Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

К своему удивлению, Сигрид Унсет во время плавания подружилась с Гердой Эванг. Теперь, выслушивая от близких последние новости — а сестра Сигне внимательно следила за тем, чтобы пока звучали только самые радостные, — тетя Сигрид узнала о том, что племянница Сигрид вышла замуж за Трюгве Бротёя. Изумленная, она воскликнула:

— Боже правый, я стала теткой Трюгве Бротёю! Нет, я просто должна рассказать об этом фру Эванг[828]. — С этими словами она поспешила к компании, собравшейся вокруг Эвангов, и немедленно сообщила им новость.

За пять лет в семье произошло много нового и по большей части счастливого: младшая сестра Сигрид Сигне успела стать не только дважды тещей, но уже и бабушкой — у нее появился внук Фредрик Оллендорф. Шарлотта собиралась выйти замуж за своего Мартина, который вот-вот должен был возвратиться домой из немецкого плена. Среди хороших новостей о друзьях было известие о том, что Уле Хенрик Му мог снова вернуться к своему фортепьяно. Ему тоже чудом удалось выжить в концлагере.

На пристани в тот день собралось много известных людей, но, как писала на следующий день «Моргенбладет», только Сигрид Унсет олицетворяла собой в Соединенных Штатах саму Норвегию: «Потихоньку Норвегия возвращается домой, вот и она приехала — а значит, одна из вершин нашего духовного пейзажа вновь заняла свое место»[829]. «Дагбладет» тоже не обошла стороной важную роль, которую Унсет играла в США: «Ведь она пользовалась непоколебимым уважением среди американских читателей. Она постоянно писала в крупные нью-йоркские газеты и их воскресные приложения.

Особенно ценным оказалось ее присутствие в Америке в тот момент, когда надо было опровергать измышления журналиста Лиланда Стоу. <…> Она совершенно заслуженно была избрана председателем общества „Свободная Норвегия“. <…> Сигрид Унсет присутствовала на большинстве собраний общества и всегда была его душой и вдохновителем»[830].

Ее спросили, не собирается ли она написать книгу о своем пребывании в Америке и о стране в целом, но на эту тему она высказываться отказалась. Зато сообщила, что к ней обратились с предложением написать книгу по истории Норвегии для американских детей. Эта новость на следующий день появилась среди заголовков «Верденс ганг», а подзаголовок гласил: «Писательница рассказывает о своей деятельности в Америке, где она писала и выступала от лица Норвегии — а также делала наброски вязов»[831].

Журналистов, конечно же, интересовало ее отношение к немцам. Ответ Унсет на этот вопрос стал заголовком теперь уже в «Моргенпостен»: «„Я никогда не любила ни немцев, ни то, что они писали, говорили или делали“, — утверждает Сигрид Унсет». Подзаголовок: «Гамсун в доме для престарелых, но отрадно, что в Гроттене{117} поселится достойный человек»[832].

«Верденс ганг» передает также следующий разговор, который состоялся между сестрами:

— Я же всегда была антинемецки настроена, так ведь? — обратилась Сигрид Унсет к сестре.

— Да, — ответила Сигне Томас, — нам-то казалось, что Сигрид преувеличивает, но события впоследствии доказали ее правоту.

— Немцы всегда были такими, с самых древних времен, — заключила Сигрид Унсет[833].

После этого она решительно распрощалась с журналистами и приступила к завершающему этапу своего возвращения. Путь домой лежал сначала через город — что уже не походил ни на ее старую Кристианию, ни даже на тот Осло, из которого она уехала пять лет назад. Что-то сталось с ее Бьеркебеком?

Сигне рассказала, что Матея и Фредрик Бё затеяли там уборку, потихоньку возвращались и старые вещи Сигрид. Но — как она не раз повторяла в Америке — она сомневалась, что после всего случившегося из дома удастся выветрить смрад «немецкости». Теперь же она узнала, что в последний год в ее доме жили женщины, путавшиеся с немцами, что они блудили в ее кровати. Коляски с немецкими выродками стояли в ее собственном саду.

Но прежде всего Сигрид Унсет хотела преклонить колена в молитве. В тишине и покое церкви Святого Улава она на мгновение почувствовала себя совсем дома. И «Дом Святой Катарины», казалось, ничуть не изменился. Однако война затронула и святых сестер. Сигрид рассказали, что среди католиков тоже нашлись те, кто выбрал сторону врага. В Хамаре их оказалось еще больше, чем в Осло. Еще перед отъездом в Америку до слуха Унсет доходили истории о пытках и расправах, о Грини и других немецких концлагерях, о 60 000 домов, разрушенных и сожженных в Северной Норвегии, так что писательница была готова увидеть разоренную землю. Тем удивительнее было ей видеть мирный, ни капельки не изменившийся пейзаж, который она наблюдала из окна автомобиля Фредрика Бё, несколько дней спустя приехавшего забрать ее в Лиллехаммер. Руины собора по-прежнему стояли на своем месте, повороты дороги среди лесистых холмов Брёттума оставались такими же крутыми, сами холмы мирно зеленели, да и Бьеркебек не производил впечатления разрушенного и разоренного.

А при виде двоих четырехлетних малышей, что весело выбежали ее встречать, все печальные думы по поводу возвращения окончательно вылетели у нее из головы. Арне и Фред носились наперегонки по саду, а Матея спешила показать «терновый венец»{118} в горшке, который ей удалось спасти. Сигрид Унсет боялась, что ее одолеет тоска по Андерсу и Моссе, но теперь она заново открывала для себя прелести Бьеркебека — оказалось, они никуда не делись. Близнецы ликовали, что «тетя Сиигрии с ними играет»[834]. Снова под окном звенели детские голоса. Правда, сад зарос, некоторые многолетники пропали, а сторожевой пес Типпа стал совсем старым и смирным. Бревенчатые стены, дверная ручка, такая приятная на ощупь, теплые камни очага — все это наполняло хозяйку тихой радостью. Наконец-то она дома. Везде пахло зеленым мылом, которым Матея отскребала каждую мелочь. Книжные полки с книгами исчезли, но Унсет знала, что книги в безопасности и скоро их привезут обратно. В общем и целом она была восхищена результатами усилий супругов Бё и Му — в том, что касалось спасения ее вещей и возвращения дома в прежнее состояние. Правда, она отчаянно нуждалась в одеялах и постельном белье: движимое имущество немцы и их норвежские друзья решили прихватить с собой.

Радость радостью, но две лиллехаммерские подруги Сигрид были убиты горем. Хелена Фрёйсланн пыталась храбриться, но неизвестность успела совершенно ее вымотать. Сын почти год скрывался в горах, и только через две недели после освобождения ей сообщили: снег начал таять, и под ним показался труп Хельге Фрёйсланна. Его застрелили за две недели до освобождения. Хелена, казалось, полностью утратила волю к жизни. Во время ее встреч с Сигрид больше не звучала музыка, не пился портвейн, не велись задушевные беседы о римских деньках. Напрасно дочь Анна Мария пыталась взбодрить мать. В глазах той, что послужила прообразом жизнерадостной Франчески, как будто выключили свет. Они были очень близки с Сигрид Унсет, писательница была крестной матерью Хельге, а для ее собственных детей и племянниц подруга всегда оставалась «тетей Хеленой».