Убийца, мой приятель (сборник) - Артур Дойл

– Вы уж не обижайтесь на меня, доктор, если я иногда сорвусь, – сказал он, – да только и вам на моём месте пришлось бы несладко. В этот раз меня заперли на шесть месяцев за драку, но, когда я выйду, мне придётся ещё тяжелей, можете быть уверены. Здесь, в тюряге, у меня жизнь идёт без забот, а как выйдешь на волю – сразу со всех сторон обложат! С одной стороны полиция, а с другой – Татуированный Том из Хоуксбери. Никак не дадут человеку пожить спокойно.

– А кто это такой? – спросил я.

– Родной брат одного из тех парней, что тогда вздёрнули по моей милости. Тоже редкостная сволочь! Оба они – самое настоящее дьявольское отродье. Татуированный Том – мокрушник и громила; после суда он во всеуслышание поклялся, что не успокоится, пока не выпьет моей кровушки. Прошло уже семь лет, но он до сих пор меня пасёт. Я это точно знаю, хотя он залёг на дно и башку старается не высовывать. Первый раз он пытался прикончить меня в Балларате, в семьдесят пятом году. Видите шрам на тыльной стороне ладони? Это его пуля. В семьдесят шестом, в Порт-Филиппе, он снова стрелял в меня, но в тот раз я оказался быстрее и сам его ранил. Через три года в портовом баре в Аделаиде Том воткнул мне перо в бок, так что на сегодня мы с ним вроде как квиты. Вот и сейчас, я уверен, он ошивается где-то поблизости и ждёт не дождётся, когда я выберусь отсюда, чтобы просверлить в моей шкуре пару дырок из своего шестизарядного. Скорее всего, это ему удастся, если только по счастливой случайности кто-нибудь раньше не продырявит его шкуру! – И на губах Мэлони заиграла зловещая усмешка. – Собственно говоря, – продолжил он, – меня волнует не столько Том, сколько отношение властей. С Томом мы как-нибудь разберёмся – это дело, можно сказать, семейное, а вот власти меня совсем достали! Если прикинуть, чем власти обязаны мне и чем они мне за это отплатили, – поневоле взбесишься! Порой кажется, что чиновники не способны испытывать даже элементарной благодарности, не говоря уже о порядочности, честное слово, док!

На несколько минут Мэлони погрузился в угрюмое молчание, должно быть размышляя о несправедливости и неблагодарности властей, а затем начал излагать в подробностях все свои претензии.

– Вот возьмите банду из девяти человек, – начал он, – убивавшую и грабившую на протяжении трёх лет. Если посчитать в среднем, выйдет где-то по трупу каждую неделю. Власти арестовывают банду и производят следствие, но осудить никого не могут. Почему? Да потому, что нет ни одного свидетеля, – все, кто мог дать показания, давно гниют где-нибудь с перерезанным горлом. В таких делах всегда стараются получше спрятать концы в воду. Что же дальше? А дальше появляется патриот и гражданин Вульф Тон Мэлони и заявляет: «Моя страна нуждается во мне, и я готов ей помочь». Потом он даёт показания, на основании которых судьи приговаривают всю шайку, а судебные исполнители накидывают им пеньковые галстуки. Вот что я совершил! Так чего же мне стыдиться? И вы думаете, меня кто-нибудь поблагодарил? Чёрта с два, сэр! Вместо награды власти запирают меня в тесную камеру, поливают грязью, оскорбляют, следят днём и ночью, начисто позабыв, что я для них сделал. Разве не обидно подобное отношение? Само собой разумеется, я не рассчитывал, что меня возведут в рыцарское достоинство или предложат пост в министерстве колоний, но неужели, дьявол их раздери, власти не могут оставить меня в покое?!

– Но вы же сами сказали, что сидите за драку, – возразил я. – Вы нарушили закон, совершили новое преступление – при чём же здесь былые заслуги?

– Я не имею в виду моё теперешнее местопребывание, сэр, – с холодным достоинством ответил Мэлони. – Меня угнетает и бесит та жизнь, которую, по милости властей, мне приходится вести вот уже семь лет, прошедших с того достопамятного суда. Посидите ещё немного на этих козлах, если не пропало желание, и я вам всё расскажу. А когда вы узнаете мою историю до конца, сами сможете судить, справедливо или несправедливо обошлись со мной полицейские и правительственные чины.

