Избранное в 2 томах. Том первый - Юрий Смолич

Репетюк откинулся в седле. Стеклышки пенсне поблескивали из-под папахи с коротким, на глаза, красным шлычком.

— Черт меня побери, если это не я! Честь имею, мистер Парчевский! Право же, можно подумать, что мы все еще в гимназии и во время пустого урока играем в войну!.. Но это здорово, Вацлав, что и вы с нами! Лично руководили операцией?

— Репетюк! — буркнул Козубенко, обернувшись к Шумейко. — Тот самый, который в Быдловке шомполами порол мужиков.

— Знаю, — ответил Шумейко, — и, как еврейский погром в гимназии два года назад устраивал, знаю…

— Какая неожиданная встреча, миледи! — Репетюк лихо подбросил руку к козырьку. — Какими судьбами, пани Аглая? Ночь, бой, война! Ах, вы засиделись на вечеринке, моя прекрасная очаровательница, а мы с нашей войной помешали вашим веселым развлечениям? — Он нагнулся и не сходя с седла поднес к губам протянутую узкую руку. Браунинг Аглая переложила в левую и спрятала за спину. Парчевский подхватил его и сунул к себе в карман.

— Да… — томно улыбнулась Аглая. — Какой вы догадливый. Но ведь вы проконвоируете меня домой, пане-добродий, не правда ли? — Она кокетливо спрятала подбородок в пушистое боа.

Усусы тем временем подпоясывались и разбирали винтовки. Они уже считали себя петлюровцами и выстраивались у стены аудитории. Командир подошел с рапортом к Репетюку. Репетюк прошел вдоль строя усусов и поздравил их с падением гетманата и установлением власти директории, поднявшей знамя борьбы за «самостийную и соборную неньку Украину».

— Слава батьке головному атаману, Симону Петлюре! — провозгласил он.

Усусы еще раз прокричали «слава» и тут же запели:

Бо кат сконав, бо кат сконав.

Справа от депо, слева от одесской линии, прямо из-за насыпи, из проездного туннеля спокойно, с винтовками на ремне выходили из утренних сумерек цепи повстанцев отряда Степана Юринчука. Зилов, Костя, Ганс Бруне, Иванко, Полуник, Потапчук и Абрагам Црини верхом въехали на вокзальный перрон. Возле выбитого окна телеграфа они остановились, и телеграфист, не слезая с лошади, прямо через разбитое окно закричал весело и звонко:

— Вася? Лиля Миронова? Товарищ Шкурский? Пане Морияк? Телеграф работает! Комиссар телеграфа — я!

В это время из служебного хода на перрон вышла большая группа людей с винтовками, с наганами и шашками. Впереди шел Головатько. Он приветствовал всадников и отрекомендовался комендантом станции от директории. Антонина Полубатченко в голубом немецком френче и малиновых венгерских галифе сопровождала Головатько. Она была его адъютантом. Измученные, дрожащие репатрианты выглядывали в окна, робко выбирались на перрон, толпились кругом, осмелев, дергали за полы верховых и за рукава пеших. Они умоляли сказать, когда же будет поезд, какой-нибудь поезд, куда угодно, только бы поскорее отсюда вон!

Свет фонарей на перроне желтел и меркнул. Зато кругом становилось все светлее и светлее. Ночь миновала. Не спеша сменял ее дождливый, тусклый осенний день.

Станцию заняли рабочие. Южные окраины — крестьяне-повстанцы. Но по киевской линии вошли петлюровские гайдамаки, а по одесской конторщик Головатько с эсерами привел бандитский отряд «хлеборобов» — ныне тоже петлюровцев какого-то батька Оскилка. Постоем в городе разместились разоруженные на станции усусы. А немецкий гарнизон за карантинным кольцом стоял, ощерившись пулеметами на город. Немцы соблюдали нейтралитет. Ни один человек этому не верил.

Два гайдамака на рыжих жеребцах впрягли своих лошадей в ландо Таймо. Аглая, Парчевский и командир усусов уселись и под эскортом сотни Репетюка двинулись в город — в комендатуру.

Рабочий отряд, повесив винтовки за спину, медленно возвращался по путям назад в депо. Снова чертов Петлюра стал на дороге со своими гайдамаками! Воспользовавшись всенародным восстанием против гетмана, опираясь на временный перевес своих вооруженных сил, он прибирал власть к рукам. Точнехонько, как в семнадцатом году, когда народ восстал против Временного правительства Керенского, а Центральная рада, за спиной восставшего народа, провозгласила свою власть на Украине… Итак, снова приходится прятать оружие до поры.

Рабочие возвращались в депо. Кое-кто сердито смеялся, но большинство угрюмо молчало. Молчал Шумейко, молчал Тихонов, молчал Козубенко. В веру, царя и отечество крыл стрелочник Пономаренко.

