Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей - Дмитрий Евгеньевич Сагайдак

По прошествии совсем небольшого времени работы в отделе, я уже благодарил его за нетерпимость к русскому «авось». Благодарю его и сейчас.

Первой моей работой было составление дефектной ведомости на капитальный ремонт ковшевого экскаватора и курирование этого ремонта. Саму работу производил монтажно-слесарный цех.

Чтобы не дразнить Скитева, я параллельно с экскаватором вёл работу по ремонту врубового комбайна с расштыбовщиком и оросительной системой, конвейерного привода и нескольких движков внутреннего сгорания.

В лагере с переводом в технологический отдел дали мне место в одной из секций барака, занимаемой инженерно-техническими работниками ремонтно-механического завода. В этой секции жило двадцать человек.

Не могу сейчас точно вспомнить всех по фамилиям, но всех до одного помню в лицо, помню их одежду, положительные и отрицательные черты. Могу утверждать, что жили мы одной большой семьёй, дружно. Горе одного — было горем всех. Помогали друг другу во всём. Это был КОЛЛЕКТИВ, а не масса различных людей, стянутая обручем насилия. Нас объединяла человечность, общность взглядов и взаимное уважение.

Называю по фамилиям тех, с кем разделил общую участь насилия и произвола, издевательства над человеческим достоинством: Зелёный, Алоев, Косько, Александров, Сандлер, Евгений Костюков, Абрам Исаевич Тарлинский, Отрощенко, Равинский, Осадчий, Сыромятников, Трегубов, Сайкин, С.П. Петров, А.Е. Астахов.

Не могу вспомнить только три фамилии, но вижу перед собой этих людей как живых.

* * *

Лагерная зона соединялась с производственной километровым коридором из колючей проволоки. Высота этого проволочного забора с наклонённым внутрь коридора проволочным же козырьком достигала трёх с половиной метров, ширина — около десяти метров на всём его протяжении.

Выходя из жилой зоны через вахту, попадаешь в этот коридор — длинную клетку, и дальше следуешь до вахты производственной зоны без конвоя и его «молитв». Всё это напоминало выход львов или тигров на цирковую арену.

Проходить коридор полагалось без остановок, быстрым шагом по-бригадно. Часовые на вышках, расположенных вдоль коридора, окриками подгоняли идущих. А так как наспинные номера с вышек хорошо просматривались, «собачиться» с караульными никто и не пытался и выполнял их требования — ускорял шаг. Мне кажется, что если бы этих часовых не было совсем, особых задержек в перемещении всё равно не было бы, так как никакого удовольствия шагать по такому «проспекту» никто не проявлял — уж слишком гнетущее впечатление он производил.

В зоне проволочный забор находился далеко, его просто можно было не замечать, а в этой ловушке ты поч ти физически ощущаешь прикосновение колючей проволоки к телу. И справа, и слева перед глазами эти колючки; козырьки нависают над головой, усиливая ощущение острого унижения и полного бесправия. Всё время кажется, что ты — скотина, подгоняемая окриками часовых с автоматами, прижимаемыми к груди. Гадко становится на душе от сознания беспомощности и обречённости.

Наличие коридора не исключало обысков на обеих вахтах, но избавляло от конвоя и собак. Входя в коридор, мы подвергались ощупыванию, иногда нас раздевали и разували, затем мы шли под неусыпным оком караула и всё же на другой вахте с нами проделывали всё то же самое, что и на первой.

Почему и зачем? Спросите их! Только вряд ли и они смогут дать какой-нибудь вразумительный ответ. Разве только «нам велят, а мы люди маленькие».

* * *

Работа в технологическом отделе оказалась интересной уже хотя бы потому, что была чисто инженерной, требующей некоторого творческого напряжения и каждодневного повышения знаний. Коллектив подобрался, как говорилось выше, исключительно дружный и высококвалифицированный. Г.М. Эдельман оказался исключительно хорошим и чутким начальником. И потому, что на своей шкуре испытал всю «прелесть» положения заключённого, и потому, что по своей натуре был человеком с высоким интеллектом. Уравновешенный, всегда спокойный, вежливый. Знающий инженер.

Однако положение его на заводе не было достаточно крепким. Начальник завода Горяивчев явно его недолюбливал, как и многих других, кто хоть чем-то выделялся. А Эдельман, безусловно, выделялся. Он был намного грамотнее Горяивчева, культурнее, более эрудированным в области техники, да и в части общеобразовательных знаний. Будь он полностью вольным, безусловно, заменил бы Горяивчева, что настораживало и просто пугало последнего. Он тормозил начинания Эдельмана, а в ряде случаев просто присваивал их себе. Эдельмана это сильно обижало, давило его. Он был грустен ещё и потому, что не было ответа из Москвы на его просьбу о полной реабилитации и получения права выезда в Москву.

* * *

Е.Н. ЛОДЫГИНА

Через месяц в отдел пришла работать Екатерина Николаевна. Не обошлось и здесь без нечистой руки Горяичева. Начальником ОТК на заводе был пьяница Пахмутов, его друг и приятель. Вместе они пили спирт, вместе охотились и ловили рыбу. Лодыгина мешала Пахмутову пропускать недоброкачественные изделия, а это не могло нравиться собутыльникам, рвавшимся во что бы то ни стало, даже за счёт качества, перевыполнять план и получать премии.

Боясь разоблачения, её убрали в технологический отдел, подальше от мастерских.

Друзья познаются в беде. Беда, постигшая таких, как я, была неизмеримо велика. А потому чувствительность ко всяким проявлениям подлости, какой бы тогой она не прикрывалась, к малейшим проявлениям человечности, как бы она не пряталась, не ускользала от зоркого взгляда заключённых. Каким-то особым чутьём, по самым незначительным фактам, мы распознавали, с кем имеем дело.

Длительное пребывание в тюрьмах, а потом в лагерях, в порядке ли самозащиты и борьбы за жизнь, выработали у многих привычку и способность больше видеть, больше слышать, сильнее ощущать и чувствовать.

Так, Екатерина Николаевна, сама не замечая того, дала нам основание чувствовать не просто человеческое, но чисто товарищеское отношение её к нам. Она не напрашивалась на это, ничего предосудительного, даже со стороны ортодоксального Киссельгофа, секретаря партийной организации завода, она не делала. Её уважали, любили, и не дай бог, кто-нибудь попытался бы её обидеть, — он стал бы нашим общим обидчиком, что и случилось с Горяивчевым, замахнувшимся на неё.

Что же всё-таки было в ней обаятельного? Чем она заслужила такую высокую оценку?

Тем, что была ЧЕЛОВЕКОМ, верила в ЧЕЛОВЕКА, каким-то внутренним чутьём понимала трагедию, окружающую её и, как только могла, протестовала против произвола. А её отношение к нам, повторяю, товарищеское отношение, это было ничто иное, как протест против совершённого и совершаемого!..

И она была отнюдь не одинока, таких было МИЛЛИОНЫ! Это и составитель поездов, поднявший письмо на пути следования столыпинского вагона в Вологде, это и Златин, заместитель начальника шахтёрского лагеря, Муравьёв и Кухаренко с обогатительной фабрики в Норильске, это и секретарь по промышленности Улан-Удинского комитета партии, и Клавдия Григорьевна Ведерникова, начальник КВЧ, и Анастасия