Назад в будущее. Истории о путешествиях во времени (сборник) - Вашингтон Ирвинг

«Закон должен быть справедливым. Это не всегда получается. Но ничего не поделаешь. Мы можем только покоряться, сокрушаться и молиться за душу тех, кого неправильно покарал закон, и желать, чтобы таких было поменьше. Закон осудил на смерть это бедное юное создание – и закон прав. Но другой закон вынудил ее либо совершить преступление, либо умереть с голода вместе со своим ребенком, – и такой закон отвечает перед Богом и за ее преступление, и за ее позорную смерть!

Совсем еще недавно это юное создание, это восемнадцатилетнее дитя было счастливейшей женой и матерью в Англии. На устах ее всегда звенела песня, – песня, язык счастливых и невинных сердец! Юный супруг ее был так же счастлив, как и она. Выполняя свой долг, зарабатывая кусок хлеба, он честно трудился с утра до ночи, был опорой и защитой семьи и вносил свою лепту в благосостояние нации. Но коварный закон в одно мгновение разрушил этот священный очаг. Молодого супруга поймали, заклеймили и услали в море. Жена ничего об этом не знала. Она повсюду разыскивала его, трогая самые жестокие сердца своими мольбами, красноречиво говорившими о ее отчаянии. Тянулись недели, она разыскивала его, ждала, надеялась, но понемногу рассудок ее мешался от горя. Мало-помалу все ее небольшие сбережения были прожиты. Когда ей нечем стало платить за аренду, ее выгнали на улицу. Она просила милостыню, покуда у нее хватало сил. В конце концов у нее от голода пропало молоко, и тогда она украла кусок холста ценой в четверть цента, надеясь продать его и спасти свое дитя.

Но владелец холста поймал ее. Ее бросили в тюрьму и предали суду. Владелец под присягой подтвердил факт покражи. Ей дали защитника, и для смягчения приговора была рассказана ее грустная история. Она тоже получила слово и рассказала, как украла холст, потому что рассудок ее с горя помутился и когда голод овладел ею, она перестала понимать, хорошо или дурно поступает, сознавая только одно – что ужасно голодна. Вначале все были растроганы и склонны проявить милосердие, видя, что она так молода и одинока, так достойна сожаления, что единственный виновник, который толкнул ее на преступление, был закон, лишивший ее опоры. Тут возразил обвинитель, сказав, что хотя все это верно и весьма достойно сожаления, но за последнее время так участились мелкие кражи, что некстати проявленное милосердие послужило бы угрозой собственности – боже мой, а разве британский закон не должен охранять, как самое драгоценное состояние, домашние очаги, детей и сердца людские! – и потому он вынужден требовать наказания.

Когда судья надел свою черную шапочку и произнес роковые слова, владелец украденного холста поднялся, дрожа, с трясущимися губами, с лицом, посеревшим, словно пепел, и воскликнул:

– О, бедное дитя, бедное дитя! Я не знал, что это грозит смертью! – и рухнул, как подрубленное дерево.

Когда его подняли, он лишился рассудка, и не успело зайти солнце, как он покончил с собой. Хороший человек – человек, у которого было настоящее сердце! Прибавьте его смерть к тому, что здесь произошло, и пусть за это несут ответственность те, кому следует, – правители и жестокие законы Британии.

Настало время, дитя мое. Дай я помолюсь над тобой – не за тебя, бедное униженное и невинное сердце, а за тех, кто виновен в твоей гибели и смерти, им нужнее моя молитва».

После молитвы на ее юную шейку накинули петлю, но им немало пришлось повозиться, чтобы завязать веревку, так как она все время прижимала ребенка к своей груди, к лицу, страстно целовала его и обливала слезами, все время не то рыдая, не то вскрикивая, а ребенок восторженно смеялся и дрыгал ножками, думая, что с ним играют. Даже палач не мог этого вынести и отвернулся. Когда все было готово, священник ласково, но настойчиво взял ребенка из рук матери и стал поспешно спускаться с помоста. Она всплеснула руками и с воплем бешено рванулась к нему. Но веревка и помощник шерифа крепко держали ее. Тогда она упала на колени и, простирая руки, стала молить:

– Еще один поцелуй! О боже, еще один, еще один, это мольба умирающей!

