Магия отступника - Робин Хобб

— Ликари был кормильцем Невара, когда твой танец отнял его у нас, — громко объявила Оликея. — Если он по-прежнему остался собой, то, проснувшись, он снова захочет служить своему великому. И я никому не позволю отнять у него эту честь.

ГЛАВА 26

ТАНЕЦ

Одна из старших кормилиц Кинроува уступила нам свою палатку. На новом месте оказалось непросто освоиться. Здесь пахло чужим домом, и мальчик-солдат явно чувствовал себя неловко. В отличие от Оликеи. Она вошла и жестом указала мужчине, несшему Ликари, положить ребенка на кровать. Оликея тепло укрыла сына, поскольку к вечеру холодало, а затем велела подручному отодвинуть в сторону хозяйскую мебель, высвобождая место для большого кресла, доставленного из шатра Кинроува. Пока кресло не внесли в палатку, она даже казалась просторной.

Кинроув без возражений уступил негодованию Оликеи. Он приставил одну из своих кормилиц заботиться о нас, сообщив, что он сам тоже должен подготовиться к будущей магии. Присланная женщина нашла для нас палатку и получила от Кинроува распоряжения о том, что нужно делать со мной. Мне удалось подслушать достаточно, чтобы забеспокоиться. Однако, казалось, мальчик-солдат вовсе не разделял моей тревоги. Он поудобнее устроился в кресле и принялся смотреть на Ликари. Малыш все еще спал. Его щеки слегка порозовели, но он так ни разу и не просыпался на время, достаточное, чтобы с ним поговорить. Мальчик-солдат явственно тревожился за рассудок ребенка.

— Он так исхудал, — обеспокоенно заметила Оликея, устроившись рядом с сыном на постели и поглаживая его по спине через одеяло. — Я могу нащупать каждый его позвонок. И посмотри на его волосы, как они огрубели и иссохли. Словно мех больного зверя.

— Теперь ему будет становиться только лучше, — пообещал ей мальчик-солдат.

Уж не знаю, верил ли он сам собственным словам. На некоторое время между ними повисло молчание.

— Ты отдал все сокровища Лисаны, чтобы попасть сюда и вернуть Ликари.

— Я не считаю это неудачной сделкой, — спокойно ответил мальчик-солдат.

— Ты называл его «нашим сыном», когда упоминал о нем.

— Верно. Я хочу, чтобы его знали как сына Оликеи и мальчика-солдата.

Последовало долгое молчание. Я бы многое отдал, чтобы узнать, о чем думала Оликея. Но либо мальчик-солдат был уверен, что знает, либо его это не занимало.

— Что Кинроув собирается сделать с тобой? — наконец спросила она. — Почему ты у него этого просил?

— В этом теле живут двое, — пояснил он так, словно говорил о совершенно обыденной ситуации. — Один из них — герниец, воспитанный солдатом. Другой принадлежит народу и обучен Лисаной, чтобы стать магом. Иногда один из них владеет этим телом, иногда второй. Когда магия сообщила Лисане, что я должен служить ей, та разделила меня, чтобы я мог узнать обычаи обоих народов. Ей это показалось мудрым. Мне это и сейчас кажется мудрым. Но магия сможет действовать через меня, только если я вновь стану целым. Единой личностью, принадлежащей обоим народам сразу.

— Я понимаю, — медленно проговорила она, пристально посмотрела на меня и повторила: — Да. Я действительно понимаю. Ведь я знала вас обоих, верно? И как же Кинроув этого добьется?

— Он выражает магию в танце. Может быть, ему придется танцевать для меня или же его танцорам. Возможно, танцевать придется мне.

— Весьма возможно. — Оликея немного помолчала, в задумчивости поглаживая волосы Ликари, и спросила: — Когда ты объединишься, ты будешь по-прежнему хотеть, чтобы я оставалась твоей кормилицей? — И, запнувшись, добавила: — Будешь ли по-прежнему называть Ликари «нашим сыном»?

— Я не знаю. — В его голосе слышалось явственное нежелание думать об этом.

Она вновь опустила взгляд на спящего мальчика.

— Я знаю, что ты всегда любил Лисану. Знаю, что иногда я бывала лишь…

Ее слова прервал странный шум. Что-то тяжелое упало на палатку. Мальчик-солдат поднял взгляд — кто-то неловко карабкался вверх, отчаянно цепляясь за кожаный полог, пока не добрался до шеста посередине. Мигом позже стервятник трижды удовлетворенно каркнул. На нашей палатке сидел бог равновесия и смерти.

— Ликари… он все еще спит? — с тревогой спросил мальчик-солдат.

От Оликеи не ускользнуло беспокойство в его голосе. Она склонилась к лицу мальчика.

— Да. Он дышит.

Внезапно полог палатки распахнулся, и двое слуг внесли внутрь накрытый стол. На нем стояла огромная миска, размером с чашу для пунша, наполненная густой жижей. Поднимающийся от нее запах казался одновременно восхитительным и отталкивающим, словно кто-то приготовил изысканное блюдо, а затем попытался спрятать в нем сильнодействующее лекарство. Слуги осторожно поставили стол на неровный пол и вышли. Мальчик-солдат вздохнул с облегчением, когда полог палатки опустился, но мгновением позже появились новые кормильцы. Один из них нес большой кувшин с водой и чашку. Другие расставили рядом с миской похлебки множество тарелок: с хлебом, свежей зеленью, рыбой и птицей.

Процессию замыкала кормилица, которой Кинроув поручил заботу о нас. Это была полная хорошенькая молодая женщина с длинными блестящими черными волосами и лицом, испещренным мелкими пятнышками, словно россыпью крошечных семечек. Она представилась Вуртой, явно гордая своим ответственным поручением. Почти не обращая внимания на мальчика-солдата, она говорила прямо с Оликеей — кормилица с кормилицей.

— Мне дали указания, которые я должна передать тебе, — сообщила Вурта.

Оликея встала, неохотно оставив Ликари, и подошла к моему креслу. Кормилица Кинроува размешала коричневатую жижу в миске, от чего над ней поднялись клубы пара.

— Он должен съесть похлебку полностью, — оживленно, едва ли не бесцеремонно заговорила она. — Мы постарались придать ей приятный аромат, но корни, питающие эту магию, имеют собственный резкий вкус, так что ему может быть нелегко. Кинроув велел подкислить воду, чтобы он мог запивать ее. Прочей едой ты должна кормить его умеренно. Не позволяй ему набить желудок чем-то другим, в основном ему нужно есть эту похлебку, причем Кинроув считает, что он должен съесть ее всю.

Вурту прервал громкий фыркающий звук. Глаза Ликари по-прежнему оставались закрыты, но он приподнял голову и принюхивался к пару, поднимающемуся от миски. Его лицо по-младенчески ничего не выражало. Он напоминал слепого щенка, бездумно ползущего на запах пищи. Оликея с ужасом воззрилась на него.

— О нет, он этого есть не должен, — поспешно откликнулась Вурта, проследив взглядом за тем, куда он тянется. — Я сейчас принесу для него что-нибудь другое. И воды для умывания? Хорошо.