Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго - Андре Моруа

На улицах можно было видеть маршировавших пехотинцев, ополченцев, франтиреров, часто с корзинкой овощей, собранных под огнем противника. Магазины пустовали. Рабочие в блузах и круглых шляпах кричали: «Да здравствует Коммуна!» Но вот на улицах пробили сбор. Тридцать первого октября Коммуна (Бланки, Флуранс) пыталась свергнуть временное правительство.

Записная книжка Виктора Гюго:

«Сегодня в полночь явились национальные гвардейцы, чтобы отвести меня в ратушу „председательствовать“, как выразились они, в новом правительстве. Я ответил, что осуждаю эту попытку, и отказался идти. В три часа ночи Флуранс и Бланки покинули ратушу и ее занял Трошю…»

Газеты с похвалой отозвались о поведении Гюго.

У него, как и у всех парижан, нечего было есть. «Теперь приготовляют паштет из крыс, говорят, что это вкусно», — шутил Гюго. Ботанический сад присылал ему медвежатину, оленину или мясо антилопы. На Новый год он подарил своим внучатам Жоржу и Жанне целую корзинку игрушек. Луи Кох преподнес своей тетке Жюльетте Друэ два кочна капусты и две живых куропатки. Королевский дар!

Старец легко переносил лишения и все перелагал в стихи. Очаровательной Жюдит Готье, которая не смогла принять приглашение к обеду, он написал шутливое стихотворение:

О, если бы вы снизошли до нас!Вы были бы царицей за столом,Вам был бы подан жареный ПегасЯ угостил бы вас его крылом.

Он написал четверостишиями даже свое завещание:

Не пепел завещаю я странеА мой бифштекс, о, лакомый кусок!Попробуйте, и брызнет, словно сок,Та нежность, что всегда была во мне!

Бомбардировка калечила Париж, сильно пострадал квартал, где Гюго провел свою юность, — монастырь фельянтинок. Снарядом была пробита часовня Пресвятой девы в соборе Сен-Сюльпис, где некогда венчался Гюго. Сторонники Коммуны все настойчивее уговаривали поэта помочь им свергнуть правительство. Теперь он презирал Трошю, много говорившего о «вылазках», но не совершившего ни одной вылазки. Гюго прозвал его «причастием прошедшего времени» от глагола «trop choir»[195] и написал о нем злые стихи:

…Ничтожный, бравый, набожный солдат…Стреляет пушка, но велик откат…

Однако он считал, что для страны более опасно восстать против власти на виду у врага, чем поддерживать беспомощное правительство «карлика, претендовавшего сотворить ребенка этой великанше Франции». Вначале Париж воспринял осаду с веселым мужеством, затем героическая комедия обернулась трагедией. Наступил голод. С воем проносились снаряды. Розовым светом озарял ночное небо пылавший вдали Сен-Клу. Потерпели поражение вылазки солдат в Шампани и Монтрету, из-за «неспособности командиров», как утверждали парижане. Журналист Анри Боэр окрестил Трошю «конным дипломатом». Двадцать девятого января было заключено перемирие. Шел снег, как это описано в «Искуплении». Жестокий Бисмарк произнес: «Зверь мертв». В Париже появились и куры и мясо, но появились также и отряды пруссаков в остроконечных касках.

Для того чтобы подписать мир, необходимо было избрать Национальное собрание, которое должно было заседать в Бордо. Естественно, что Гюго стал кандидатом от департамента Сены и, не сомневаясь, что он будет избран, направился в Бордо. Его совсем не радовала мысль стать членом Национального собрания, которое утвердит поражение, но он не мог от этого уклониться.

Записная книжка Гюго:

«Я приехал в Париж в надежде там умереть. Я направлюсь в Бордо с мыслью возвратиться оттуда в изгнание».

Он уехал в Бордо 13 февраля 1871 года. Только что избранное Национальное собрание не разделяло республиканских и патриотических чувств Виктора Гюго. Застигнутая врасплох страна не желала больше терпеть бонапартистов, виновных в поражении; но она еще не желала и голосовать за республиканцев; страна голосовала за монархистов и за мир. Мелкопоместные дворяне, закоренелые легитимисты, не вылезавшие из своих усадеб со времени революции 1830 года, встретились в Бордо на аллеях Турни. Они возмущали поэта.

Виктор Гюго — Полю Мерису, 18 февраля 1871 года:

«Скажу по секрету — положение ужасное. Национальное собрание — это Бесподобная палата. Пропорция представительства такая: нас пятьдесят, а их — семьсот… По всей вероятности, мы не найдем другого средства против угрожающих нам подлых выпадов большинства, кроме мотивированной отставки всей левой группы. Это нанесет рану Собранию, и, может быть, смертельную…»

В городе, наводненном депутатами, трудно было устроиться с квартирой, в особенности для Гюго, который всегда переезжал со всеми своими чадами и домочадцами. Шарль снял для семьи небольшую квартиру по улице Сен-Мор, в доме № 13; Алиса заметила, что число «тринадцать» ее преследует: 13 февраля выехали, тринадцать пассажиров находилось в салон-вагоне. Виктор Гюго, очень суеверный, увидел в этом дурную примету. Но как только он появился, город возликовал. Национальные гвардейцы размахивали своими кепи; толпа так шумно его приветствовала, что старик, до слез растроганный, укрылся в ближайшем кафе. Шестнадцатого февраля были объявлены результаты голосования по Парижскому округу. Луи Блан получил двести шестнадцать тысяч голосов; Виктор Гюго — двести четырнадцать тысяч; Гарибальди — двести тысяч. Тотчас же правое большинство Собрания избрало главой исполнительной власти маленького Тьера.

Гамбетта, Луи Блан, Бриссон, Локруа, Клемансо окружили Гюго и провели его в председатели левого крыла Собрания. Дни его были целиком заполнены: Национальное собрание, заседания левой, писательский труд. В свободное время он прогуливался с малышами — Жоржем и Жанной. «Меня можно именовать — Виктор Гюго, представитель народа и нянька детей». 26 февраля ему исполнилось шестьдесят девять лет; 28-го Тьер внес на утверждение Собрания «гнусный мирный договор». Эльзас и Лотарингию отторгли от Франции. В комиссии Гюго заявил, что не будет голосовать за эти предложения.

«Париж готов скорее пойти на смерть, чем допустить бесчестье Франции. Достойно внимания и то обстоятельство, что Париж дал нам наказ поднять свой голос не только в защиту Франции, но одновременно и в защиту Европы. Париж выполняет свою роль столицы континента».

Гюго сказал тогда, что, если даже Франция подпишет договор, Германия не будет владеть двумя провинциями:

«Захватить — не значит владеть… Завоевание — это грабеж, и ничего больше. Это стало фактом, пусть; но право не выводят из фактов. Эльзас и Лотарингия хотят остаться Францией; они останутся Францией вопреки всему, ибо Франция олицетворяет Республику и Цивилизацию; и Франция, со своей стороны, никогда не поступится своим долгом в отношении Эльзаса и Лотарингии, в отношении самой себя, в отношении мира. Господа, в Страсбурге, в прославленном Страсбурге, разрушенном прусскими снарядами, высятся два памятника — Гутенбергу и Клеберу. И вот, повинуясь внутреннему голосу, мы клянемся Гутенбергу не позволить задушить Цивилизацию, мы клянемся Клеберу не позволить задушить Республику…»