Звероловы. Сборник - Карл Гагенбек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Солнце садилось, теряя свою неистовую силу и озаряя небо разноцветными лучами. Это вызвало разительную перемену в окружающем нас пейзаже. Я выпрямился и огляделся вокруг, внезапно как-то особенно остро ощутив непреложность этого чудесного преображения. Хотя прежде мы уже не раз наблюдали его, все же это время дня всегда заново пленяло нас своим неописуемым великолепием и красотой.
Дымчатая пелена подобно серебристому покрывалу проплывала перед костром угасающего солнца, похожим на султан из раскрашенных перьев. Верхушки деревьев тонули в темном багрянце и ярком золоте. Туманная дымка вставала над рекой, казавшейся теперь полированной сталью, и сливалась с сумрачной мглой, наползавшей из-под деревьев. Прохладный ветерок провевал наш лагерь, унося в темные заросли запах жареного мяса. Мне казалось тогда, что это как раз такое время дня, когда мир бывает наиболее печальным и подавленным, время, когда все в Природе замирает.
Я вздрогнул, услышав над самым ухом голос Марджори:
— Опять замечтался? Пойдем, обед готов.
Пообедав, мы уселись вокруг костра, попивая горячий, дымящийся кофе.
— Какая программа на завтра, папочка? — спросила Кэрол.
Я задумался и ответил не сразу:
— Мне кажется, можно было бы попросить у ребят из деревни хорошую, крепкую макору (выдолбленную из ствола дерева лодку) и исследовать реку на протяжении нескольких миль. Что вы на это скажете?
— Замечательно, папочка. А можно взять с собой удочки? — спросила Джун, которая еще секунду до того, казалось, спала на своем стуле.
— Постойте, — прервала нас Марджори. — Прежде чем готовиться к такому походу, хотелось бы знать, насколько он будет безопасен, когда вокруг столько бегемотов и прочего зверья.
Ответить на ее вопрос мне так и не пришлось — внезапно из глубины зарослей у нас за спиной послышались голоса. Я обернулся и увидел мутно-желтый свет фонаря, светлячком мерцающий в кустах.
— Похоже, к нам гости, — заметила Марджори.
Голоса приближались, и вскоре в круг света от наших фонарей вступило несколько темных фигур.
Когда они подошли ближе, я различил европейца, идущего за проводником. Несколько африканцев гуськом следовали за ними. Одни несли связанные в тюки вещи, другие сгибались под тяжестью огромных слоновьих бивней.
Я сразу узнал этого человека, и мне стало не по себе, потому что он был мне хорошо известен. Я понял, что его прибытие разом положит конец нашему спокойствию.
По причинам, которые станут ясны из дальнейшего изложения, я не хочу раскрывать его настоящее имя, поэтому назовем его просто Коряка Шульц. Он был сыном богатого иоганнесбургского биржевого маклера и безумно любил охоту. Однако недозволенные приемы, к которым он прибегал, снискали ему весьма сомнительную славу, и светлой личностью я бы его не назвал. Говорили, чтобы удовлетворить свою ненасытную страсть к убийству, он подкупал лесничих и инспекторов заповедников и таким образом получал разрешение на охоту. Уже в который раз он встречался мне на пути, и почти каждая наша встреча кончалась неприятностью.
Шульц развязно вошел в лагерь, за ним следовали тяжело нагруженные носильщики. Несмотря на вечернюю прохладу, с них ручьями лил пот.
Я поздоровался с Шульцем кратко и довольно сухо. Если в моем голосе и прозвучали недружелюбные нотки, то, во всяком случае, Шульц не подал виду, что расслышал их, и уже через несколько минут весело болтал с Марджори и девочками, словно был знаком с ними всю жизнь.
Шульца подозревали в браконьерском промысле слоновой кости — занятии, которое требует немалой отваги, выдержки и сноровки, но тем не менее оно гнусно, так как в конечном счете ведет к полному истреблению слонов в Африке. Браконьер с одинаковой беспощадностью убивает как старых, так и молодых слонов, поскольку его цель — слоновьи бивни. Мера его успеха — количество добытых бивней. Шульц был типичным представителем браконьерской породы: наглый, он весь так и сочился любезностью и в то же время жадно ловил глазами и ушами малейший намек, который помог бы ему в осуществлении его убийственных замыслов. Я не успел предостеречь на его счет жену, но, мне кажется, по моему нежеланию вступать в разговор с непрошеным гостем она поняла, что следует как можно меньше посвящать его в наши дела.
Однако Шульц имел передо мной преимущество. В Африке существует неписаный закон, согласно которому вы обязаны приютить в своем лагере и друга, и недруга, и я должен был оказать Шульцу хотя бы самое элементарное гостеприимство. Он принял это как должное, не изъявив ни малейшей благодарности.
Поглотив чудовищно обильный ужин и выпив несколько чашек кофе, Шульц вытащил бренди и, нимало не смущаясь нашим отказом составить ему компанию, принялся опустошать бутылку, с каждым глотком делаясь все разговорчивее.
— Нет ничего лучше нескольких стопок бренди после целого дня трудной работы, — сказал он. — Прошлой ночью я остановился в деревне вождя Даботи и был вынужден пить это проклятое, страшное пиво, которое делают его люди. Действует оно как положено, но, пока глотаешь, кажется, вот-вот пойдет обратно.
— Зачем же тогда пить? — спросила Марджори.
— Зачем пить-то? Неужто вы думаете, я так и выставлю этим дикарям свой драгоценный запас бренди? Ни за что на свете. Нальешь им стопку — они требуют еще. Слишком хорошо я их знаю, черт побери! Дай им палец — они оторвут руку. Нет, сэр, свой припас я лучше приберегу для таких вот случаев, как этот!
— Вы хотите сказать, для случаев, когда вам отказываются составить компанию? — ввернул я.
— Ха-ха-ха! Нет, я не то хотел сказать. Я хотел сказать, что люблю выпить в компании друзей, белых друзей…
— Что-то не понимаю я вас, мистер Шульц, — сказала Марджори. — Если их общество вам не нравится, зачем же пользоваться их гостеприимством, есть их пищу, пить их пиво, останавливаться в их деревнях? Вы с таким же успехом могли бы разбить свой собственный лагерь и не заходить в деревню вождя Даботи.
Некоторое время я молча наблюдал за Шульцем, и, чем дольше я смотрел на его рыхлое лицо и огромное, дряблое тело, тем ненавистнее становилось мне его присутствие не только в моем лагере, но и во всем здешнем мире, где людям ею сорта нет места. Наш лесной мир был для нас домом, не запятнанным тщеславием, распрями, политической борьбой и коррупцией современной
