Молох (сборник) - Станислав Лем

6

В последнее время большое впечатление на меня произвело чтение изданных в 2000 году солидных американских трудов, в которых говорится о чрезвычайной уникальности нашей планеты с ее биосферой, и косвенно, но выразительно авторы нас убеждают, что все мы (вместе с родственниками дрожжами) являемся единственными живыми существами во всей галактике, называемой Млечный Путь. О других галактиках нам ничего не известно и трудно поверить в то, что мы сможем установить контакт с их возможными жителями: сигнал будет идти от двух до трех миллионов лет.

Как скептик, я считаю, что где-то там кто-то, возможно, и существует, но слишком далеко, чтобы с ним связаться. Мое вначале оптимистическое мнение, что такой контакт возможен, явно изменилось. Посвятил меня во всю эту область давно уже умерший российский радиоастроном Иосиф Шкловский, который вместе с Карлом Саганом любезно пригласил меня на советско-американский семинар, проходивший в Бюракане и посвященный контактам с внеземными цивилизациями. Произошло это как раз 30 лет назад. В книгу материалов семинара я поместил скептическую статью, которая появилась только в русской версии. Я написал в ней, что следует задуматься над тем, не изменятся ли наши взгляды, если в течение тридцати лет ни один сигнал не будет нами услышан или получен. И позже Шкловский, который, как и Саган, был большим энтузиастом идеи контактов между цивилизациями, отступил от своей концепции, но прежде чем я сумел узнать, что же именно он думает, Иосиф Шкловский умер.

Позволю себе привести следующее сравнение. Представим, что мы хотим повторить последовательность цифр числа p путем подбрасывания монеты или другим способом образуя случайную последовательность цифр. Чем больше цифр после запятой, тем меньше вероятность того, что мы именно таким образом можем добиться нужного результата случайно. Количество случайностей, которые должны были наступить, чтобы на Земле возникла жизнь и чтобы через миллиарды лет она развилась так, как развилась, также неповторимо.

7

Иногда мне приписывают пророческие способности, которыми я вовсе не обладаю, одновременно обвиняя в черновидении. Однако 30 лет назад я не был черновидцем, а наоборот; основной идеей книг, которые я тогда писал, был, пожалуй, твердый оптимизм, называемый мною условно оптимизмом конструктора. Мой мыслительный процесс протекал как бы в двух направлениях. Более осторожный в предсказаниях со знаком утверждения, я позволял себе большую свободу только в области фантастической беллетристики. Здесь я действительно изображал ужасы, к которым могут привести человеческие пороки: выстилание стен нейронами и т. д. Однако я трактовал это как невинный юмор, поскольку не было ни малейшего основания для того, чтобы мое предвидение стало существенным или значительным. Но вскоре оказалось, что юмористические идеи, к сожалению, начали воплощаться в реальности. Это, вероятно, стало одной из основных причин, почему где-то в глубине моей души родилось решение, что уже не следует больше заниматься научной фантастикой, что я должен, пожалуй, ограничиться усердным чтением специальных журналов. Предпочитаю быть научаемым, а не поучающим, поскольку вовсе не так уж много знаю.

8

Несколько лет назад меня навестила госпожа Маар, профессор психологии из Германии, в связи с проектом так называемой «Akademie des XXI Jahrhunderts», финансируемым фондом Бурды — миллиардера из сферы моды. Речь шла об исследовании будущего. Она считала, что я являюсь крупным специалистом в этой области, потому что писал в «Диалогах» о пересадке мозга и вживлении в него чипов. Я защищался, объясняя, что вовсе уже не придерживаюсь тех взглядов, гостья же убеждала, что мои пророчества наверняка сбудутся и я не должен отказываться от того, что сам написал.

