Аналогичный мир - 3 (СИ) - Татьяна Зубачева

И прозвеневший звонок не вывел его из этого состояния.

— А и впрямь труднее русского, — сказал, закуривая, Павлов.

— Угу, — кивнул Трофимов. — Написано «а», а читай «эй».

— Нет, так буква называется, — поправил его Тим. — А читается по-разному.

— Оно и есть, — Трофимов вздохнул. — Трудно будет.

Эркин слушал, кивал и хотел одного: чтобы всё это кончилось.

Зазвенел звонок, и они вернулись в класс.

Второй урок, к общему удивлению, был легче. Джинни писала на доске короткие слова, а они хором читали их, поправляя друг друга. Тим в своём углу писал заданное ему упражнение на неправильные глаголы. И опять… Эркин делал всё со всеми, как все, но всё то же ощущение тупого страха не оставляло его. Да что с ним такое, чёрт побери?! Ведь дело не в том, что она белая. Он что, первый день на свободе, что ли? В лагере уже и смотрел прямо, и говорил, и знает же он её. В чём же дело?

В конце урока Джинни проверила тетрадь Тима и очень обрадовалась тому, что он справился с заданием без ошибок, потом сказала, кому что делать дома, и поблагодарила класс за работу. Они дружно встали, провожая её, и начали собираться.

— Уфф, — Денисов складывал учебники и тетради в обычную матерчатую сумку, — ты смотри, как круто.

— Учёба, — Тим аккуратно уложил книги и застегнул офицерскую сумку на длинном ремне, — учёба и есть. Не легче работы.

— Да уж! — засмеялся Трофимов. — А в пятницу шесть уроков будет. Вот где попашем.

— Попашем, — кивнул Эркин.

На улице было темно, под ногами визжал по-зимнему снег. Артём сразу простился и убежал в Старый город. Туда же свернули жившие, оказывается, в соседних проулках Андреев и Иванов. Новиков и Павлов — негры со стройки — жили в строительном общежитии и тоже быстро простились. Остальные шли вместе. Шли молча, переживая, пересиливая странную непривычную усталость.

— Да, — вздохнул, наконец, Аржанов, — теперь по пятницам пива не попьёшь.

— Точно, — не удержался от улыбки Эркин.

Засмеялись и остальные.

— Да уж…

— Компанию ломать придётся…

— Ну, это уж как объяснишь…

Отстал Аржанов, живший с женой в меблирашках, весной они собирались ставить свой дом, а пока и так перебиться можно, и деньги для придержать как раз. Постепенно отделились и остальные. Тим и Эркин шли теперь вдвоём.

— Тебя кто учил? — спросил вдруг Тим.

— Русскому? — уточнил Эркин и улыбнулся. — Жена. Женя.

— Повезло, — хмыкнул Тим. — А меня хозяин. Отметки плетью ставили.

— Понятно, — кивнул Эркин. — Питомничная школа известна.

Тим покосился на него и промолчал.

В учительской стоял общий весёлый шум. Джинни, прижимая к пылающим щекам ладони, в который раз рассказывала, как всё было, и пыталась объяснить, почему так важно, будут её называть «мэм» или нет. Но и у остальных, у каждого было что рассказать. Наконец разобрались, сверили все списки, поздравили друг друга с самым трудным днём…

— Завтра дошкольники…

— Ну, это уже элементарно…

— Хотя тоже возможны нюансы…

— Ну, что вы, с сегодняшним несравнимо.

— Да, конечно, у взрослых своя специфика.

— А у неграмотных…

— Там ещё и с языком проблемы.

— Разговорной речью, конечно, все владеют, но уровень…

— А в начальном…

— Да, одни репатрианты.

— Ну, правильно, вы вспомните, когда у нас обязательный начальный установили? И когда был полный охват установлен. Даже с незаконченным средним теперь редкость.

— Заявляют один класс, а знания, как минимум, на два класса меньше.

— Да, но это не обман, а самообман.

— Помнят, что учились, но уже не помнят, чему выучились.

— Знания фрагментарны.

— Вы рассчитывали на систематичность? Завидую вашему оптимизму.

— Да, это было бы уже слишком….

И наконец решили идти по домам. Завтра тоже будет день.

На улице Джинни вдохнула холодный воздух и рассмеялась над своими сегодняшними страхами.

Артём шёл быстро, не из страха перед опозданием, а просто… просто тело требовало движения, и было легко, и не хотелось ни с кем говорить. Он потому и убежал от всех, хотя уже знал, что не один из Старого города, но сейчас в одиночку на тёмной улице, он сам с собой. «Жизнь полосатая, полоса хорошая, полоса плохая», — говорила мамка и добавляла, что будет и у них хорошая полоса. Неужели он добрался до этой полосы? У него есть семья, дом, хорошая, по силам, необидная и с хорошим заработком работа, и он теперь учится. Надо будет сумку для учебников купить, и ещё две тетради, в линейку, это не очень дорого, пустяшные траты. Неужели всё теперь будет хорошо? Как обещала мама, мама…

…Шершавые ладони скользят по его лицу и телу, обтирая влажной тканью. Впервые его трогают вот так, без боли и насмешки.