Ей дали ребенка. Она чуть не задушила малютку. И когда ребенка снова отняли, она закричала:

– О мое дитя, мое ненаглядное дитя, оно умрет! У него нет ни дома, ни друзей, ни отца, ни матери!

– Все они есть у него, – сказал добрый священник. – Я заменю ему всех, покуда жив.

Видели бы вы ее лицо в это мгновение! Благодарность? Нельзя словами описать его выражения. Словами можно описать только пламя. И во взоре ее было пламя. Она бросила такой взор и унесла его в сокровищницу небес, где и надлежит быть всему неземному.

Глава XXXVI

Встреча во мраке

Лондон для раба был довольно любопытным городом. То есть не городом, а громадной деревней, полной соломы и грязи. Улицы были кривые, немощеные, грязные, население – вечно снующая толпа и в лохмотьях, и в шелках, в колышущихся перьях и блестящих доспехах. В Лондоне у короля был дворец. Он издали увидел его, взглянул и слегка выругался – чуть-чуть, как ругались в шестом веке. Мы увидели знакомых рыцарей и вельмож, но нас, в синяках, лохмотьях и грязи, они не узнавали, не узнали бы, если бы мы и окликнули их, не остановились бы, чтобы ответить нам, так как не имели права разговаривать с прикованными к цепи рабами.

В десяти ярдах от меня проехала Сэнди – возможно, разыскивая меня. Но окончательно убило меня то, что происходило на площади против нашего старого барака, – там заживо варили в масле фальшивомонетчика. Показался газетчик – и я не смел окликнуть его! Одно утешало меня – видимо, Кларенс жив и действует. Я давно мечтал встретиться с ним, и теперь наконец появилась надежда на встречу.

Очень ободрило меня то, что я как-то заметил проволоку, натянутую между домами. Это, несомненно, был телеграф или телефон. Мне страстно захотелось получить кусочек такой проволоки. Она была необходима мне для осуществления моего плана бегства. План мой состоял в том, чтобы как-нибудь ночью освободить себя и короля, связать нашего хозяина и, заткнув ему рот, перемениться с ним одеждой, избить его до неузнаваемости, приковать к цепи рабов, притвориться владельцем невольников, отправиться в Камелот и…

Но вы поняли мой план. Вы видите, какой потрясающий, драматический сюрприз готовил я двору. Все это было бы осуществимо, достать бы только кусочек железной проволоки, из которой можно сделать отмычку. Тогда я мог бы отпереть замки, которыми были скованы наши цепи. Но мне ужасно не везло – ни разу не попалось ни кусочка. И вдруг подвернулся удобный случай. Джентльмен, уже два раза приходившей торговать меня, но безуспешно, пришел опять. Я знал, что он не купит меня, так как мой хозяин с самого начала заломил за меня непомерную цену, вызывавшую негодование и насмешки, и упорно стоял на своем. Он хотел за меня двадцать два доллара и не уступал ни цента. Могучим сложением короля восхищались, но не покупали из-за его королевской осанки: такие рабы никому не нужны. Я был уверен, что не расстанусь с ним, так как за меня просили слишком дорого. Но сейчас дело было не в этом. Джентльмен, о котором я упоминал, интересовал меня вот почему: у него было нечто, чем я решил завладеть, если он будет часто наведываться к нам, – длинная стальная булавка, которой он скалывал спереди свой плащ. Таких булавок у него было три. Два раза у меня все срывалось, так как он недостаточно близко подходил ко мне. Но раз мне повезло: я вытащил у него самую нижнюю, а он, заметив пропажу, наверно, решил, что потерял эту булавку.