Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий

Она печально ходила вдоль берега Москвы-реки, любуясь в последний раз Москвой, в которой родилась и прожила целых двадцать лет. Иногда слезы навертывались у нее на глаза, и она беспомощно спрашивала:

– Неужель яз более не увижу Москву, храмов сих Божьих и всех вас, таких близких сердцу моему?

Обе княгини – мать Софья Фоминична и сноха Елена Стефановна – ничего не отвечали ей, а только плакали, приговаривая:

– Разумеем, голубка, тоску твою…

В эту последнюю ночь, со среды на четверг, перед отъездом Елены Ивановны в Литву Иван Васильевич оставался в Москве один в своих хоромах. Не спит он. Тяжка и горька ему разлука с дочкой.

– Оленушка, доченька моя милая! Яко Авраам, яз сам отдаю тобя в жертву Руси святой!.. Господи, помоги мне в муках моих… Господи!..

Дрожащими руками берет он масляную лампаду, будит Саввушку и велит среди ночи подать себе колымагу и мчится в Дорогомилово…

Уже светает, и в позднем рассвете где-то за домами еще сонных улиц медленно багровеет и разгорается небо. Густой белой бахромой висит на кустах бузины и на плакучих березах иней. Вот на крестах церквей уже поблескивают розоватые отсветы. Светлей и светлей становится небо, ясней и ясней видать все на улицах… Вдруг брызнуло с неба сверкающим золотом, и заиграло оно по всем горам и пригоркам Подмосковья. Кони мчат быстро. Полозья возка взвизгивают по крепкому снегу. Вот и Москва-река. Загрохотал по настилу моста возок. Сзади общим гулом гудят московские колокола, и четко вызванивают впереди за мостом колокола Дорогомиловской слободы.

Руки дрожат у государя от волнения, и от этого, кажется, их сильней знобит мороз даже в рукавицах. Иван Васильевич сжимает резной ларец, а в нем тайная памятка, своеручно государем писанная только для дочери своей – великой княжны Елены.

Иван Васильевич помнил эту грамотку наизусть, а написал ее для дочери, чтобы она не забыла о наказе его.

Въехав в Дорогомилово, он велел подвезти себя прямо к паперти слободского собора, в котором уже все часы отзвонили и начали служить литургию.

Увидев государя, входящего в храм, народ расступился, и Иван Васильевич сразу заметил свою высокую, статную красавицу дочь, подошел к ней и стал рядом, возле амвона.

По окончании обедни Елена Ивановна должна была ехать прямо из церкви в город Луцк, где был ей намечен первый от Дорогомилова ночлег за рубежом, по дороге в Вильну. Отец проводил дочь до паперти, у которой княжну ожидала ее дорожная повозка.

Иван Васильевич, прежде чем сойти с паперти, задержал дочь и негромко сказал:

– Запомни, Оленушка, памятку своего отца и государя всея Руси, – заговорил он сурово и жестко. – Помни, дочерь моя, ты не токмо великого князя литовского княгиня, но и поборница за Русь и за русский народ. Да и все православные люди в Литве, на тя глядючи, будут все на пользу Руси деять… В сей тайной памятке, о которой никому, опричь тобя, не ведомо, пишу яз тобе: «К латыньской божнице тобе не ходить, а ходить к своей православной церкви. А похочешь их божницу или монастыри посмотреть, посмотри их единажды или дважды, а больше не ходи. А будет в Вильне королева, мать мужа твоего, свекровь твоя, то тобе провожать ее токмо до божницы, а в божницу с ней не входи. Отпросись вежливо у королевы к петью в свою православную церковь». Все сии наказы яз тобе своеручно написал и в ларце сем затворил. За отступление же от Руси и православия Господь Бог без милости накажет тя, и яз, отец твой, сыму с тобя свое родительское благословение…

Слушая эти суровые слова отца, Елена невольно взглянула в его лицо, такое всегда повелительное и грозное, и неожиданно увидела на ресницах его и на щеках блестящие на заре слезинки…

Вдруг, охватив отца обеими руками за шею, громко зарыдала Елена Ивановна и с трудом выговорила:

– Прощай, тату…

– Навсегда, доченька… – глухо и хрипло проговорил Иван Васильевич.

Сойдя вниз к повозке и передавая дочери ларец, государь добавил:

– И ежели будет тобе, дочка, до крови пострадать за веру православную, ты бы пострадала, а того бы еси не учинила…

– Скорей живой не буду, – всхлипывая, проговорила Елена Ивановна, – нежели наказ отца своего и государя забуду… Прощай навсегда, тату мой…

Государь нагнулся и ласково поцеловал ее в лоб.

Глава 10

За варяжское море

В конце тысяча четыреста девяносто пятого года, июля девятнадцатого, у государя Ивана Васильевича была малая дума, на которой дьяк посольского приказа Курицын докладывал государю о челобитье зятя его Александра. Великий князь литовский просит тестя оказать ему помощь против крымского хана Менглы-Гирея, который идет войной на Литву.

Иван Васильевич хитро усмехнулся и молвил:

– Думайте, бояре, думайте крепче. Нам ведь Менглы-Гирей не то что князь Александр, а испытанный друг и помощник. Все же и Александр-то ныне мой зять, и посему так думайте, дабы овцы были целы и волки сыты.

