Рубеж - Андрей Валентинов

Внезапно почудилось, что я в синагоге, куда посмел зайти какой-то оав-самозванец. И не просто войти — сесть на возвышение, развернуть свиток Торы…

Ах ты, нечестивец!

Я быстро опомнился. Самое время изощряться в ученых спорах! Все-таки ты жид, бен-Иосиф. Хоть две шабли в руки возьми!

— Я учился у человека, которому твои равы недостойны омыть ноги. Ноги?! — они все, вместе взятые, недостойны кормить его осла!..

…Вэй, да и он, кажется, жид!

— Его звали Элиша бен-Абуя…

— …Которого все благочестивые люди именовали Чужим — дабы не осквернять уста проклятиями, — подхватил я. — Который побывал в Саду Смыслов, но вынес оттуда только безумие. Значит, это он научил тебя именно так трактовать Сокровенную Книгу?

Я укусил себя за язык. Перед кем я стараюсь? Перед тем, для кого Сокровенное Знание — только лопата, которой ставят в печь хлебы? Но в его печи может поспеть только Глупость. И та — горелая!

— Я тебя понял, каф-Малах. Нарушение заклятия взорвет сфиры. Но тебе нет до этого дела. Ты думаешь, что это даст тебе лазейку, чтобы пролезть из Не-Существования в Существование. Ты похож на безумца, который решил изжарить яичницу в пламени горящего дома!

Нет, не зря я всегда остерегался Малахов! Но бейт-Малахи, по крайней мере, соблюдают законы!

— Какой же ты зануда, Иегуда бен-Иосиф!

Не стал отвечать. Встал, повел плечами, отгоняя сонную одурь. Внезапно я почувствовал странную приязнь к спавшим у погасшего костра чубатым разбойникам. Всего-то и хотят они — посадить вредного жида на палю. Им и в голову не придет трясти Древо Сфирот!

— Ты не понимаешь, бен-Иосиф! Я обернулся. Он еще здесь?

— Нарушение заклятия — выход не только для меня, но и для тебя. Кто ты сейчас? Сторож собственного гроба — не больше. И уйдет душа твоя в никуда, в бездну, худшую, чем Шеол, не выполнив ничего из предначертанного. Если же не побоишься, если сможешь переступить через себя…

Я закрыл уши, не желая слушать. Поздно жалеть о несбывшемся. Поздно! Этот бунтарь ко всему еще и глуп. Разве понять Малаху, что для Заклятого переступить через себя — горше самоубийства? Впрочем, что для него люди? Тараканы, не больше!

— Я выбрал свою дорогу много лет назад, каф-Малах! И теперь она подошла к концу. И твоя похоть к жизни не заставит меня стать Б-гоборцем! Уйди!

Я закрыл глаза, и передо мной предстала Бездна. Рядом — протяни руку. Этим ли грозил мне морок? Ну и пусть! Пусть моя душа навеки останется здесь, на дороге, ведущей из Ниоткуда в Никуда…

За одно я был благодарен ему, еретику и ученику еретика. Бунтарь-морок подтвердил то, о чем я только догадывался. Заклятие — дитя сфир, дар из самой из сердцевины. Мог ли я думать, что прилеплюсь своей погибшей душой к величайшей из Тайн?

А мы еще думаем, что далеки от Небес!

И не было ночи, и было утро…

— Едут, батька, едут!

Я даже головы не повернул. Не иначе с похмела почудилось пану Буль-бенко. Я бы услышал — не спал да и не пил почти. Услышал бы — и увидел. Вот она, Бездна, вот и дорога белой лентой протянулась… Эге!

— Скачут! Чортопхайки, вроде! Одна.. нет, целых три!

— До бою, хлопцы! До бою! А ну, вставайте, пьяндыги, а не то в пекле проснетесь!

