Королева Виктория - Филипп Александр

21 марта, как и планировалось, королева отбыла во Флоренцию, где поселилась на вилле «Пальмьери», предоставленной в ее распоряжение графиней Кроуфорд. К ее приезду виа Боккаччо — улица, которая вела к вилле, была расширена, и на ней установили уличные фонари, а саму виллу покрасили снаружи и полностью переделали внутри. В ней оборудовали ванные комнаты и установили телефон.

Всюду радостно приветствуемая толпой королева посетила палаццо Питти, парки Боболи, Понте Веккио, который привел ее в полный восторг, а также многочисленные соборы и галерею Уффици, откуда Альберт во время своего пребывания во Флоренции вместе со Штокмаром в 1838 году выходил «одурманенным удовольствием». Она проехала мимо Каза-Гверини, где останавливался ее ангел, и послушала музыку в церкви Бадиа, исполнявшуюся на органе, на котором когда-то играл ее Альберт. У Виктории разыгрался ревматизм, и ей было трудно ходить, поэтому она лишь из коляски полюбовалась на Дуомо, но зато каждый день выезжала за город и даже доехала до Фиезоле, а также повидалась с королем и королевой Италии, королевой Вюртембергской, королевой Сербии и императором и императрицей Бразилии, причем лицо последней «показалось ей слишком смуглым».

Новости о состоянии здоровья Фрица были удручающими, и Виктория решила на обратном пути проехать через Шарлоттенбург, чтобы увидеться с зятем. Сообщение об этом визите вызвало бурю в Берлине и волнение в Лондоне. Премьер-министр опасался стычки королевы с Бисмарком, который по-прежнему выступал против брака Моретты и Сандро. Солсбери умолял Викторию взять с собой кого-ни-будь из министров. Но она ответила, что речь идет всего лишь о частном визите, что, впрочем, не помешало ей встретиться по пути, в Инсбруке, с Францем-Иосифом по его просьбе. Они пообедали в маленьком ресторанчике на вокзале, зал которого был празднично украшен в честь высоких гостей. В Мюнхене королева Баварии, носившая траур по своему сыну Людвигу II, покончившему жизнь самоубийством, преподнесла ей букет белых роз, таких, какие кладут в гроб покойнику.

В девять часов тридцать восемь минут утра она прибыла в Берлин, где запретила устраивать в ее честь какие-либо официальные церемонии. Реакция немцев, которые встречались ей по дороге в Шарлоттенбург, была почти враждебной. Фриц принял ее, лежа в постели, и подарил ей букетик незабудок. Виктория прочла нотацию Вилли, которому следовало «добрее относиться к своей матери». И нанесла визит своей старой подруге, вдовствующей императрице Августе, превратившейся почти в приведение.

Бледный и больной Бисмарк прибыл к ней в полдень в закрытой карете несмотря на хорошую погоду. Он спросил у Понсонби, нельзя ли ему сесть в присутствии королевы. На сей раз уступить пришлось ей — она согласилась отговорить Моретгу от замужества с Александром Баттенбергским. Ей сообщили, что в Дармштадте Сандро влюбился в какую-то оперную певицу. Вытирая после их беседы лоб, Бисмарк воскликнул: «Какая женщина! Но с ней можно договориться!» Виктория попросила его представить ей свою жену, которую нашла «старой, мужеподобной и не очень симпатичной» (последнее слово она написала по-французски).

Вечером, во время торжественного ужина Бисмарк вновь целый час проговорил с королевой. В свои семьдесят три года он был как никогда огромным и толстым и как никогда ярым реакционером. Покидая Берлин, Виктория не смогла сдержать тяжкого вздоха при мысли о ее бедном Фрице: «Ну почему первыми всегда уходят самые лучшие...»

Она не поехала месяц спустя на свадьбу своих внука и внучки, Генриха Прусского и Ирены Гессенской. Фрицу хватило сил надеть в последний раз свою форму генерала померанских уланов, но из церкви его вывезли на кресле-каталке.

15 июня, после трех месяцев царствования, император Германии скончался в том самом замке, где он был так счастлив со своей Вики. Королева телеграфировала своему внуку Вилли, отныне императору Вильгельму II: «Мое сердце разбито... Помоги своей бедной матери и сделай все, что сможешь, для нее. Старайся следовать по пути, проложенному твоим отцом, самым лучшим и благородным из людей. Твоя бабушка К.И.В.».

Панцирь ее эгоизма дал трещину. Впервые со смерти Альберта на свете появилась женщина более несчастная, чем она сама! Едва его отец испустил дух, как Вилли приказал окружить родительский замок кольцом солдат, чтобы его мать не смогла вывезти никакие документы: «Дорогая моя, бедная моя девочка... На твою долю выпали еще более тяжкие испытания, чем на мою. Мне не пришлось увидеть, как другой занимает место моего любимого ангела. Думаю, что я не смогла бы этого перенести!»

Доктор Макензи выставил королеве счет в 12 тысяч фунтов стерлингов за те тринадцать месяцев, что он провел рядом с Фрицем, «пожертвовав ради этого всей своей клиентурой». Он навсегда будет вычеркнут из списка придворных врачей за то, что предаст клятву Гиппократа, опубликовав брошюру под названием «Роковая болезнь Фридриха Благородного», в которой он обвинял немецких врачей в некомпетентности. Он дал одной голландской газете интервью, попавшее затем в берлинскую прессу. Вилли скажет по этому поводу: «Английские врачи убили моего отца, мне их вмешательство стоило руки, и все это произошло по вине моей матери, которая не доверяет немецким врачам».

Викторию «тошнило» при виде того, как юный император спешил на своей яхте на встречу с русским царем на Балтике, даже не дождавшись конца траура по своему отцу.

Помчался Вилли и в Вену, где отказался пожать руку своему дяде Берти.

На похоронах Фрица принц Уэльский поинтересовался у сына Бисмарка, правда ли, что покойный император собирался вернуть Эльзас Франции, Шлезвиг — Дании, а Ганноверский замок — английской королевской семье, о чем прошел слух. По своему обыкновению Бисмарк раздул из этого вопроса дипломатический инцидент. В своей пространной речи Вилли счел возможным заявить следующее: «Мы скорее пожертвуем на поле боя своими восемнадцатью армейскими корпусами и сорока двумя миллионами человек, чем отдадим хотя бы один своей камень!»

Берти пришлось сократить свое пребывание в Вене и уступить занимаемую им гостиницу Вилли, который обвинял дядюшку в том, что тот обращается с ним как с мальчишкой, а не как с императором. Королева писала Солсбери: «Мы всегда были в очень близких отношениях с нашим внуком и племянником, и требовать, чтобы в семейном кругу к нему обращались, как на публике, называя Ваше Императорское Величество, по меньшей мере глупо!.. С подобными идеями ему лучше бы никогда не появляться здесь».

19 ноября вместе с герцогом Кембриджским и немецким послом она встречала пароход, на котором прибыла в Англию ее старшая дочь, в трауре, с непросыхающими от слез глазами. Через день вся семья отмечала сорок восьмой день рождения Вики, и впервые за долгие месяцы окружающие увидели, как она улыбнулась.