Тем временем темпы увеличения производительности компьютеров приобрели ошеломляющее ускорение. Количество битов, которые можно преобразовать за секунду, постоянно увеличивается: сначала были мегабиты, и отсюда моя «Мегабитовая бомба», затем — гигабиты, а теперь уже — фемто— и терабиты. До сих пор все основные элементы производили из кремниевых пластинок, на которых литографически прорисовывали логические контуры, пока не дошли до границы возможного, составляющей несколько десятков нанометров между линиями — это уже стало непреодолимой стеной. Но сейчас возникла новая школа, представители которой решили действовать совершенно иначе, а именно: они работают над системами, которые саморазмножаются и самоконструируются. Этот процесс необходимо только начать, задать определенное соединение, а из него в дальнейшем возникнет система, в которой отдельные молекулы будут функционировать как элементы вычислительного устройства. В эти исследования уже вложена добрая пара десятков миллиардов долларов, хотя они и находятся еще на начальном этапе. Наука выходит, однако, за пределы продолжительности жизни индивидуума и даже целого поколения.

9

Опасностей, которые стоят перед нашей цивилизацией, очень много. О некоторых из них я писал в вышеупомянутом российском томе материалов Бюраканской конференции. Там я отмечал, что мы, люди, нашей деятельностью изменяем некоторые постоянные параметры планеты в переменные. Я бы проиллюстрировал это на примере парникового эффекта или гибели видов, которая означает сокращение генофонда на всем земном шаре. Это, впрочем, взаимосвязанные процессы: изменения климата, к которому мы причастны, и исчезновение видов вызывают, например, разрыв пищевых цепочек. Раньше я предполагал, что так называемые мною «технологии второго порядка» будут сокращать отрицательные последствия исчезновения у нас из-под ног некоторых постоянных параметров, которые мы застали на Земле, когда нас, людей, было еще немного. Сегодня я вижу, что нет ни одного способа результативно задержать развитие нашей цивилизации. Некоторые даже пишут, что эта цивилизация имеет тенденцию к самоубийству, Папа Римский говорит о цивилизации смерти. Не хотел бы заглядывать так далеко, хотя наша цивилизация наверняка является смертной. Мы не будем жить на Земле вечно, это невозможно с разных точек зрения, о чем, впрочем, мы издавна знали от астрофизиков.

Одинаково неизвестно как будущее жизни на Земле, так и ее прошлое. Зато мы знаем наверняка, что сами этой жизни угрожаем и очень мало о ней заботимся. У нас есть такая организация чудаков, молодых экологов, которые издают журнал «Дикая жизнь». Поскольку публично я выступил как сторонник кормления воробьев зимой, а вдобавок написал, что после того как прочитал книгу «Жизнь паука», ни один паук в моем доме не должен опасаться за свою судьбу, они меня причислили к группе своих сторонников и взяли у меня интервью. Это отступление, но фактом является то, что жизни надо содействовать. Это не какое-то чрезвычайное открытие. Мы должны со всем багажом достижений принимать грядущее, следует придерживаться правил, обязательных, например, при регуляции рек. Реки нельзя бетонировать, ибо это грозит внезапным паводком, и нельзя позволять, чтобы они текли меандрами, образуя болота. Как везде и во всем, желательна некая средневзвешенная стратегия.

К принятию и освоению новых технологий, особенно биотехнологии и нанотехнологии, а также огромных вычислительных мощностей компьютеров, которые вырисовываются на горизонте, человечество абсолютно не подготовлено в связи с имеющимся политическим разделением и культурным противостоянием. Евреи и арабы имеют ведь почти одинаковый набор генов, и противоречия между ними не могут быть сведены к биологии, однако израильско-арабский конфликт постоянно грозит кровавым взрывом. Знаменитые писатели представляли всю силу человеческого безумия, они знали, что в истории человечества Прометей[351] идет под руку с Калибаном.[352]

В мои юношеские годы, когда мы покупали билет в кино, можно было прийти на сеанс в любую минуту, даже и в середине фильма. Такими же являются и наши вход и выход на сцене истории. Ни первое, ни второе не зависит от нашей воли или желания. Но человечество как сообщество существует и будет существовать, надеемся, еще долгое время.

