Горм, сын Хёрдакнута - Петр Воробьев

– Ощущение как раз такое же, как полет на воздушном шаре – тебя куда-то тащит, а повернуть не можешь, – продолжил Горм. – На слоне вдобавок и качает. Корабль может идти против ветра галсами, повозка, вроде тех внизу, вполветра, не круче, а шар – куда ветер дует, туда и летит, ни привестись, ни увалиться. С другой стороны, куда ни прилетим, все хорошо. К бодричам, так к бодричам, через проливы к Хакону с Нидбьорг – тоже неплохо. С третьей стороны, если дует совсем не туда, можно поменять высоту или приземлиться.

– Как бы как раз над проливами не заштилеть и не остаться без топлива, – обеспокоилась Тира. – Тебе, может, нравится грести, но эта забава не для меня.

– В любом случае, у нас только одна пара весел. Нет, на воду постараемся не садиться, слишком большая опасность утопить оболочку. Вот что еще мне приятно в этом путешествии на воздушном шаре, так что хоть красоты земного круга простираются во все стороны на десятки рёст, но самое в нем красивое я могу обхватить руками, – конунг заключил анассу в объятия. Поскольку их лица сблизились, последовал поцелуй.

– Ты колючка! – возмутился Горм, переводя дух и указывая на вычурную заколку из желтого золота с финифтью на красном плаще Тиры.

Его спутница расстегнула плащ и кинула на скамью челна. Туда же вмиг полетело и корзно конунга, сработанное в Альдейгье, но отороченное по низу мехом ильки[196], привезенным из Фрамиборга.

– Помоги, – сказала анасса, подняв волосы вверх обеими руками.

Горм не сразу занялся крючками на спине плотно облегавшего самый красивый в земном круге стан, сперва отвлекшись на трогательно тонкую шейку с ниспадающими на нее с затылка прядками темных волос, вьющихся колечками, потом вдруг засмеявшись.

– Что ты у меня там нашел смешного? – удивилась Тира.

– Не у тебя… Кром, верно, пытался решить: «Как победить чудовищ тьмы?» Йокки не спал ночами: «Как восстановить закон?» А есть еще один вопрос, что искони не дает мужам покоя: «Как это расстегивается?»

Анасса только рукой махнула.

Некоторое время спустя, уютно свернувшись вместе с Тирой в гнезде из плащей и другой одежды, Горм, созерцательно отслеживая взглядом золотой узор, бежавший по умилительно высунувшемуся из мехов и тканей плечику его спутницы в воздушном путешествии, задумался вслух:

– Первые ли мы из смертных, кто достиг в воздухе единства плоти?

– Вряд ли, – анасса повернулась к конунгу лицом, представляя его взору еще более прельстительные виды. – До Кеймаэона, у гегемонии были птеродромоны и аэронаосы. На потолке во дворце в Лимен Мойридио даже есть мозаика с двумя любовниками, несомыми над землей.

– Куда же все делось? Саппивок говорил, он с Нерретом в Винланде видел остатки летающей машины, каркас, как у огромной лодки, но тонкий-тонкий, и весь из альвского олова…

– По описанию похоже на аэронаос. Тайна их строительства была частью мистерии шафранного дракона. Эта мистерия охранялась крепче других и была потеряна первой.

– А Ноготь Йорра? Тоже ваша работа?

– Нет. По нашему мифу, это не ноготь, а огромный драгоценный камень, преломляющий свет – Светоч Арогонауто. Правда, по тому же мифу, таких камней было сработано три…

– Может оказаться, что так оно и есть, – Горм высунулся из-под плаща, чтобы проверить манометр и уровень мертвой воды в нижнем котле. – Не то что до Зверина, до Волына хватит. Над Винландом тоже есть неподвижный светоч в небе, и его видно далеко на северо-западе, где Ноготь за окоем прячется. Ушкуй записал его имя на языке скрелингов, что в степях живут. Таям… Таямнисинте, если я правильно помню, «один из трех родичей,» похоже, не случайно[197]. А кто их сработал?

– Брадиэфеки, вернее, какой-то их предок.

– В тебе есть толика их крови, верно?

– По мифу, да. И у Алазона, и у Кудиопартено.

– Алазон, так зовут и красного конунга в Трех Воинствах?

– Конечно! А черный гегемон и его колдунья – Бделугмо и Рагия. Бделугмо был слугой Малеро и врагом Алазона.

– А почему тогда красная колдунья – не Кудиопартено, а Агенокора?

– Агенокора Фейностефано действительно помогала воинам Алазона, а Кудиопартено и колдовать не умела.

– То есть все, что она сделала, это вышла за Алазона замуж?

