Джозеф Антон - Салман Рушди

Он говорил правду. Но, договорив, почувствовал, что принизил роман: вновь ему пришлось разъяснять свою работу, растолковывать мотивы, которые им двигали. Радость от ее завершения испорчена, и он начал опасаться, что люди будут читать книгу лишь как его зашифрованную автобиографию.

В тот вечер они ужинали с Грэмом Свифтом и Кэрилом Филлипсом[202] в ресторане «Джули» в Ноттинг-Хилле, и Дику Вуду, поехавшему на этот раз с командой охранников самолично, не понравилось, что они засиделись так поздно, и в полночь он послал ему записку с требованием вернуться домой, потому что шоферы устали. Однажды — на дне рождения у Билли Конноли — такое уже было, и на сей раз произошла перебранка: «клиент» операции «Малахит» сказал Вуду, что ни с каким другим «клиентом» он так — точно с малым ребенком — себя бы не повел и что взрослые люди иногда сидят за ужином допоздна. Дик сбавил тон; на самом деле, сказал он, он написал эту записку потому, что официант подозрительным шепотом с кем-то говорил по телефону. Кэз Филлипс провел расследование — ресторан был его излюбленным заведением — и доложил, что официант звонил своей девушке; впрочем, никто из охраны, даже Рэб, правая рука Дика, его версии с официантом все равно не поверил. «Да ни при чем тут телефонный звонок, мы все это понимаем, — сказал Рэб со смехом. — Дик устал, только и всего». Рэб извинился перед ним «от всей команды» и пообещал, что впредь такого не случится. Но им овладело мрачное чувство, что его надежды на все более «обычное» общение с друзьями разбиты. Ведь не кто иной, как Дик, говорил ему, что полиция обращается с ним чересчур жестко, что она излишне ограничивает его свободу передвижения.

Стараясь уладить отношения, у него побывала Хелен Хэмммингтон, а день спустя приехал и Дик. Он вошел со словами: «Я не жду от вас извинений», чем существенно ухудшил ситуацию. Во время этой встречи он, однако, согласился, что нужна бóльшая «гибкость». Вину за былую негибкость Дик возложил на Тони Данблейна, который уже не участвовал в операции. «Теперь, когда его нет, вы увидите, что наши люди достаточно сговорчивы». Но Данблейн мистеру как раз нравился, он всегда был готов помочь.

Он получил два враждебных послания: фотографию выдр с подписанной в кружочке репликой YOU SHOUDN'T OTTER DONE IT[203] и поздравительную карточку с надписью «Счастливой фетвы! До скорой встречи. Исламский джихад». В тот же день Питер Темпл-Моррис из «антирушдистской» парламентской группы тори произнес речь на семинаре по Ирану в Школе восточных и африканских исследований, в которой он в благожелательном присутствии иранского поверенного в делах Ансари заявил, что во всем виноват мистер Рушди и он должен теперь хранить молчание, поскольку «молчание — золото». Это был двуязычный каламбур: в Иране автора «Шайтанских аятов» иногда называли «золотым человеком», что на фарси представляет собой идиому, означающую «нечестный человек», «темная личность». В тот же день Фрэнсис, позвонив, сказала ему, что «Статья 19» за 1994 год истратила на кампанию его защиты 60 тысяч фунтов, а собрала только 30 тысяч, так что теперь деятельность придется сократить вдвое.

На ежегодной вечеринке подразделения «А» он был растроган, узнав, что команда операции «Малахит» прониклась к его роману сильными собственническими и уверена, что он «должен» получить за него Букеровскую премию. «Хорошо, — сказал он парням, — мы свяжемся с жюри и дадим ему знать, что внушительный отряд хорошо вооруженных людей горячо заинтересован в результате». После этого им с Элизабет позволили поужинать в «Плюще». (Охранники заняли столик у двери и глазели на публику, как все остальные.) Он очень взволнован, сказал он Элизабет, потому что, окончив «Прощальный вздох Мавра», он даже сильней, чем после «Гаруна и Моря Историй», чувствует, что одержал победу над силами мрака. Даже если его сейчас убьют, это не станет его поражением. Им не удалось заставить его замолчать. Он продолжил делать свое дело.

