Митридат - Полупуднев Виталий Максимович

Так же беспрепятственно ночной гость проник в акрополь и царский дворец. Охране он показался пьяным, так как шатался и еле передвигал ногами. И лишь услышав его стон, а потом разглядев при свете факела влажные следы его чувяков, стражи переглянулись.

– Кровь, – тихо сказал один другому.

– Тсс… – отозвался тот, – какое нам дело! Главное – он знает царское тайное слово, и мы повинны были пропустить его!

Митридат, как всегда, почивал на своем ложе один. Он вскочил, услышав шорох тяжелых занавесей и чьи-то шлепающие шаги. Казалось, вошедший попал под проливной дождь и не успел переодеться. Сжимая в руке кинжал, Митридат всматривался в полумрак опочивальни, еле освещенной чадящим светильником. Увидев неясную фигуру, почувствовал биение сердца и уже раскрыл рот, намереваясь позвать стражу.

Но тот, кого царь принял за лихого человека, упал на колени и застонал. Откинул с лица капюшон. Теперь хорошо было видно искаженное, как бы старушечье лицо.

– Бакх?! – воскликнул Митридат не столько с удивлением, сколько в гневе. – Ты вернулся так скоро? Где мои дочери и караван?.. Что случилось?.. Или вас не пропустили сторожевые отряды, или на вас напали злоумышленники и ты струсил, бежал?.. Говори скорее, отвечай!..

– Погоди, великий царь, гневаться! – с трудом, но без обычного подобострастия ответил евнух. – Да, я вернулся! Выслушай меня, ибо я чувствую, что силы покидают меня, я теряю ясность мыслей… Ты можешь не узнать тайны!

– Где дочери?! – вскричал Митридат, пиная раба босой ногой. – Говори, пока жив! Или я вырежу тебе язык вот этим кинжалом!

Бакх не успел договорить, Митридат в слепой ярости ударил его по голове рукояткой кинжала и разразился неприличными ругательствами, которым научился еще в те далекие времена, когда находился в изгнании и странствовал по дорогам Анатолии в одежде служителя при караване.

В коридорах забегали, послышались возгласы тревоги, лязг оружия. В дверях показались воины с обнаженными мечами. Это были преданные кельты, среди них Битоит. Вбежали заспанные евнухи с кинжалами.

Увидев Бакха, валяющегося в луже собственной крови, Битоит и евнухи переглянулись, несколько успокоенные. Подобные расправы с неугодными рабами были не редкостью в покоях Митридата. Ясно, что царь разгневался и собственноручно поразил провинившегося слугу.

Теперь следовало переждать приступ царской ярости, не подвернуться под его расходившуюся руку. Битоит сделал безмолвный жест и вместе со всеми удалился в коридор. Там остановился, прислушался. Его тонкое ухо уловило как бы предсмертный хрип, потом что-то заклокотало, раздался слабый голос умирающего:

– Злые люди напали на нас! Мы оборонились бы, но большая часть воинов изменила! Они убили Тимофея и ранили меня! Я ударил Клеопатру кинжалом, а Орсабарис не успел. Свалился с коня в кусты!.. Они искали меня, но я притаился, и они прошли мимо… По голосу я распознал Асандра… а с ним людей Фарнака… Митраас!..

– А Фарнак? Был с ними Фарнак? – нетерпеливо перебил царь.

Опять послышались клокотание и стон. Потом ночную тишину дворца рассек яростный рык Митридата:

– Эй, люди, сюда!.. Эй, кто там?!

Битоит с воинами и евнухами, толкая один другого, вбежали в опочивальню. Царь стоял над умирающим Бакхом с перекошенным лицом, напоминая собою в слабом свете коптилки страшного духа мести. Он схватил Битоита за плечи и толкнул к двери.

– Взять!.. Взять немедленно Фарнака! – прохрипел он. – И разыскать этого двуличного пройдоху Асандра!.. Обоих в кандалы до разбора!.. Поднять верную стражу, окружить акрополь войсками! Людей Фарнака обезоружить!.. Митрааса на кол!..

Все сразу пришло в движение. Грохот ног и окрики начальника стражи разбудили всех. Вспыхнули факелы, загремели запоры, дворец готовился к возможной обороне.

А в темных коридорах шептались евнухи, которые до этого стояли ниже Тимофея и Бакха и терпели от них обиды. Смерть двух последних безбородых фаворитов могла означать многое.

– Теперь великий царь будет нуждаться в верных слугах и возвысит нас, поставит на место погибших! Да помогут нам боги!..

XXIII

– Вот они, дурные сны и зловещие предзнаменования! – прошептал Фарнак, когда тяжелая дверь тайного узилища захлопнулась за его спиною.

Царевич унаследовал от отца как его решительность, так и суеверие. И сейчас готов был признать, что не все боги отвернулись от Митридата, который не утратил былой мертвой хватки в борьбе с заговорами и изменой. А может, ему так усердно служат злые демоны, что питаются человеческой кровью?

На Фарнака были возложены те же самые позолоченные цепи, в которых когда-то умер Митридат-младший, бывший колхидским царем, а совсем недавно томился перед казнью ни в чем не повинный Эксиподр.

Осмотревшись, Фарнак заметил на полу блестку, наклонился и поднял перстень с голубым сапфиром. «Что это?» – подумал он, невольно вздрогнув. Он узнал перстень Эксиподра. Брат как-то говорил, что перстень мал и жмет ему палец. Но он носит эту драгоценность, так как это талисман, подаренный матерью. О боги, значит, и Эксиподр находился в этом гнусном подвале?.. Здесь он провел ночь перед казнью! И, видимо, узнав, что мать виновна в его осуждении, снял перстень и бросил на пол тюрьмы!

Оглядев заплесневелые своды, Фарнак горько усмехнулся. Сейчас он с особой остротой ощутил как бы близость казненного брата. Ему показалось, что тот здесь, присутствует невидимо и что-то хочет сказать посиневшими устами.

Да, это она самая, темница обреченных на смерть!.. Значит, и он, последний сын Митридата, обречен!.. Пришла в голову жена-меотка и маленькая Динамия. Какая судьба ждет их?

– Последний сын, царский наследник, – шептал он словно в недоумении. – И – царь-отец, истребляющий своих детей! Отец-андрофаг!.. Страшный Кронос!

Это звучало чудовищно, противоестественно. И Фарнаку еще раз представилось, как лохматый демон вселился в отца, превратил тело царя в свою одежду и теперь его устами изрекает приговоры детям царским!..

Водворению узника в темницу предшествовала встреча с отцом при единственном свидетеле, который молча стоял поодаль. Это был стратег Менофан, озабоченный ночным происшествием. Отец кричал в неистовстве, вращая налитыми кровью глазами, и стучал по полу заостренным жезлом, как бы намереваясь пронзить им преступного сына.