– Ну да, примерно как я за тебя, – Тира серебристо засмеялась.

– Как же, пол-Свитьи уверено, что ты на Йормунрека послала проклятие золотой богини Килея.

– А другая половина?

– Другая половина уверена, что ты и есть та богиня. Только гадают, Нотт или Скади. У Родульфа ты в складе про свартильборгскую битву заклинания так и мечешь…

Былого колдовстваЗаветные словаСказала, руку простираяВ перчатке из серебра.Пред ней раздалась тьма,Свет просиял с холма,Фоморских призраков караяИ вспять направив ветра́.

– Всего-то колдовства – одну латную перчатку снять, одну оставить, да сказать пару слов, что Гармангахис научила. Это мне напомнило другой миф, – анасса тряхнула кудрями. – Когда Алазон слушал песню, сложенную о его поединке с глашатаем Малеро лет тридцать после битвы, он зарыдал. Рапсод возликовал, думая, что тронул сердце гегемона. Гегемон объяснил, что плачет не от этого, а потому что не может узнать в песне ни битву, ни себя самого. И мне плакать надо бы.

Горм развел руками:

– Все, деваться некуда, теперь в веках ты будешь прославлена как волшебница и ровня самой Агенокоре. Погоди, так если она Алазону колдовала, что ж он на ней-то не женился?

– Колдунья уже была замужем. Потом, Кудиопартено его любила, а не Агенокора. Так любила, что после смерти гегемона, ее душа не отправилась в чертоги запада, а осталась вечно скитаться по кругу земному.

– Странно, – конунг задумался, через борт челна глядя на медленно плывущие вдали дюны, поросшие соснами, и море за ними.

– Что странно?

– У нас то же самое рассказывают про Бейру, спутницу Крома. По преданию, она так и скитается по лесам и дорогам, черная пелена поверх черного платья. Кому повстречается, может что умное сказать. Или по крайней мере, умно-звучащее…

Умелый не числом берет,Отринь же заблуждения.Когда нужды пора придет,Найдешь меня вблизи.

– Это откуда?

– Кенвал скальд, лет сто сорок тому назад. Смотри, смотри!

Завернувшись в один плащ на двоих, Горм и Тира проводили взглядом обращенные к четырем ветрам четыре золотых лика Сварожича. Чуть в отдалении, у подножия Преславовой горы теснились здания Зверина.

– Полетели лучше в Руян, – предложила анасса. – Свинко не лучший собеседник.

– Полетели, только холодно что-то стало, надо принять меры, чтоб согреться, – подозрительно охотно согласился конунг.

Тира потянулась было к вспомогательной горелке, струю горячего воздуха от которой можно было направить вниз, потом отдернула руку, обратила на своего спутника бесхитростно-изумрудный взгляд, и провела пальцами по его груди:

– Надо согреться, но топливо надо беречь, правильно?

– Знаешь, лада, если б я уже не был в тебя влюблен, от такого взгляда точно влюбился бы. А так только могу влюбиться еще больше.

– А когда ты понял, что в меня влюбился? В Скиллитионе?

– Нет, в Кефалодионе, – выпалил Горм и тут же осекся.

– Погоди, так мы никогда…

– Только обещай не смеяться. По изображению на серебряном зеркале в сокровищнице у Бейнира.

– Работа Йигино художника? Никому не рассказывай, особенно Родульфу или, того хуже, Сотко из Альдейгьи, иначе, не приведи Четырнадцать, опять что-нибудь сложат.

– Главное, – принялся говорить конунг, под тканью и мехом склонившись над простертым перед ним, узенькая спинка на скрытой под багрецом скамье, станом Тиры, но решил, что его языку найдется более достойное применение.

– Ты вспомнил про что-то главное, – напомнила спустя довольно продолжительный промежуток анасса.

Ее оливково-золотая кожа и глаза блестели. Горм ткнулся лицом в край корзна, чтобы промокнуть испарину, и сказал:

– Главное главное все равно словами не выразить. А про что я начал… Главное, чтоб склад не вышел, как у Йоккара про его любовь.

– Ты мне никогда этот склад не рассказывал! – Тира нырнула в синюю тунику из тончайшего льна с еле заметной растительной вышивкой нитями из красного и желтого золота и села на скамье, опустив на настил челна узкие ступни в уютных наволокских шерстяных копытцах, желтовато-белых с синими же полосками.

Горм обернул вокруг бедер росомашью шкуру, в равной степени для согрева и для того, чтобы почувствовать себя ближе к древнему мудрецу из диких времен. Обратив взгляд к полосе моря, стальным ободом схватывавшей окоем на севере, он начал рассказ: