — веры в Прогресс и в человеческую способность к самосовершенствованию. На два поколения раньше Пипса мы обнаруживаем более высокопарного пророка этой веры во Фрэнсисе Бэконе[726].

Вера, просуществовавшая триста лет, была живучей, и мы можем обнаружить ее выражение десять лет спустя после того, как она получила очевидный нокаутирующий удар в 1914 г., в речи, произнесенной известным историком и государственным деятелем допотопного поколения сэра Джеймса Хедлэма-Морли (1863-1929)[727].

«В нашем анализе этой [западной] культуры первым величайшим фактом, который мы отметим, является то, что хотя, несомненно, существует история и цивилизация, общая для всей Западной Европы, ее народы не объединены в какой-либо формальный политический союз и ни одна из европейских стран не подчиняется какому-либо общему правительству. На время, правда, показалось, будто Карл Великий установил свою власть над всей этой областью. Эта надежда, как мы знаем, не оправдалась. Его попытка создать новую империю потерпела неудачу, как и все последующие попытки. Попытки объединить всю Западную Европу в одно большое государство или империю снова и снова предпринимались позднейшими императорами, а также правителями Испании и Франции. Но всегда мы обнаруживаем одно и то же: влечение к местному патриотизму и личной свободе вдохновляет сопротивление, которое разбивает все усилия завоевателей. И эту постоянно присутствующую характеристику Европы некоторые критики называют анархией, ибо отсутствие общего правления подразумевает борьбу и войну, непрерывные беспорядки между соперничающими правительствами, [борющимися друг с другом] за территории и господство.

Это состояние, которое многим кажется весьма шокирующим. Несомненно, оно предполагает огромную растрату энергии, значительное уничтожение материальных ценностей, временами большую потерю времени. В результате многие предпочли бы видеть постепенное установление некоего общего правления и даже себе в ущерб противопоставлять историю Европы истории императорского Рима или — в настоящее время — Соединенных Штатов Америки. Многие со времен Данте тосковали по этому упорядоченному правлению, которое могло бы показаться истинным отображением и орудием Божественного Провидения. Как часто приходится слышать: если на земле Америки англичане и итальянцы, поляки и русины, немцы и скандинавы могут жить бок о бок в мире и довольстве, то почему бы им не жить так и у себя на первоначальной родине?

Мне не следует сейчас обсуждать идеалы будущего. Мы имеем дело с прошлым, и все, что мы должны сделать, это отметить следующий факт: эта анархия, эта война, это соперничество существуют именно в то время, когда энергия континента находится в своей высшей точке. Отметим также, что энергии средиземноморского мира — жизненная сила, художественный дух, интеллектуальная изобретательность, — по-видимому, постепенно, но неуклонно распадаются и что начало распада совпадает с установлением общего правления. Не может ли оказаться так, что разногласие и беспорядок в действительности не были простой тратой энергии, но причиной, порождавшей эту энергию?»{166}

Странно слышать гиббоновский обнадеживающий голос, все еще отдающийся эхом в Англии, которая теперь оглашается страшным звуком апокалиптической трубы. К 1924 г., однако, противоположное чувство, выраженное в различном понимании значения упадка и разрушения предшествующей эллинской цивилизации, уже господствовало в пораженном западном мире.

За пять лет до того, как Хедлэм-Морли произнес свою речь, Поль Валери[728] красноречиво заявил, что все цивилизации смертны. Шпенглер говорил то же самое в то же время. Мы можем теперь видеть, что доктрина Прогресса была основана на множестве ложных предпосылок. Однако заставляет ли нас признание этого принять доктрину Фатума? Это было бы слишком простым умозаключением. Можно было бы с таким же успехом доказать, что поскольку человек «не от мира сего» впал в пучину уныния, то, следовательно, через нее не было пути. Пессимизм Валери и оптимизм Гиббона в одинаковой степени являются рационализацией эмоций, которые соответственно оказались свойственны краткому времени их жизней.

XLI. Доказательства истории цивилизаций

1. Западный опыт, имеющий незападные прецеденты

В предшествующих частях данного «Исследования» мы постарались постичь причины надломов цивилизаций и процесс их распада путем обзора относящихся к делу исторических фактов. Исследуя надломы, мы обнаружили, что причиной в каждом из случаев выступала некоторая неудача в самоопределении. Надломленное общество теряло благотворную свободу выбора, попав в рабство к некоему идолу собственного изготовления. В середине XX в. христианской эры западное общество явно поклонялось множеству идолов. Однако среди них один возвышался над всеми остальными, а именно культ национального государства. Эта черта западной жизни новейшего времени была ужасающим предзнаменованием в двух отношениях: во-первых, потому что эта идолизация представляла собой настоящую, хотя и непризнанную, религию огромного большинства жителей вестернизированного мира, а во-вторых, потому что эта ложная религия явилась причиной гибели не менее чем четырнадцати, а возможно, и шестнадцати из двадцати одной известной нам цивилизации.

Братоубийственная война все возрастающей силы была намного более частой причиной смертности среди цивилизаций всех трех поколений. В первом поколении она, несомненно, явилась причиной гибели шумерской и андской, а, возможно, также и минойской цивилизаций. Во втором поколении она разрушила вавилонскую, индскую, сирийскую, эллинскую, древнекитайскую, мексиканскую и юкатанскую цивилизации. В третьем поколении она разрушила православно-христианскую цивилизацию — как в ее основном стволе, так и в ее русском ответвлении, дальневосточную цивилизацию в ее японской ветви, индусскую и иранскую цивилизации. По поводу пяти оставшихся цивилизаций (кроме западной) мы можем предположить, что хеттская довела себя до разорения в результате братоубийственной войны у себя на родине еще до того, как изо всех сил устремилась на окаменевший египетский мир и затем стала жертвой варварского Völkerwanderung. Майянская цивилизация пока не предоставила каких-либо данных о братоубийственной войне. Египетская цивилизация и дальневосточная цивилизация в Китае, по-видимому, принесли свои жизни в жертву другому идолу, а именно экуменическому государству со все увеличивающейся паразитической бюрократией. Единственным оставшимся экземпляром является арабское общество, которое, возможно, было уничтожено под грузом паразитического кочевнического института, существовавшего в некочевническом мире — рабской власти египетских мамлюков, если это общество представляет собой единичный случай гибели от иноземного противника.

Кроме того, в новейшей главе западной истории опустошающее воздействие идолизации национального суверенного государства усугубилось демонической энергией. Сдерживающее влияние вселенской церкви было устранено. Воздействие демократии в форме национализма, соединявшегося во многих случаях с некоей новомодной идеологией, делало войну еще сильнее, и импульс, приданный индустриализмом и технологией, снабдил воюющие стороны все более и более разрушительным оружием.

Промышленная революция, которая начала воздействовать на западный мир в XVIII в. христианской эры, находит своего несомненного двойника в экономической революции, охватившей эллинский мир в VI в. до н. э. В обоих случаях общества, которые прежде существовали более или менее изолированно и жили натуральным хозяйством, теперь вступили в экономическое партнерство друг с другом, чтобы увеличить свою производительность и свой доход, научившись производить и обменивать особые предметы потребления. Добившись этого, они перестали быть экономически самостоятельными и более не могли восстановить свою самостоятельность, даже если бы и захотели. В обоих случаях следствием всего этого явилось то, что общество приобрело новую структуру в экономическом плане, несовместимую с его политической структурой. Неизбежный результат этого «дефекта» в социальном строе эллинского общества уже неоднократно привлекал наше внимание.