За правое дело - Василий Семёнович Гроссман

Принял его награжденный медалью «За боевые заслуги» капитан административной службы, тот, что в день приезда в Москву ставил штамп на командировочном предписании Новикову. Капитан расспросил Новикова о том, как он устроился, и сказал:

– Зря вы, однако, сегодня пришли, ничего для вас нет пока. По-моему, о вас еще не докладывали начальнику управления.

В комнату вошел худощавый капитан и, поздоровавшись, подвинул флажок на школьной карте, висевшей меж окон.

Затем оба капитана обронили по словцу о положении под Сталинградом, видимо, не только карта на стене была школьной, но и представление канцелярских капитанов о войне тоже было школьным.

Капитан, сидевший за столом, посоветовал Новикову зайти к подполковнику Звездюхину, который будет докладывать его дело, подполковник может точнее сказать о сроках.

Капитан позвонил по телефону, подполковник оказался на месте, и капитан объяснил Новикову, как пройти к нему.

Подполковник Звездюхин, сутулый человек с бледным лицом, быстрым движением белых длинных пальцев перебрал картонки в картотеке и сказал:

– Составление доклада, товарищ полковник, я еще не закончил, потому что не прибыли запрошенные мною из штаба фронта бумаги, боевые характеристики. – Он посмотрел на карточку и добавил: – Тут у меня помечено – запрос послан тотчас же на следующий день после вашего прибытия, следовательно, дней через пять документы будут получены… Тогда, не теряя часа, доложу начальнику.

– А быть может, меня начальник сегодня примет? – спросил Новиков. – Вы не могли бы посодействовать мне в этом?

– С удовольствием, товарищ полковник, – ответил Звездюхин и усмехнулся: – С удовольствием, если б это имело смысл, но ведь на основании словесных объяснений вопрос не может решиться, нужны документы, документы.

Слово «документы» он произнес особо веско, сочно, оно сразу выделилось среди его монотонной и вялой речи.

Новиков понял, что ему не ускорить трудного движения колес, простился со Звездюхиным, который обещал его вызвать, как только будут новости.

Когда Звездюхин поглядел на часы и подписал Новикову пропуск, тот почувствовал сожаление, что так быстро закончил разговор. Будь это в какой-нибудь другой день, Новиков, вероятно, стал бы сердиться на Звездюхина, поспорил бы с ним, но сегодня ему таким тяжелым казалось одиночество, что он был благодарен и Звездюхину, и часовому, проверявшему пропуск, и дежурному, выписывавшему пропуск, за одно то, что они нарушили его тревожное одиночество.

Выйдя на улицу, он снова позвонил по телефону-автомату Штруму, и опять никто не ответил. Несколько часов ходил Новиков по улицам. Со стороны можно было подумать, что он спешит по неотложному делу, никому бы не пришло в голову, что полковник гуляет. До этого дня он мало выходил на улицу, ему казалось стыдным гулять по Театральной площади, сидеть на бульваре; женщины, встретив его, подумают: «Вот какой огромный полковник по бульварам гуляет, а наши-то в это время на переднем крае оборону держат».

Когда Иванов спросил его, почему он не сходит в кино развлечься либо не съездит за город подышать свежим воздухом, Новиков ответил:

– Что ты, разве мыслимо во время войны на дачу ездить?

– Ох, а я мечтаю хоть один вечерок подышать прохладой, пивка на воздухе выпить, – сказал Иванов.

Новиков зашел к Штруму на квартиру и спросил у сидевшей у подъезда старухи швейцарши, дома ли жилец квартиры № 19.

– Нету, уехал, – ответила старуха и почему-то рассмеялась. – Дней десять, как улетел.

После этого Новиков пошел на почту и послал телеграмму Александре Владимировне, но он чувствовал, что ответа на телеграмму не получит. Тут же на почте он написал открытку Штруму в Казань, просил сообщить, известно ли ему что-нибудь о судьбе сталинградских родных.

Он понимал, что в взволнованном тоне этой открытки невольно высказал ту сердечную тайну, которую Штрум, вероятно, заподозрил при первом их свидании.

Дел у него больше не было, возвращаться в пустую квартиру не хотелось, и он до вечера скорым шагом ходил по улицам. Прошел, вероятно, километров двадцать – от Калужской улицы до центра, потом к Краснопресненской заставе, вышел на Ленинградское шоссе к аэропорту, глядел на транспортные самолеты, поднимавшиеся в воздух, наверное, некоторые из них шли в район Сталинграда… От Ленинградского шоссе он через Петровский парк пошел к Савеловскому вокзалу, а оттуда вернулся по Каляевской в центр.

Он шел не останавливаясь, быстрая ходьба немного успокаивала напряженные нервы. Минутами ему вспоминалось чувство, пережитое им в начале войны; он понимал, что жизнь готовит ему тяжелые испытания, и внутренне напрягался, чтобы пережить трудное время. И ощущение, испытанное им, когда он ночью под грохот бомбежки в штабе авиационного полка заставлял себя медленно застегнуть пуговицы на гимнастерке, затянуть поясной ремень, ощущение решительности и готовности пройти через все, что положит судьба, вновь возникло в нем.

Уже в темноте вернулся Новиков в пустую квартиру Иванова.

Ночью его разбудил телефонный звонок. Он снял трубку, готовый произнести фразу, которую уже не раз произносил: «Полковник Иванов не ночует сегодня дома, звоните ему на работу». Но оказалось, что к телефону вызывают Новикова.

И с первых же слов этого разговора Новиков понял, что вопрос о его дальнейшей работе будет решаться не на том этаже, где подполковник Звездюхин рассматривал карточку с датами о посылке запросов… Новикова вызывали в Генштаб.

Впоследствии он не раз вспоминал этот минутный ночной разговор.

В Генштабе он узнал о счастливом и торжественном событии, происшедшем в его жизни. Его записка была доложена Главнокомандованию, ее признали дельной.

В течение двух дней с Новиковым беседовали ответственные работники Бронетанкового управления. На третий день, около полуночи, за Новиковым прислали автомобиль: его вызвал начальник Бронетанкового управления Красной Армии генерал Федоренко.

Сидя в автомобиле, Новиков подумал: неужели в эти определяющие всю его судьбу дни может постичь его горе, тяжкий сердечный удар; какое счастье было бы получить именно в эти дни телеграмму о том, что семья Шапошниковых спасена, что Евгения Николаевна жива. Но ответ на его телеграмму не пришел, а из Казани тоже не было вестей.

Генерал разговаривал с ним около двух часов, и Новикову казалось, что они знакомы уйму времени, столько общего было в их взглядах и мыслях. Генерал, оказывается, знал не только о службе Новикова в бронетанковых войсках, он знал и о последних месяцах работы Новикова.

Минутами становилось странно, что этот добродушный, круглолицый пожилой человек и есть начальник грозного и могущественного рода войск, которому суждено сыграть такую важную роль в войне, и что имена Рыбалко, Катукова, Богданова он называет с такой интонацией, с какой заведующий школой называет имена преподавателей истории, естествознания и родного языка.

Однако Новиков понимал, что этот разговор, который