Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

Когда в двадцатые годы она снова посетила Калуннборг, сада больше не было, но тем не менее: «Я вдыхала тот же воздух, мягкий, влажный от близости моря, напоенный разнообразными ароматами: здесь и запах нагревшейся воды в канавах, терпкий запах жирной земли, удобренной отходами человеческой жизнедеятельности за несколько сотен лет, тяжелое дыхание бузины, одуряющий аромат белых лилий в цвету, чистый и свежий аромат флоксов и вьющихся роз. На фоне ночного неба резко выделяется силуэт церкви, над которой нависают черные тучи темнее самой тьмы». Так писала Сигрид Унсет, переносясь в воображении в другое время и окружение, забывая о напряженных буднях.

Она была возмущена, когда старые немецкие «друзья» пытались возобновить общение: «Я не понимаю таких людей. Если их и людьми-то назвать можно»[849]. Она ничего не забыла. Осенью ей представилась почетная возможность произнести речь на открытии в Лиллехаммере памятника павшим. В этот момент она чувствовала единение с теми, кто в недавние трагические годы понес тяжелую утрату: «Почти в каждом доме и хуторе стоят их [погибших] фотографии в рамочке, украшенной норвежским флагом или цветами. Почти в каждом доме не находят покоя родители, потерявшие сына».

Она напомнила, что, хотя в управлении страной далеко не все было идеально, все же народу удалось сплотиться против врага: «Обществу, состоящему из людей, никогда не удастся полностью избавиться от глупости и греха, отрицания мучительных истин и обязанностей. Ибо каждый человек идет к спасению самостоятельно и должен сам бороться со злом, подобно тому, как каждый ребенок приходит в мир самостоятельно. Но лучшие условия для роста создаются при общении с близкими, при опоре на традицию, которая хранит для нас то доброе и хорошее, что создавали и любили наши предки»[850].

Этой осенью Сигрид Унсет наконец нашла в себе силы написать Саге Хеммер в ответ на печальное известие о том, что муж подруги Ярл Хеммер покончил жизнь самоубийством. Писательница извинялась за то, что не отвечала так долго, объясняя, как ей было нелегко: «потому что Хеммер мне очень дорог <…> да и здесь случилось столько перемен, почти каждая семья потеряла сына». Далее она говорила, как «трагично», что пытливый разум Хеммера «не вынес ужаса нашего времени и того невозможного климата в обществе, от которого страдаем мы все»[851]. Кроме того, как замечала Сигрид Унсет, стало гораздо сложнее поддерживать контакт с Финляндией, которую она узнала и полюбила, когда ратовала за межскандинавское сотрудничество писателей. Теперь же их страны больше не принадлежали к единому духовному континенту. Но как бы то ни было, Сигрид Унсет послала вдове Саге норвежский козий сыр в подарок и возобновила с ней переписку.

Сигрид Унсет никогда не принадлежала к пацифистам. А уж после войны — тем более. Свою статью, опубликованную в ноябре 1946 года[852], она назвала «Не время быть Полианнами»{122}. Там она критиковала тех, кто выступал за разоружение и протестовал против введения обязательной воинской повинности для женщин. «Я еще помню детское недоверие к „военным“, царившее в обществе, когда я ходила в школу Рагны Нильсен и Ульман с Бьёрнсоном мечтали о „Норвегии без единого лейтенанта“. Меня поражает, что и в наше время находятся такие люди и их еще не посадили в сумасшедший дом». На это она получила неожиданный ответ — от психиатра Трюгве Бротёя. Он дал резкую отповедь тем, кто, подобно Сигрид Унсет, уже сейчас призывает готовиться к новой войне. Если уж зашла речь о мобилизации женщин, почему бы не начать сразу с детей, язвительно вопрошал он. И напоминал об угрозе, которую представляет для всего человечества атомная бомба[853]. Несколько дней спустя «Дагбладет» опубликовала ответ Сигрид Унсет: «пока никто еще не может предоставить гарантии, что войны не будет», а значит, лучше быть готовыми ко всему[854]. Что же касается вопроса военной обязанности для женщин, то она, Унсет, всегда твердила, что главной задачей женщины является материнство. Перепалка с Трюгве Бротёем ее развеселила. Она продолжала выполнять обязанности члена совета «Общества по предотвращению третьей мировой войны». Сигрид Унсет считала важнейшей задачей воспрепятствовать объединению немцев.

Ее папка «Хорошие немцы» пополнялась новыми письмами. Письмами, которые не всегда отличались изяществом слога, — однако и ее высказывания, на которые эти письма были ответом, тоже грешили грубыми формулировками: в одной выпущенной в Америке брошюре Унсет заявила, что не стоит обижать свиней, сравнивая их с немцами.

Неизвестный читатель, чье письмо попало в папку для защитников немцев, отвечал: «Я ненавижу немцев. Но какой же злобной старухой надо быть, чтобы написать такое. Когда Вы приехали к нам, мы были готовы Вас полюбить. Но теперь мы от Вас отворачиваемся. Это такие, как Вы, воспитывают из невинных детей злобных чудовищ». Многие читатели спрашивали — неужели она больше не верит в добро? Неужели «любовь для нее пустой звук»? Ей писали немцы и объясняли, что многие из них не знали об уничтожении евреев и поэтому не могут быть «виновными» в той степени, в какой Сигрид Унсет пыталась возложить «коллективную вину» на весь народ. Самые отчаянные письма приходили от немецких католиков — одно из них от бывшего военнопленного. Он напоминал о том, что Гитлер заключил договор с католической церковью: «А когда у нас открылись глаза, было уже поздно. Мы, католики, молчавшие из страха перед нацистами, превратились в соучастников страшного террора». Одна немецкая учительница спрашивает ее в отчаянии: «После всего, что со мной случилось, — должна ли я молить Бога о милости — потому что я немка? Я могу только молить о милости потому, что я человек».

В письмах у Унсет вымаливали прощение, уверяли, что ее книги снова читают в Германии, упрашивали возобновить контакт с немецкими друзьями. Молодой немецкий писатель Вальтер Кольбенхофф, встревоженный и шокированный тоном ее «Возвращения в будущее», опубликовал открытое письмо: «Я — один из тех, кого Вы так страстно ненавидите. <…> Чего Вы хотите добиться Вашей ненавистью?» Но Сигрид Унсет стояла на своем: она не имеет права прощать. Не похоже на то, чтобы она ответила хотя бы на одно из этих писем. Как и на предложение приехать в Германию и доказать на деле, что она умеет прощать[855].

«Человек, восхищающийся Гамсуном, но никак не Унсет», — подписался один шведский аноним. И яростная атака: «Мы считаем, что Вы кровожадная, отвратительная старуха. Вы плохо читали Вашу Библию <…>. Вы не достойны завязывать шнурки на ботинках Гамсуна…» Неужели в ее «ледяной груди» не осталось других чувств, кроме ненависти и мести? Неужели она всего лишь патриотка с душой палача?