Я постараюсь изложить чуть ниже воспоминания бывшего каторжника и убийцы в том виде и объёме, в каком сам их услышал, сохраняя по возможности стиль и лексику повествования, а также удивительно извращённые представления рассказчика о добре и зле, справедливости и несправедливости и его собственном «я». За точность приведённых фактов могу поручиться, хотя не во всём готов согласиться с Мэлони в их трактовке. Несколько месяцев спустя инспектор Х. У. Ганн, бывший комендант тюрьмы в Данидине, позволил мне ознакомиться с материалами из своего досье, подтверждавшими каждое слово Мэлони. Рассказывал он свою историю глухим, невыразительным, монотонным голосом, опустив голову на грудь и скрестив руки на коленях. Лишь изредка он вскидывал голову, и тогда хищный змеиный блеск его единственного глаза позволял судить о глубине эмоций, вызванных воспоминаниями о пережитом.

– Вы наверняка читали о событиях в Блюмендайкском каньоне, – начал он не без гордости в голосе. – Мы тогда здорово задали всем жару, но в конце концов нас всё-таки повязали. Это сделали двое: полицейская ищейка по имени Брэкстон и проклятый янки. Вдвоём повязали всех девятерых! Ну а потом нас всех отправили в Данидин, что в Новой Зеландии, и там восьмерых осудили и вздёрнули. Я хорошо помню, как они грозили мне кулаками со скамьи подсудимых и проклинали на все лады такими страшными словами, что кровь в жилах холодела. Не очень-то это честно было с их стороны, если учесть, что много лет мы были друзьями и делили последний кусок хлеба. Да что говорить – душонки у них всегда были чёрные и мелкие, и думал каждый только о себе. Я так считаю: очень хорошо, что их повесили.

Ну а меня отвезли обратно в тюрьму и посадили в прежнюю мою камеру. От прочих заключённых я отличался только тем, что меня не гоняли на работу да кормили малость получше. Я молча терпел неделю или две, но потом не выдержал и обратился к коменданту, когда тот делал ежедневный обход.

– Как же так, начальник, – говорю я ему, – мне была обещана полная свобода и прощение грехов, а вы держите меня тут в нарушение своих же законов!

Этот хмырь ухмыляется во всю пасть и говорит мне с подковырочкой:

– Ну а ты бы, конечно, очень хотел поскорее отсюда убраться, не так ли?

– Само собой, начальник! – говорю я ему. – И ещё предупреждаю: если вы меня сейчас же не отпустите, я подам на вас в суд за незаконное задержание.

Он аж глаза вылупил от такой моей решимости, потом засмеялся и говорит:

– Ты никак торопишься со своей смертью повстречаться?

– Как так, начальник? – говорю я.

– А вот пойдём со мной – я тебе всё и покажу.

И ведёт он меня в тюремный коридорчик, подводит к окошку, что смотрит на центральные ворота, и ехидно так ручкой показывает: смотри, мол! Гляжу я в окошко, а возле входа толчётся с дюжину эдак парней; наружность у них, конечно, грубая, рожи злые. Кто курит стоит, кто в картишки прямо на мостовой режется. Как увидали они мою физиономию – такое началось! Кричат, свистят, в ворота барабанят.

– Это они тебя поджидают, – говорит мне комендант ласковым таким голоском. – В две смены дежурят. Это всё члены добровольного комитета, специально созданного в твою честь. Но если ты продолжаешь настаивать, я, разумеется, не имею права тебя задерживать.

– И вы называете эту страну цивилизованной! – говорю я ему. – Что же это за цивилизованность такая, если вы позволяете расправиться с человеком на виду у всех средь бела дня?

Говорю я это, у самого слёзы на глаза наворачиваются, а комендант со своими шавками зубы скалят, как будто я им что-то смешное ляпнул.

– Моя юрисдикция распространяется только на эту тюрьму, а за её пределами я бессилен, – говорит мне комендант. – Закон на вашей стороне, мистер Мэлони. Вы своё желание ясно высказали, поэтому не смею вас больше задерживать. Надзиратель, проводите этого человека к воротам.

Смотрю я на него и вижу: ведь выкинет сейчас на растерзание, чёрная душа! Пришлось мне тогда чуть ли не в ногах у него валяться, умолять да упрашивать. Помнится, я тогда им предложил даже из своего кармана за крышу и харчи доплачивать – а это уж вещь для заключённого вовсе неслыханная! Сжалился надо мной всё-таки этот гад, но поизгалялся сначала вдосталь. Три месяца просидел я в тюряге – за свой счёт, заметьте, – и все три месяца каждый хулиган в городе считал своим долгом нести ежедневное дежурство по ту сторону стены. Сами видите теперь, какое у нас отношение к человеку, оказавшему своей стране важную услугу!

И вот как-то утром заваливает в мою камеру комендант со свитой.

– Скажи-ка нам, Мэлони, – говорит он, – долго ещё ты собираешься радовать нас своим обществом?

С каким наслаждением воткнул бы я ножик в этого поганца, повстречайся он мне где-нибудь в буше! А тут пришлось улыбаться, юлить и чесать ему спинку, потому как я до смерти боялся, что он опять прикажет меня выпустить.