Пока глаза протирали, пока шаровары подтягивали да порох в запалы сыпали, уже и слышно стало: и копыт перестук и колесный скрип. Ошиблись сторожа, и я ошибся: не три там чортопхайки! Целых десять. Но не они удивили (после верблюдов безгорбых уже и дивиться нечему). Окно! Совсем рядом! Небольшое, вроде калитки широкой — как раз чтоб чортопхайку пропустить. И кто же на этот раз к нам на Околицу пожаловал?

— А ну, цыть! Слухайте, вроде как поют?

Точно! Сквозь скрип тележный да топот копытный…

— Пане сотнику! Пане сотнику! Да то ж наши! А ведь не ошибся пан есаул! Ваши!

Эх, яблочко, да куды котишься? На «Алмаз» попадешь — не воротишься!

Эх, яблочко, да крыто золотом, Тебя срежет Совдеп серпом-молотом!

Катись, яблочко, пока не съедено — Побили Троцкого, побьем Каледина!

А вот и они, любители яблочек! Странная чортопхайка, высокая, словно карета, и колеса не прыгают — гладко бегут. А это что? Хоругвь! Черная? Красная? На миг привиделся мир цветным: и хоругвь двуцветная, чернь с кровью, и на шапках ленты похожие…

— А ну, стой! Кто такие будете?

А я уж подумал, что пан Логин обниматься полезет с земляками! Вэй, верно рассудил, от земляков — самые неприятности.

Отвечать не стали — словами. Дернул возница вожжи, присвистнул. Миг — и развернулась чортопхайка. Хороши же у них колеса! А это что? Никак гармата? Эге-ге-ге!

— Кто такие, спрашиваю? А ну, отвечай!

Спрашивай, пан Загаржецкий, спрашивай! А они уже вторую чортопхайку развернули. И тоже с гарматой. Или не с гарматой? Дуло узкое, короткое, стрелка щиток прикрывает…

— Мы-то кто? Мы есть революционный боевой отряд имени товарища Кропоткина! А ну с дороги, а то из кулемета пригостим! Отозвались!

Логин Загаржецкий, сотник валковский

Разбойники? Так не ездят разбойники со штандартом! Или все-таки ездят? Оглянулся пан Логин, силы соизмеряя. Ущелье узкое, больше двух чортопхаек и не проедет. Густо залегли хлопцы — в два ряда. Первый выпалит, второй уже рушницы заряжает. Эх, укатила гармата вместе с братами Енохами! И гаковница с ними. Ну, ничего!

— Гром! Гром! Дмитро, бес тебя, москаля, задери! Бонба еще есть?

— То обижаете, пан сотник! Я и фитиль поджег.

Ото добре!

Те, на чортопхайках, тоже услыхали. Переглядываться стали, шушукаться.

— Эй, товарищи, а вы кто? Какого отряду? Хотел пан Загаржецкий пояснить, кому гусь не товарищ, да не стал. Не время задираться.

— Мы — черкасы гетьманские, Валковской сотни. А я — над ними старшой, Загаржецкий-сотник!

Сказал — и усмехнулся в седые усы. Ну чего, герои, схлестнетесь с реестровцами? Или кишка тонка?

На этот раз шушукаться не стали.

— Гетьманцы? Ах, сучьи дети, контрреволюцьонеры, наймиты германские! А ну, кидай зброю, не то всех к Духонину отправим, как врагов пролетарьята мирового!

Только моргнул пан Логин. Сколько прожил, сколько лаяться пришлось, а о словах подобных и не слыхивал. Сами они эти… курвицыонеры! А сзади — шепот есаулов.

— Хлопцы! Лучше цель! Каждый своего выбирай!

Вновь хмыкнул пан Загаржецкий. Молодец, Ондрий! Пока те дурни на чортопхайках лаяться будут да Духонина своего поминать, его черкасы как раз все рушницы зарядить успеют.

— Вы бы гетьмана нашего, пана Олександра Розума, не чернили б зазря. Ненароком языки отпадут!

Просто так сказал — чтобы время потянуть. Перед тем как «Пали!» хлопцам скомандовать.

— Кого? Розума? А не Скоропадского, матери его чорт и батьке кондратий?