Ткань Ишанкара - Тори Бергер

– А вот и траур наступил. К утру весь Ишанкар будет в снегу.

– В смысле – траур наступил?

– Это наш Трейсер, – пояснил маг. – Значит, вести об уходе аль-Фарида дошли и до Шайорэ. Когда человек уходит, Трейсер тоже об этом узнает. След умершего остывает и теряется, и Трейсер это чувствует.

– А при чем тут снег?

– Нравится ему снег. Он видит в нем гармонию. Он же не просто Змей, он Снежный Змей… К тому же, раз официально траур мы не объявляем, это наилучший выход из положения. Надо выразить ему признательность.

– Почему я его ни разу не видела, сэр?

– Змея много кто ни разу не видел. Он тут очень редко бывает. Ишанкар на него плохо реагирует почему-то, рушиться начинает при его появлении, так что потом приходится стены заново отстраивать.

– И почему так происходит?

– Хат-Хас говорят, у него и Ишанкара асинхронные гармонические колебания, что бы это ни значило. У нас очень сильный Трейсер, и он не вполне из нашего, человеческого, мира. Думаю, он просто не создан для нашей реальности, вот он и сидит в тенях, а сюда приходит редко.

– Сам не приходит, или ему запрещено?

– Как можно запретить Трейсеру куда-либо приходить? Ему запрещено разрушать замок. Кратковременно он тут находиться может, без этого никак не обойтись, а вообще рабочее место у него в Шайорэ или в тенях, и дело его – внешняя сторона, – хет Хоофт легким движением смахнул снег с ее волос. – Иди спать, Кхасси. Поздно уже.

– А вы, сэр?

– Я еще чуть-чуть посижу и тоже пойду домой.

Тайра посмотрела на него так, словно не поверила его словам, словно боялась и не хотела оставлять его посреди зимнего сада одного.

– Не волнуйся, я и правда скоро пойду домой, – чуть улыбнулся ’т Хоофт. – Честно.

– Тогда до завтра, сэр ’т Хоофт.

– До завтра.

Тайра встала со скамейки, поклонилась, еще раз взглянула в нереально фиолетовые глаза Наставника и вскоре исчезла из виду.

Йен вынул из кармана сигаретную пачку и в третий раз закурил.

…Сначала они подрались. По-настоящему, с валянием в пыли, с кровью, разбитыми носами и кровоподтеками по всему телу. Йен не хотел драться. Он собирался пойти домой и провести остаток дня за чисткой аквариумов, даже хотел отложить все, что задал ему сэр Морган, на завтрашний день, но упрямый мальчишка не давал ему прохода, и когда Йен отстранил его рукой со своего пути, устав от пустых препирательств, Малик ударил первым. Йен не ожидал, что на него нападут со спины, и разгневался скорее именно из-за этого, так что Малику не показалось мало с первого удара. Йен дрался гораздо лучше. Любой, кто имел бы такого друга, как Гюнтер, поневоле научился бы драться лучше, но на Гюнтера Йен не обижался, так как тот дрался честно.

Их, конечно, разняли, но, как оказалось, ненадолго. Йен стоически перенес выволочку от сэра Моргана, он даже не попытался оправдаться или объяснить ситуацию, потому что для Наставника существовал только один весомый аргумент: Йен ударил младшего, и этот аргумент перевешивал все остальные объективные, как Йен по сей день думал, причины. Йен считал, что сэр Морган неправ, но, как было предписано Церемониалом, молча стоял с опущенной головой, заложив руки со сбитыми костяшками за спину, и слушал Наставника. Сэр Морган понял, что Йен своей вины так и не признал, но успокоился, высказав ему все, что хотел. Йена утешало то, что и Малик получил от господина Хранителя аль-Хасана по полной программе, Йен даже испытал чувство мстительного удовлетворения, но оно длилось недолго. Ровно до того момента, пока они с Маликом вдвоем не оказались в Зиндане.