— Полегчало, сынок?

Это он сынок? Это его так назвали?! Он с трудом поднимает веки. Круглая от повязанного платка голова, огромные, кажущиеся тёмными глаза.

— Д-да, — выдавливает он и, уже не помня ничего от боли: — Кто вы?

— Ты спи, — не отвечают ему. — Сейчас укрою тебя, поспи, вот так…

…Артём, не меняя шага, сгрёб с углового столба чьего-то забора снежную верхушку, протёр снегом горящее, как тогда, лицо. Дед потом как-то рассказывал, что они нашли его в брошенном имении, в сарае, горящим, в беспамятстве.

— Ты ещё долго не узнавал никого, — вспоминал дед. — Всё спрашивал, кто мы, боялся всех, плакал, — и, вздохнув, заканчивал: — Страшное дело тиф этот, иные до смерти сгорают. Хорошо, что оклемался.

И он кивал, соглашаясь. Начал говорить что-то одно — этого уже и держись. Правду он только Морозу рискнул сказать, но тот сам спальник, всё понимает. А для всех других… Для всех он — дедов внук, нагулянный сынок покойной дочери, что по молодости наглупила, да и понеслась по всем кочкам, вот и непохож на остальных, видно, в ту бабку пошёл, тоже огневая была, а мамка, Лизавета, жена дедова сына, приняла брошенного мальчишку, со своими растила, так что все четверо они — дедовы внуки, кровиночки его. А что Ларьку они опять же в брошенном имении подобрали, осипшего от крика и плача и чуть не задохнувшегося в холодном подвале, как ещё не замёрз там, так этого никому и знать не нужно, а Ларька мал был, ничего тогдашнего не помнит, а Сенька и Танька вместе с мамкой в тифу сгорели, слабыми были, не оклемались, так что…

Мокрое лицо стягивал мороз, и Артём вытер его варежкой. Как на них смотрела та, в Комитете, когда дед рассказывал их историю, многословно, с повторами, бестолково, чтоб запутать, чтоб не полезли выяснять, что там и как было, смотрела так, будто всё насквозь видела, но обошлось. Записали, документы выдали, так что теперь всё хорошо. Лишь бы теперь бабка между дедом и ними не вклинилась.

Старый город давно спал, окошки все тёмные, огни везде погашены, даже собаки не лают, и только его шаги по заснеженной улице. Вот их проулок, забор, снег стает когда, чинить надо будет непременно, дверь не заперта — его ждут.

Войдя в сени, Артём на ощупь задвинул щеколду и вошёл в кухню, так же закрыв за собой дверь. Бабка у себя в горенке сопит, а дед? Дедова храпа не слышно.

— Тёма?

— Ага, я это.

Дедова фигура в нижней рубашке и исподниках смутно белела в дверях горницы.

— Ужин тебе на столе оставили, — дед зевнул. — Поешь и ложись.

— Ага, спасибо.

Он нашарил на столе и зажёг коптилочку — большая лампа ему ни к чему. Миска под полотенцем и кружка, накрытая двумя толстыми ломтями хлеба. Дед ещё раз зевнул, перекрестив рот, и Артём, увидев это, вспомнил и перекрестился на икону, садясь за стол. Дед кивнул.

— Ну и как?

— Похвалили, — сразу сказал Артём. — Книжки дали вот, тетради. Деда, я в пятницу ещё позже приду, шесть уроков будет.

— С богом, — дед улыбнулся и сел к столу. — А то скоро женить тебя, а ты без грамоты, непорядок это.

Артём покраснел и осторожно спросил:

— Дед, а жениться… обязательно?

— Посмотрим, — дед снова улыбнулся. — Спешить с этим незачем, но и забывать не след.

— Угу, — не стал спорить Артём.

Он доел кашу, выпил молоко и встал сразу отяжелевшим и сонным. Взял свои положенные на угол стола книги и тетради, задул коптилку, и они пошли к себе.

Дед сразу прошлёпал к лежанке, на которой спал вместе с Ларькой, и лёг. Артём, пристраивая свои книги и тетради на комод, слышал, как дед кряхтит и осторожно ворочается, а вот и захрапел. По-прежнему не зажигая света, Артём разделся, сложив на табуретку штаны и рубашки, оставшись в одних исподниках — тепло, можно и без нательной обойтись — сел на край кровати, где спали втроём: Лилька у стены, рядом Санька и он с краю, обтёр ладонью ступни и нырнул под одеяло, подтолкнув вольготно раскинувшегося Саньку.