«Фрам» в Полярном море - Фритьоф Нансен

Часть мяса нарезали тонкими ломтями и повесили провялить. Нужно позаботиться об увеличении путевых запасов, а для этого лучше всего заготовить пеммикана или вяленой тюленины и захватить с собой хоть немного тюленьего сала. Иохансен нашел на льду совсем близко от нас озеро пресной воды; теперь вода под рукой и не надо возиться, растапливая лед. В первый раз мы нашли воду, пригодную для питья и стряпни. Тюлени попадаются здесь не так уж часто, зато птиц, слава богу, изобилие. Сегодня ночью две белые чайки безбоязненно уселись на тюленью шкуру у самой палатки и стали выклевывать сало. Два раза мы их отгоняли, но они прилетали обратно. Если будет недостаток в мясе, можно будет заняться охотой на птиц; их тут достаточно».

Так проходили дни за днями, один, как другой. Мы все ждали когда растает снег, и тем временем понемножку работали, готовились при первой возможности снова двинуться дальше в путь. Невольно вспоминается мне рассказ об эскимосах, поехавших вглубь фьорда на сенокос. Прибыв на место, они нашли, что трава еще коротка, расположились там и стали поджидать, пока она подрастет как следует, чтобы можно было ее косить. Так же медленно улучшался и наш будущий путь.

29 июня я писал: «Температура так и не желает повыситься настолько, чтобы снег как следует таял. Мы стараемся скоротать время как можно приятнее: беседуем о том, как славно будет вернуться домой и как мы станем тогда наслаждаться жизнью и всеми ее благами; прикидываем и высчитываем, когда сможем прибыть домой. Иногда говорим о том, как хорошо устроимся на зимовку на Шпицбергене, если не удастся добраться домой в этом году. Может статься, не удастся добраться и до Шпицбергена: придется тогда зазимовать где-нибудь на Земле Франца-Иосифа… Но нет, этого не должно случиться!»

«Воскресенье, 30 июня. Вот наступил и последний день июня, а мы примерно все на том же месте, как и в начале месяца.

А путь? Да, лучше он во всяком случае еще не стал. Погода прекрасная, так тепло, что лежим в палатке, не в силах шевельнуться, и обливаемся потом. В открытую дверь палатки виден лед, на котором ослепительно ярко играют лучи солнца, проглядывающего сквозь белые парящие облака.

Сегодня воскресенье; тихо, лишь слабо веет легкий ветерок, как будто с юго-востока. Чудесно должно быть сейчас на родине. Все в цвету, и фьорд, покрытый зыбью, сверкает на солнце. Ты сидишь, может быть, вместе с Лив на мысу или катаешься по фьорду на лодке. Ах, как живо вижу я, как в такой вот лучезарный июньский день мы едем к твоей матери обедать: отправляемся пораньше на станцию, и вижу – подходит битком набитый поезд.

Он останавливается в Бестуне и в Бюгде; сходим у Скарпсно[326] и поднимаемся по дороге в Дреммен. Идем, а над палисадом свешиваются светло-зеленые кленовые листья, трепещущие в лучах солнца. Вот пришли; перед нами дом, окруженный садом. Там собрались друзья, и все усаживаются за стол; подают жаркое, великолепное жаркое, и я вижу, как Улаф разрезает его и как из красноватого мяса струится сок… Но вот взгляд мой снова скользит через открытую дверь палатки, и я вспоминаю, что моря и льды легли между тем, что было «там», и тем, что «здесь».

Мы лежим здесь, на дальнем севере, двое чумазых от сажи, безобразных, грязных бродяг, окруженные со всех сторон льдом, только льдом и ничем другим, кроме сверкающего белизной льда, во всей его чистоте, которой так не хватает нам. Да, все вокруг сияет чистотой и взор тоскливо ищет по всему горизонту хоть какое-нибудь темное пятнышко, на котором бы отдохнуть. Когда же наконец появится оно? Мы ждем его вот уже два месяца.

Птицы тоже как-то вдруг исчезли совсем; сегодня не слышно даже веселых люриков. Еще вчера они были здесь, и мы слышали, как они пролетали то к югу, то к северу – вероятно, к земле и от земли. Теперь они, вероятно, совсем улетели туда, так как здесь стало мало воды. Ах, если бы иметь крылья легких птиц…»

«Среда, 3 июля. Для чего снова писать? Что могу я вверить этим листам? Ничего кроме того же непреодолимого, жгучего стремления добраться домой, прочь от этого удручающего однообразия. Один день в точности похож на другой, за исключением, пожалуй, того, что прежде было тихо и тепло, а последние два дня дует южный ветер и нас несет на север. Вчера я сделал меридиональное наблюдение и узнал, что мы снова оказались под 82°08,4́ северной широты; долгота почти не изменилась. И вчера и позавчера временами светило поистине лучезарное яркое солнце, что для нас большая редкость. Вчера горизонт к югу был виден так далеко, как уже давно не наблюдалось; но тщетно высматривали мы на горизонте землю. Я не понимаю всего этого!

Ночью шел мокрый снег; вода капала внутрь палатки, и мы вымокли в спальном мешке. Эти постоянные снегопады могут довести до отчаяния, они никак не хотят перейти в дождь и устилают путь толстым слоем свежего снега, который ложится поверх старого и препятствует таянию[327].

Благодаря ветру, по-видимому, снова начинают появляться полыньи, и опять показались птицы. Вчера мы видели люриков, они прилетали с юга, по всей вероятности с земли».

«Суббота, 6 июля. Температура плюс 1 °С, дождь. Наконец-то после двухнедельного ожидания наступила погода, какую мы ждали. Дождь шел всю ночь до самого утра, идет и сейчас чудесный, настоящий дождь; теперь-то наконец сойдет этот вечный снег, он стал мокрым и рыхлым, как пена. Если бы такая погодка продержалась подольше! Но не успеем мы оглянуться, как снова налетит холодный ветер со снегом, образуется наст, и снова придется ждать.

Я слишком привык к разочарованиям, чтобы верить чему-нибудь. Мы проходим школу терпения, но тем не менее дождь привел нас в хорошее настроение. Все-таки дни кое-как подвигаются. Занимаемся понемножку приведением в порядок каяков, мастерим деревянный настил на нарты, замазываем и красим покрышки каяков, чтобы сделать их водонепроницаемыми. Покраска принесла немало хлопот. Несколько дней подряд я жег кости, так что все далеко кругом пропахло, как у костеобжигательного завода в Люсакере. Затем началось утомительное толчение костей и растирание костной золы в тончайший порошок. Костный пепел смешивался с ворванью, и, наконец, наступил момент испытания смеси… и она оказалась никуда не годной.

Пришлось начать опыты с сажей, смешав ее с ворванью, как я вначале и предполагал сделать. Теперь я развожу невообразимый дым и копоть, стараясь получить сажу. Но сколько я ни стараюсь, когда начинаю собирать сажу, ее набирается не больше щепотки, хотя дым поднимается так высоко к небу, что его, вероятно, видно со Шпицбергена. Да-да, над многим приходится потрудиться, когда поблизости нет магазинов. Чего бы я сейчас не дал за маленькое ведерко масляной краски или, на худой конец, хотя бы жалкой голландской сажи! Ну да какой-нибудь выход в конце концов найдется; пока же мы похожи на двух трубочистов.