Йен злился не столько от того, что ближайшие три дня ему придется провести с этим отвратительным, неконтролирующим себя мальчишкой, под землей, на соломе, в сильно ограниченном пространстве, а от того, что где-то наверху, смеясь и покуривая кальян, сэр Морган и господин аль-Хасан радостно потирают руки, хваля себя за то, какое нетривиальное воспитательное мероприятие они спонтанно сочинили для своих подопечных.

Первые сутки Малик упрямо молчал, Йен не лез к нему, полагая, что наутро мальчишка все равно сдастся. Йен не ошибся. Он почти никогда не ошибался в людях. Много позже Йен признался себе, что их дружба с Маликом началась именно в Зиндане. Аль-Хасан посадил Малика на хлеб и воду впервые, как понял Йен, для которого такие воздержания в пище уже давно стали нормой. Йену сэр Морган в этот раз позволил только воду. Малик решил поделиться своим кусочком, но Йен отказался, и Малик снова обиделся и отвернулся. Чтобы не множить пустые обиды, пришлось объяснить ему некоторые нюансы жизни Ученика ишанкарского Некроманта. Иногда Йен думал, что за эти трое суток они с Маликом узнали друг о друге больше, чем за всю остальную жизнь.

Малик вырос быстро, года через три после того, как его Наставник ушел. Иногда Йену было неприятно смотреть ему в глаза, понимая, что Малик видит его насквозь и смотрит на него, как на явление проходящее, а порой Йену становилось его жаль. Он сравнивал аль-Фарида с Гиваршем, и каждый раз находил, что Гиварш со всеми минусами вампирской жизни все равно находится в более выгодном положении, чем господин Хранитель.

Аль-Фарид был неприлично красив, знал об этом и всегда этим пользовался. Ишанкарские девушки сходили по нему с ума, но строгие правила не позволяли им заигрывать с господином Хранителем, зато вне Ишанкара, Йен был уверен, Малик пользовался всеми своими преимуществами. Он даже был дважды женат, оба раза неудачно и без детей. Йен полагал, что его второй брак распался, когда аль-Фарид привел в дом мальчишку Саида, и его красавица-жена не поверила, что Малик подобрал его на базаре. Она не захотела воспитывать чужого сына, и с тех пор, как она ушла, не взяв из дома ни единой вещи, аль-Фарид никогда даже мельком не называл ее имени. Йен думал, что он всегда ее любил, но гордыня не позволила ему разыскать ее и вернуть.

Как Хранитель Малик доставлял Ишанкару и самому Йену не меньше неприятностей, чем все предыдущие. Йен даже думал, что аль-Фарид получает удовольствие, вставляя ему палки в колеса, а потом наблюдая, как же Йен выкрутится из ситуации, не нарушив Закона. Йен злился и шел на принцип, не желая уступать Хранителю даже в самом мелком деле, и в итоге все получалось, как и было задумано. Йен только спустя несколько лет понял, что у аль-Фарида был свой метод игры в Дар Элайя. Или Йен убедил себя в этом, чтобы поменьше конфликтовать с господином Хранителем?

Аль-Фарид не любил зиму, как и Йен. Иногда, долгими вечерами, когда кому-нибудь из них не хотелось домой, они сидели в кабинете Хранителя, больше похожем на восточные покои, говорили о разном, курили кальян или пили легкое фруктовое вино. Йен терпеть не мог фруктовые вина еще с юности, но никогда не говорил об этом Малику, не желая его лишний раз обижать, и исходя из того, что раз он все равно не может опьянеть, лучше попусту переводить вино, которое никогда не нравилось. С хорошими по своим меркам винами Йен себе такого кощунства не позволял.

Йен не делился с Маликом своими тайнами или глубокими переживаниями и о личной жизни аль-Фарида знал не слишком много. По большому счету, кроме Ишанкара и непонятной привязанности друг к другу у них не было ничего общего: Йен всю юность провел за книгами и магической кафедрой Башни, Малик успел посмотреть полмира, а когда Йен уже был полноценным главой семьи, аль-Фарид все никак не мог выбрать между тремя женщинами. Во многих вопросах они друг друга не понимали, но Йен знал, что случись что по-настоящему серьезное, он всегда может рассчитывать на Малика.

Йен старался не задумываться о том, что однажды настанет день, когда ему придется