Государь взглянул на Курицына, а тот взял написанную им грамотку и сказал:

– Позволь, государь, прочесть тобе ответ свой князю Александру? Чаю, яз угадал твое желание, измыслив некие затяжки.

– Читай!

– Яз, государь, написал от твоего имени: «Гонец твой Ян Ядров не сказал нам, а мне знать надобно, как царь Менглы-Гирей идет: токмо ли со своими людьми или еще с прибылыми? А сам ты, княже Александр, как идешь против Менглы-Гирея: со всей силой или токмо каких-либо воевод посылаешь?» – продолжал Курицын.

– Добре угадал ты, Федор Василич, так и напиши да спроси еще: куда моим людям идти к нему на помочь-то? В какие места?

– Слушаю, государь, – ответил дьяк.

Иван Васильевич, обратясь к дьяку Патрикееву, спросил:

– А ты, Иване Юрьич, одобряешь ли сие?

– Яз, государь, разумею сие яко твое уклонение от распри меж князем Александром и Крымом, а посему все полки наши и все заставы в московской и тверской землях будут недвижно стоять на тех местах, которые ты им раньше сам указал…

– Добре!..

– Истинно, добре! – заметил Ховрин. – Ныне царь-то Менглы-Гирей особливо нам дорог. Он новый град Очаков у моря построил, через который, минуя Сурожское море и самый Крым, большой торг нашим купцам вести можно. Яз уж баил с купеческими гостями, сурожанами и прочими. Хотят они семьдесят людей своих послать тем новым путем с товарами. Бают, что сухопутьем по степным шляхам ближе и спокойней от Киева будет гостям ехать на Очаков, да и морем от Очакова к Босфору ближе, чем от Сурожа. Гости о сем просили челом тобе бить.

– Пусть едут…

Недели за две до нового, тысяча четыреста девяносто шестого года пришло Ивану Васильевичу от купеческих гостей известие о том, что на Литву внезапно и тайно напал Стефан молдавский, разграбил и сжег город Бреславль и взял людьми большой полон.

– Сие, Федор Василич, нам вред вдвойне, – сказал государь.

– Верно, – согласился Курицын. – Не смеет он, Стефан-то, без твоего ведома ништо такое деять. А князя Александра надобно ласкать, дабы не уразумел он, что мы токмо блазним его помочью против татар.

– Борзо пошли, Феденька, князю Лександре грамоту от моего имени, в которой укажи: «Государь, мол, всея Руси не ведает, пошто Стефан зло тобе учинил. Государь днесь же шлет своего посла Михайлу Василича Кутузова к господарю Стефану молдавскому, дабы Стефан был тобе таков же, как и нам, сиречь тобе, моему другу, был бы друг добрый, а не ворог». После же разных родственных изъявлений укажи, Федор Василич, меж всего другого: «Яз, мол, для Литвы никоторых товаров заповедными не объявлял, а ты, Лександра, золото и серебро из Литвы на Русь продавать заповедал и даже из других стран через рубежи свои нам возить не позволяешь». Еще отпиши ему, как сумеешь, о неисполнении им обещанного при сговоре о церкви греческой; на его оправдания – предки-де его право учинили: церквей греческого закона больше не строить, а старых не обновлять – ответить прямо моими словами: «Нам до тех ваших правил дела нет никоторого! Пусть делает, как обещал». О прочих же утеснениях великой княгини Олены ответь по своему разумению. Заедино пошли с Кутузовым на Литву грека Петра Траханиота с моим ответом на челобитную ко мне князя Василья Михайлыча верейского. Запиши так: «Бил ты мне челом нелюбие с сердца сложить и к собе бы мне тобя принять, а у вас наша казна, которую увезла в Литву твоя княгиня. Дай мне клятву, что всю казну вернешь нам, и мы, по вашему исправлению, и жаловать вас будем». Все закончи днесь и днесь же пошли на Литву Кутузова, дьяка Майко и Петра Траханиота. Иди с Богом, Федор Василич!

Государь, обернувшись к Патрикееву, спросил:

– А как дела у тобя, Иван Юрьич?

– По воле твоей начинаем днесь войну со свеями. Ночесь из Москвы выступает первая рать под град Выборг. В сей рати идут: в большом полку – племянник мой, князь Данила Щеня-Патрикеев; в передовом полку – князь Петр Никитич Оболенский и князь Федор Иванович Ряполовский; в правой руке – князь Федор Василич Телепень-Оболенский и князь Иван Иваныч Слых-Оболенский; в левой руке – боярин Федор Петрович Сицкий-Добрынский. Две другие рати пойдут так: одна – из Пскова со всей приправой[161] пойдет в свейские немцы ко граду Або под началом воевод – князя Василия Федорыча Скопина-Шуйского и боярина Ивана Андреича Плещеева-Субботы; вторая рать пойдет из Новагорода на Тавастгус под началом воевод: в большом полку – боярин Яков Захарьин-Кошка и боярин Иван Андреич Лобан-Колычев; в правой руке – боярин Федор Костянтиныч Беззубцев; в левой руке – боярин Тимофей Лександрыч Тростенский.