99 имен Серебряного века - Юрий Безелянский

Призыв к особой миссии на земле? Возможно, Флоренский именно так и понял этот зов, ибо вся его дальнейшая жизнь — это служение людям.

В 1900 году Флоренский поступил на физико-математический факультет Московского университета. Окончил его и отверг предложение остаться в университете, а поступил в Московскую духовную академию. «Мои занятия математикой и физикой привели меня к признанию формальной возможности теоретических основ общечеловеческого религиозного миросозерцания» — так объяснял свою позицию Флоренский. Он стал доцентом Духовной академии и даже подумывал о монашестве, но епископ Антоний отговорил его от этого пути. В 1911 году Флоренский был рукоположен в диаконы, а на следующий день — в сан священника: вместо Павла Александровича Флоренского миру явился отец Павел. Однако Флоренский не стал традиционным священником. Как отмечал Сергей Булгаков, «при всей своей церковности и литургичности он оставался совершенно свободен и от ханжества, и от стильного „поповства“, умея интересоваться вещами по существу. Поэтому же он не находил себе настоящего места и в академической среде с особой ее атмосферой».

В 1910 году Флоренский вступил в брак с Анной Гиацинтовой, и их семья (в семье было пятеро детей) стала одним из духовных центров отца Павла.

Следует вспомнить и ранний эпизод из жизни Флоренского. В 1906 году он публично выступил за отмену смертного приговора лейтенанту Шмидту, после чего был арестован и провел три месяца в Бутырской тюрьме.

С 1912 года по май 1917 года Флоренский возглавлял журнал «Богословский вестник». Он был одержим идеей «произвести синтез церковной и светской культуры, вполне соединиться с церковью, но без каких-нибудь компромиссов, честно, воспринять все положительное учение Церкви и научно-философское мировоззрение вместе с искусством…» — так он писал в одном из писем после окончания университета.

В 1914 году Флоренский защитил магистерскую диссертацию и в этом же году вышла его книга «Столп и утверждение истины. Опыт православной теодиции», в которой он стремился «показать церковность в разных сферах и на разных глубинах». Книга вызвала разноречивые отклики. Одним это казалось религиозным «модернизмом», другим — церковной «реакционностью». «Стилизованным православием» назвал книгу Николай Бердяев. И тогда же появилось прозвище Флоренского: «Фанатик с лицом Савонаролы». Иеромонах Иннокентий Просвирин рассказывал, как помогла ему книга «Столп и утверждение истины» сносить побои и издевательства в армии, где он был белой вороной уже потому, что был верующим и носил нательный крест… Так что «Столп» кому был родным, а кому чужим.

Обратимся непосредственно к личности Павла Флоренского. По воспоминаниям Сергея Булгакова, «извне он был скорее нежного и хрупкого сложения, однако обладал большой выносливостью и трудоспособностью, отчасти достигнутой и огромной аскетической тренировкой…».

«Когда о. Павел где-либо появлялся, он естественно привлекал к себе внимание… — отмечал далее Булгаков. — В его лице было нечто восточное и нерусское (мать его была армянка). Мне духовно в нем виделся более всего древний эллин, а вместе еще и египтянин; обе духовные стихии он в себе носил, будучи их как бы живым откровением. В его облике, в профиле, в отражении лица, в губах и носе было нечто от образов Леонардо да Винчи, что всегда поражало, но вместе и… Гоголя… И при этой внешности, мимо которой нельзя пройти, ее не заметив, в ней не было ничего вызывающего, аррогантного. Это же было и в голосе, и в речи: в нем всегда просилось на уста шекспировское слово: у него был нежный, тихий голос, большая прелесть. Однако в этом голосе звучала и твердость металла, когда это требовалось. Вообще самое основное впечатление от о. Павла было силы себя знающей и собой владеющей. И этой силой была некая первозданность гениальной личности, которой дана самобытность и самодовлеемость, при полной простоте, естественности и всяческом отсутствии внутренней и внешней позы, которая всегда есть претензия внутренней немощи…»

Василий Розанов был на 26 лет старше Флоренского, но выделял его среди самых близких. «С болью о себе думаю: „Вот этот сумеет сохранить“», — писал Розанов. И еще: «Это Паскаль нашего времени. Паскаль нашей России, который есть, в сущности, вождь всего московского молодого славянофильства и под воздействием которого находится множество умов и сердец в Москве и Посаде, да и в Петербурге. Кроме колоссального образования и начитанности, горит самым энтузиазмом к истине. Знаете, мне порою кажется, что он — святой; до того необыкновенен его дух, до того исключителен…»

Неизбежно выступает тема: Флоренский и революция. И тут на первый план вышла «оригинальность» Флоренского. Как отмечал Сергей Булгаков: «Он оставался внутренне свободным от государства, от которого ни до, ни после революции он ничего не искал, одинаково чуждый всякого раболепства, как перед начальством вверху, так и снизу. Можно сказать, не боясь парадокса, что о. Павел прошел через нашу катастрофическую эпоху, духовно как бы ее не заметив, словно не обратив внимания на внешнюю ее революционность. Это равнодушие выражалось и в его лояльности „повиновению всякой власти“, парадоксальном „священнокнутии“. Однако при этом нужно знать всю подлинную меру его свободолюбия, которое одинаково умело не только повиноваться, но и не подчиняться, конечно, в том, что являлось для него существенным и главным».

Как писал внук Флоренского игумен Андроник: «Флоренский был одним из первых среди лиц духовного звания, кто, служа Церкви, стал работать в советских учреждениях. Никогда при этом он не изменил ни своим убеждениям, ни священному сану, записав себе в назидании в 1920 г.: „Из убеждений своих ничем никогда не поступаться. Помни, уступка ведет за собою новую уступку, и так — до бесконечности“. До тех пор, пока это было возможно, то есть до 1929 года, Флоренский во всех советских учреждениях работал, не снимая подрясника, тем самым открыто свидетельствуя, что он священник. Это странное сочетание советского учреждения и „ученого попа“ более всего и поражало в 20-е годы». («Литературная газета», 30 ноября 1988).

С 1918 года Флоренский работал в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры. Еще на московском заводе «Карболит», в Главэлектро, создает первую в СССР лабораторию испытания материалов, издает книгу «Диэлектрики и их техническое применение», одним из первых начинает пропаганду синтетических пластмасс, для «Технической энциклопедии» пишет 127 статей. Но и это не все: преподает во ВХУТЕМАСе искусство Средневековья, однако из училища был изгнан, не без легендарной фразы Маяковского: «Во ВХУТЕМАСе — Флоренский в рясе». Ах, в рясе — долой! Кто там шагает левой?!.