По киевской линии из бурого тумана выкатила дрезина. Она подъехала к толпе, и рычаги остановились. На землю спрыгнули Стах, Золотарь, Пиркес и Кашин. Козубенко с радостным криком бросился к дорогим товарищам, которых столько времени не видел. Шумейко тоже поднял руку для приветствия. Но кто-то пятый остался лежать на помосте дрезины под маховиком.

Это была девочка с вихрастыми желтыми волосами. Она лежала навзничь, лицом к небу. Между бровей у нее зияла крошечная дырочка в рамке запекшейся черной крови.

Рабочие сняли шапки.

— Как ее зовут? — тихо спросил Шумейко.

— Одуванчик… — ответил Золотарь.

— А имя? Фамилия как?

Все молчали. Никто не знал. Постоянно, всегда бегала она здесь повсюду — и в депо, и в мастерских, и на эстакаде. Кажется, дочь будочника с первой волочисской. Одуванчик. Козубенко помнил еще, как ее крестили. Стах жил рядом и сызмалу играл с ней в камешки, плевачки, палочку-застукалочку, потом в классы. Но имени ее он не знал. Одуванчик.

Стрелочник Пономаренко вынул из футляра сигнальный флажок, размотал и покрыл восковое девичье личико крошечным красным знаменем.

На третий день случилось необычайное происшествие.

В барак вошли четверо, вытянулись по-военному, щелкнули каблуками и взяли под козырек.

— Так что, дозвольте доложить! Честь имеем явиться! Как мы есть кадровые санитары, то просим зачислить нас для исполнения обязанностей!

Сербин был ошеломлен. Перед ним четверо солдат, они рапортуют о своем появлении, просят поставить их на работу и выполнение этой работы считают своим долгом. Из-под черных с желтой нашивкой на рукаве шинелей военнопленных выглядывали черные, еще николаевских времен, с красной выпушкой, замусоленные солдатские мундиры. Рваные бескозырки покрывали головы троих, у четвертого, самого старшего, красовалась на голове ватная папаха. Это были люди с того света… И санитары, кадровые санитары. Следовательно, медицинский персонал. Среди двадцати добровольцев отряда по борьбе с сыпным тифом имелись железнодорожники, гимназисты, студенты и актеры, но медиков, медиков ни одного.

— Унтер-цер Сыч! — отрекомендовался первый, старший, в папахе.

— Рядовой Лелека! — откозырял второй.

«Птичья компания», — мелькнула неожиданно первая за эти дни смешливая мысль в голове Сербина.

— Рядовой Боцян! — отрекомендовался третий.

— Рядовой Черногуз!..

Сербину уже было не до смеха. Ему стало не по себе. Карандаш запрыгал в руке, и он посмотрел на вытянувшихся перед ним санитаров. Нет, они не шутили. И они сами, вероятно, не понимали этого дьявольского совпадения. Лелека был полтавец, Боцян — подолянин, Черногуз — степняк. Лелека, боцян и черногуз — ведь это три наименования одной и той же птицы: так называют на Украине, на Правобережье, в Прикарпатье и Левобережье аиста. Мистика! Да, да, Сербин уже давно убедился, что жизнь — это сумасшедшая фантасмагория!..

— Здрам-жлам-ва-ско-ро-дие! — подтянулись и дружно гаркнули четыре кадровых санитара…

Через полчаса Сыч, Лелека, Боцян и Черногуз снова появились перед бараком. На этот раз их появление было еще эффектнее. Они подкатили на специальном поезде — маневровый паровоз-кукушка и три пустых товарных вагона. Над тендером реял белый с красным крестом флаг, на дверях каждой теплушки красовалась нацарапанная мелом, корявыми буквами, свежая, жирная надпись — «летючка кр-ый крест». Из дверей выглядывали бескозырки Лелеки, Черногуза и Боцяна.

Унтер-офицер Сыч соскочил с тендера и откозырял:

— Так что, дозвольте доложить, во исполнение приказа, во главе летучки Красного Креста, отправляюсь железной дорогой в направлении навстречу следованию пленных, как есть сведения, что много которые в горячке падают с поездов, а также которые вопче прут себе пехтурою!..

Он повернулся кругом, взобрался на паровоз и гаркнул машинисту:

— Отход!

Никаких приказаний унтер-офицеру Сычу Сербин не отдавал. В короткой беседе во время первой встречи он только мельком упомянул, что не хватает людей, что больных собрали множество, стали за ними ухаживать, и теперь уже некому собирать новых, количество которых, вероятно, не уменьшается. Исполнительный и опытный служака, унтер-офицер Сыч понял эти слова как выраженный в деликатной форме приказ.

Машинист дал свисток, паровоз тронулся, унтер-офицер Сыч еще раз отдал честь, — Сербин, Макар и Шурка растерянно смотрели вслед новоявленной летучке, пока она не исчезла за поворотом волочисской линии. Потом они переглянулись. Они вдруг почувствовали себя легко, бодро. Существует летучка, существуют санитары, существует настоящий Красный Крест!