Приложение.

Фантастика?

Два молодых человека[353]

Белый дом над ущельем выглядел пустым. Солнце уже не грело, темно-красное среди облаков — малых, золотых пожарищ, остывающих до розового цвета, а небо до самого горизонта насыщалось бледной зеленью такого оттенка, что когда утих ветер, это мгновение казалось вступлением в вечность. Если бы кто-нибудь стоял в комнате у открытого окна, видел бы скалы каньона в их мертвой борьбе с эрозией, за миллионы бурь и зим терпеливо находящей слабые места, способные превратиться в осыпь, а твердые, гранитные вершины преобразовывающей иногда романтически, а иногда насмешливо в руины башен и искалеченные статуи. Однако там никто не стоял; солнце покидало дом, каждую комнату отдельно, как бы в последний раз выявляя домашнюю утварь, которая быстро освещалась, выделяясь в нереальном зареве, словно предназначенная для целей, о которых никому до сих пор и не снилось. Сумерки смягчали остроту скал, делая их похожими на сфинксы и грифы, бесформенные днем трещины превращали в глаза, наделяя их взглядом, и эта их неуловимая, медленная работа на каменной сцене получала из нее все новые, правда, все более домысливаемые эффекты по мере того, как они отбирали у предметов цвета, еще сильнее насыщая их глубины фиолетом, а в зените зеленью. Весь свет словно возвращался на небо, а неподвижные края облаков отнимали у перечеркнутого горизонтом солнца остатки сил. Дом тогда стал полубелым, призрачного, неясного белого цвета ночного снега, и последняя капля солнца долго растворялась на горизонте. Он не был еще темным — какой-то фотоэлемент, неуверенно решив, что уже наступило время, в четырех нишах включил свет, который не смог согласоваться с голубым достоинством вечера, и немедленно его выключил. Однако этого мгновения хватило, чтобы заметить, что дом не пуст. Его обитатель лежал на гамаке с запрокинутой головой, волосы закрывала металлическая сеточка, прилегающая к черепу, руки у него были по-детски прижаты к груди, как будто бы он держал в них нечто невидимое и драгоценное, он часто дышал, а глазные яблоки двигались под натянутой кожей век. От металлического обода сетки спускались гибкие кабели, соединяясь с аппаратом, стоявшим на трехногом столике, тяжелом, будто бы выкованном из шероховатого серебра. Там медленно вращались вокруг своей оси четыре барабана в такт подмигивающему зеленоватым светом катодному мотыльку, который искрился, пульсируя, а по мере того как сгущалась темнота, из салатного цвета мерцания становился источником света, отчетливым контуром обрисовывающим лицо человека. Но человек не знал об этом, потому что уже давно был в ночи. Микроскопические кристаллики, внедренные в ферромагнитные ленты, по свободно свисающим кабелям посылали в глубь его головы волну за волной импульсы, наполняющие образами все его органы чувств. И не существовали для него темный дом и ночь над ущельем; словно глаз в рыбьей голове он сидел в прозрачной кабине корабля, который меж звезд летел к звездам, и он, одновременно со всех сторон охваченный небом, смотрел в галактическую ночь, которая никогда и нигде не кончается. Корабль двигался почти со скоростью света, поэтому тысячи звезд появлялись в кольцах кровавого свечения, а обычно темные туманности выделялись из бездны мрачным тлением. Движение корабля не нарушало неподвижности небесного свода, но меняло его цвета: из двух звездных скоплений от одного прямо впереди с каждым часом исходила все более яркая голубизна, а другое, за кормой, краснело; те же созвездия, которые находились прямо на пути корабля, постепенно исчезали, как бы растворяясь в черноте, и два круга ослепленного неба, беззвездного, пустого, составляли цель путешествия, видимую уже только в ультрафиолете, как и оставшееся за выбросами пламени пространство земной системы во главе с Солнцем, невидимом даже в инфракрасном спектре.