Снаружи их ждали папарацци, и все они знали, кто такая Элизабет; но, выйдя из ресторана, он сказал: «Меня можно, а ее, пожалуйста, не надо», и все до одного уважили его просьбу.

Кларисса опять чувствовала себя хорошо. Впервые прозвучали слова «полная ремиссия». У Зафара на лице появилась широкая улыбка, какой его отец не видел уже довольно давно. Кларисса, кроме того, хотела поступить на новую работу — на должность заведующей отделом литературы в Совете по искусству, которую он советовал ей попытаться получить. Он позвонил Майклу Холройду, который входил в комиссию, проводившую собеседование, и произнес горячую речь в ее поддержку. Минусом, сказал Майкл, могут счесть ее возраст; не исключено, что Совет предпочтет кого-нибудь помоложе. Он сказал: Майкл, ей всего-навсего сорок шесть. И она прекрасно подходит для этой должности. Она пошла на собеседование и произвела на комиссию сильное впечатление. Чрез несколько дней она приступила к работе.

У «Прощального вздоха Мавра» что ни день появлялись новые друзья. Письмо, полное энтузиазма, пришло из Парижа от его французского редактора Ивана Набокова. Сонни Мехта, по обыкновению труднодоступный, еще не прочел. «Да, — сказал Эндрю помощник Сонни, — он беспокоился на этот счет». Кошмарный сценарий заключался в том, что Сонни запаникует из-за сатирического изображения в книге бомбейской политической организации «Ось Мумбаи», прототипом которой послужила бандитская партия «Шив сена», и «Рэндом хаус» аннулирует договор, как это произошло с «Гаруном». Но в конце концов, после долгих тревожных дней, когда он, получив сообщение, что Сонни «просит ему позвонить», неоднократно звонил и слышал в ответ, что великий человек занят, они поговорили-таки и Сонни похвалил книгу. Рвать договор на сей раз никто не стал. Еще один маленький шажок вперед.

А потом — шаг побольше. После долгих переговоров жду ним и Скотленд-Ярдом Рэб Конноли сообщил ему: когда «Прощальный вздох Мавра» выйдет в свет, ему позволят выступать с публичными чтениями и надписывать покупателям экземпляры, и об этих мероприятиях можно будет объявлять за шесть дней, избегая пятниц, чтобы мусульманская оппозиция не могла использовать во враждебных целях пятничные совместные молитвы. «Объявление в субботу — мероприятие в следующий четверг, — сказал Рэб. — На это дано согласие». Это был прорыв. Его редактор Фрэнсис Коуди и отвечавшая за рекламу Кэролайн Мичел были чрезвычайно взволнованны.

Шаг назад, когда он случился, стал для него полной неожиданностью. Кларисса день ото дня чувствовала себя лучше, она была увлечена новой работой, у Зафара, по мере того как поправлялось здоровье матери, налаживались дела в школе, и с каждой неделей уверенность подростка в себе росла. Вдруг в середине марта Кларисса позвонила и сказала, что он должен ей заплатить, — так она считает сама, и так считают те, чьими советами она пользуется. (Когда они развелись, у него не хватило средств решить с ней денежный вопрос раз и навсегда, и он десять лет платил ей смесь алиментов и пособия на ребенка.) Ее юристы объяснили ей, что она может получить с него громадные суммы, сказала она, впервые признав, что консультировалась с юристами; но она согласна на 150 тысяч фунтов. «Ладно, — ответил он. — Пусть будет по-твоему. Сто пятьдесят тысяч. Хорошо». Очень большие деньги, но дело даже не в этом. Враждебность, как и любовь, приходит к тебе откуда не ждешь. Он не думал, что она станет вымогать у него деньги после всех этих лет, после того, как он проявлял огромное беспокойство о ней во время ее болезни, после того как он замолвил за нее слово в агентстве «А. П. Уотт» и в Совете по искусству. (Справедливости ради надо сказать, что она про эти телефонные звонки не знала.) Скрыть от Зафара, что в отношениях между матерью и отцом вдруг возникла напряженность, было невозможно. Подросток был очень обеспокоен и требовал, чтобы ему объяснили, в чем дело. Почти уже шестнадцатилетний, Зафар смотрел на обоих родителей во все глаза. Утаить от него правду — об этом нечего было и думать.