Анафем - Нил Стивенсон

— Да.

— Ты знаешь, что означает символ, который он начертил на земле? Аналемма?

Меня поразила неожиданная мысль.

— Постой! А ты откуда про неё знаешь? Вам что, разрешают спили смотреть?

Арсибальт обрадовался случаю меня просветить. Даже повеселел сразу.

— Я забыл, ты ведь ничего не знаешь про конвокс. Если всем хотят что-нибудь сообщить — например, когда Джезри вернулся из космоса, — нас собирают в унарском нефе, это единственное место, куда все помещаются. Правила смягчены — нам показывают спили. У нас был пленарий на весь день — страшно выматывающий — сразу после Посещения Орифены.

— Вы так это называете?

Арсибальт кивнул. Через полипласт лицо было толком не разглядеть, но у меня возникло нехорошее чувство, что он снова начал отпускать бороду.

— Ясно, — сказал я. — Так вот, мы провели вместе несколько дней до того… до того, что вам показали. Разумеется, я видел орифенскую аналемму, древнюю, на полу храма.

— Вот, наверное, было зрелище… Повезло тебе!

— Ещё бы! Тем более что теперь её уже никто не увидит. Что до аналеммы, которую начертил Ороло, боюсь, он не говорил мне ничего такого, что бы…

— В чём дело? — спросил Арсибальт, потому что я осекся на полуслове.

— Я только что вспомнил одну вещь. Слова Ороло. Последнее, что он мне сказал до того, как аппарат включил двигатели. «Они расшифровали мою аналемму!»

— Они, надо понимать, Геометры?

— Ага. Тогда я не успел спросить, что это значит…

— А потом было уже поздно, — закончил Арсибальт.

Мы ещё настолько не свыклись с утратой, что замолкали всякий раз, когда разговор касался смерти Ороло. Однако мы продолжали думать.

— Фототипия в его келье. На Блаевом холме, — сказал я. — Там была аналемма. Древняя.

— Да, — сказал Арсибальт. — Я её помню.

— Такое ощущение, что она была для него подобием религиозного символа. Как треугольник для некоторых скиний.

— Тем не менее это не объясняет его слова о Геометрах, — заметил Арсибальт.

Мы довольно долго размышляли, но так ни до чего и не додумались.

— На том пленарии, — сказал я, — после возвращения Джезри, ты видел, что произошло с небесным эмиссаром?

— А ты?

Мы помолчали, провоцируя друг друга на неуместную шутку, но время для этого, видимо, ещё не пришло.

— Как остальные?

Арсибальт вздохнул.

— Я их почти не вижу. Нас приписали к разным лабораториумам. На переклинии, разумеется, дурдом. И мы выбрали разные лукубы.

Я мог только гадать, что означают эти слова.

— Ты можешь хотя бы рассказать, как у них дела?

— Тебе надо понять: для Джезри и Алы всё было по-другому, — начал он.

— В каком смысле?

— Их призвали на воко. Они умерли, как все, чьи имена прозвучали, и должны были начать новую жизнь. Некоторым она даже понравилась. И все к ней привыкли. Потом, несколько недель спустя, всё превратилось в конвокс.

— Им пришлось воскреснуть.

— Да. Так что, конечно, будет какая-то неловкость.

— Неловкость? Что ж, хоть что-нибудь здесь будет для меня привычным.

Арсибальт не рассмеялся — только прочистил горло.

— Тебя отсюда выпустят, оглянуться не успеешь, — объявил Джезри. Вопреки мрачным пророчествам Арсибальта, он явился ещё до того, как остыл мой хлеб.

Он говорил с такой абсолютной самоуверенностью, что я понимал: ему приходится выдавливать каждое слово через задницу.

— На чем основано твоё предсказание? — спросил я.

— Лазер был не того цвета.

Я повторил его фразу вслух, но всё равно ничего не понял.

— Лазер, которым осветили Три нерушимых, — сказал Джезри. — В ту ночь, после которой всё это превратилось в конвокс.

— Он был красный. — Я понимал, что не говорю ничего умного, но пытался вышибить хоть какую-нибудь информацию из мозгов Джезри, и для этого в них надо было запустить камнем.

— Тут в Тредегаре некоторые разбираются в лазерах, — сказал Джезри. — Они сразу почуяли что-то странное. Есть известное число газов или их смесей, которые дают красное излучение. У каждого — своя длина волны. Специалист по лазерам может взглянуть на пятно света и сразу определить состав активной среды. Лазеры Геометров были незнакомого цвета.

— Не понимаю, какое…

— По счастью, космограф из Рамбальфа догадался подставить под этот свет фотомнемоническую табулу, — продолжал Джезри. — Так что теперь мы знаем длину волны. Оказалось, что она и впрямь не соответствует никаким известным спектральным линиям.

— Погоди, такого не может быть! Длины волн выводятся из квантово-механических уравнений, базовых для всего!

— Вспомни новоматерию, — сказал Джезри.

Я задумался. Если нахимичить с устройством ядра, изменятся и орбиты электронов. Лазерное излучение происходит от того, что электрон перескакивает с более энергетически высокой орбиты на более низкую. Разница энергий определяет длину волны, то есть цвет излучения.

— У лазеров из новоматерии цвета, которых нет в природе, — вынужден был признать я.

Джезри молчал, дожидаясь, когда я сделаю следующий шаг.

— Итак, — продолжал я, — у Геометров есть новоматерия — они используют её в лазере.

Джезри сменил позу. Через полипласт я только позу и видел, но всё равно понимал, что он со мной не согласен. И в кои-то веки сообразил почему.

— Но у них нет новоматерии, — продолжал я. — По крайней мере серьёзной. Я держал их парашют. Стропы. Дверцу. Все было обычное — слишком тяжёлое, слишком непрочное.

Джезри кивнул.

— Ты не мог знать — мы сами узнали только несколько часов назад, — что всё это новоматерия. Всё в аппарате — живое и неживое — состоит из того, что мы зовём новоматерией. В том смысле, что ядра вещества организованы неестественным — по крайней мере для нашего космоса — образом.

— Но ведь почти всё погибло! Или погребено под сотнями футов пепла.

— Орифеняне и твои друзья сохранили кое-какие фрагменты. У нас есть панель, за которой была ручка. Болты, которые положила в карман Корд. Обрывки парашюта и строп. Ящик с образцами крови. И, благодаря светителю Ороло, тело убитой девушки.

Я чуть не пропустил последнюю фразу мимо ушей. До сей минуты Джезри про Ороло не говорил. По опущенным плечам и едва заметным нюансам голоса я понимал, что он горюет, — но лишь потому, что знаю его всю жизнь. И ещё я понимал, что он будет горевать долго — по-своему, втайне от других.

Я прочистил горло.

— Многие его так называют?

— Вообще-то теперь уже меньше. Сразу после того, как нам показали спиль, это слово само у всех вырвалось. Настолько видно было, что он вёл себя как светитель. В последние день-два многие пошли на попятный. Засомневались.