Матка - Татьяна Шуран

— Да, вот хоть я могу рассказать… Меня Стас как раз от бандитов спас, которые мою бабушку убили, и меня убили бы, а ведь мы пережили к тому времени две атаки габбро и спаслись… Я родом из Божиярска. Но ничего толком не знала о габбро вплоть до самой Божиярской катастрофы. Конечно, в городе возросла преступность, но все думали, что это от утечки каких-то вредных веществ на заводе. Да и саму последнюю ночь я помню плохо. Перед этим по улицам ездили танки, объявили комендантский час… Мы не представляли масштабов угрозы, казалось, власти нас обманывают… И вдруг везде погас свет. Потом послышался шум, и он все нарастал — совершенно непонятный, ни на что не похожий. Теперь я знаю, что это был стрекот их крыльев. И сразу выстрелы, крики, звон стекол. Мы выскочили из квартиры и куда-то побежали. А потом началось землетрясение. Я видела только, как все метались из стороны в сторону, и сверху пикировали какие-то тени. Дома сносило, как спичечные коробки, стены проламывались, словно картонные, это казалось неправдоподобным. Потом нас посадили в какой-то грузовик на окраине города и долго везли через лес. В Божиярск мы больше не возвращались. Мои родители погибли там, или превратились в кого-то из этих, я не знаю. Я даже не заметила, как они пропали. Мы с бабушкой переехали к родственникам. Позже бабушка ходила куда-то узнавать насчет Божиярска, но ей сказали, что там произошло землетрясение, и весь город провалился под землю.

А потом я сижу однажды и делаю уроки. И вдруг бусы, которые лежали рядом на столе, начинают как бы переливаться волнами и ползут к краю. Раньше, в Божиярске, мы не обращали на такое внимание, но теперь я просто сразу все поняла. Да и в новостях передавали, что один город исчезает за другим. Я побежала к бабушке и говорю: они вернулись! — а у самой зуб на зуб не попадает. Лампы мигать начали. Мне хотелось выскочить на улицу и бежать, куда глаза глядят. Или в шкаф спрятаться. А бабушка спокойно велит: собирай сумку. Я кричу: о чем ты, нас сейчас всех здесь убьют! Но она все-таки заставила меня взять еды, воды, фонарь, надеть обувь попрочнее. Спрятать документы, деньги. Пока собирались, я немного успокоилась, а по улицам уже толпами бегут — слышен крик, топот, визг тормозов… Стекла бьются… Мне бабушка дает складной нож и говорит: если на тебя нападут, бей не раздумывая! Я даже засмеялась, подумала, что она не в себе. Говорю: да против них это как иголка! А она возражает: это не от них — это от людей…

И оказалась права, в лесу мы наткнулись на каких-то уродов, которые ее сразу убили, а меня хотели изнасиловать. Но я вырвалась и побежала. Хотя недалеко убежала бы, если бы не Стас…

Так вот, тогда, в городе, казалось, что пройти невозможно. Здания рушились, дороги рассыпались. Но бабушка так уверенно шла. Если бы она не вывела меня, я погибла бы, как и родители. А она тогда крикнула мне: "Не смотреть по сторонам! Только вперед!" Я запомнила это на всю жизнь. А потом Беля тоже так говорила. Она вообще мне иногда очень напоминает бабушку. И теперь мы, стало быть, возвращаемся в Божиярск.

— Млекопитающее дерево — это еще не предел человеческих возможностей. Вот Валерка Комендаров грозится вывести медоносное…

— Да он уже вывел.

— Правда што ль? А чего не делится?

— Ну… не дерево пока. Кустик, шлепает у него по оранжерее. По колено человеку росточком.

— Правильно! Наш ответ Чемберлену!

— Что за вкус?

— Тамара сразу подходит к теме по-деловому…

— Горьковатый вкус, вроде каштанового. Комендаров говорит, в этом меде йода много.

— Надо же, пчелы-то все давно вымерли! Молодец Валерка, ход конем!

— А чего он шифруется? Никому не сказал…

— Да боится, что вы обглодаете раритет на раз, чего тут непонятного! Вас, идиотов, много, а куст один!

— Я не согласен с Белей, что все равно, умирать или нет… После смерти ты будешь уже не ты… Да и вообще, кто, чего, для чего все это — невозможно объяснить…

— Вечер, посвященный творчеству Карлоса Батьковича Кастанеды, прошу считать открытым…

— Не так страшен Кастанеда, как те, кто прочитал только первые две его книги…

— А некоторые верят, что смерть приходит в образе женщины, молодой и прекрасной.

— Она не только молода и прекрасна, она еще за рулем Лексуса и с модной мобилой в руке.

— Считаю, гораздо страшнее хоронить родных людей, чем умирать самому.

— А с медицинской точки зрения, когда можно считать, что начинается депрессия?

— Когда водка кончается…

— Не было такого ни разу!

— Главное — вовремя превратить черную тоску в белую горячку.

— Не заживает рана,

Конец жизни путь,

Течет вода из крана,

Забытая заткнуть.

— Сам придумал?

— Народное…

— Посильней, чем "Фауст" Гете.

— Кто абстрактно мыслит, тот — мыслит.

— Мы знали о том, что происходит нечто неутешительное, но поскольку никто ничего не понимал, никто ничего толком и не предпринимал. Говорили о каких-то странных землетрясениях с миражами, потом о каких-то неизвестных существах… А потом катастрофы пошли сплошной волной, и мы наконец оценили свое абсолютное бессилие. Я, наверное, сейчас неуместную вещь скажу, но в этом было даже что-то утешительное: мы поняли, что при всем желании не смогли бы ничего предотвратить. Просто не верилось, в новостях открыто сообщали об исчезновении одной столицы за другой…

Помню первую атаку на Москву. Тогда я впервые осознал, что слухи полностью правдивы, что опасность реальна. Мы вступили в бой, но все наши средства оказались бесполезны. Габбро тогда сделали пробную вылазку и вскоре отступили, но стало ясно, что они убедились в нашей беспомощности и вернутся…

Тогда же я понял, что необходима новая боевая система. Пытался собрать информацию, какие-то наработки коллег по всему миру, но никто ничего не знал. Пришлось действовать самостоятельно, с нуля. Проанализировал имевшиеся обрывочные свидетельства и то немногое, что видел сам. Пришел к выводу о наибольшей эффективности автоматов и пулеметов. В следующем же бою я убедился еще и в том, что уничтожить их практически невозможно, а потому необходимо маневрировать на местности. Так появилась идея передвижного лагеря. Я пытался предупредить, что оставаться на месте опасно, но никто не хотел брать на себя тяготы кочевой жизни, к тому же всех охватила паника, многих в буквальном смысле безумие. Повсюду начались беспорядки. Единая система связи и управления распалась, на какое-то время наше подразделение оказалось предоставлено само себе, мы переезжали из города в город, вступали в бои, пытались эвакуировать жителей, доставить в больницы, но больницы в скором времени тоже оказались разрушены. На моих глазах одна целиком буквально провалилась под землю. Потом командование на какое-то время восстановилось, и нас вызвали на оборону Москвы. Это была последняя сколько-нибудь организованная попытка сопротивления. Когда мы прибыли туда, город уже был наполовину разрушен, и в нем почти не осталось жителей. Как я понял, кто-то взял командование войсками на себя и попытался консолидировать все оставшиеся силы — тогда еще сохранялись иллюзии, что атаку габбро в принципе можно отбить. Нас встретили и отправили на север столицы, снабдив, кстати, достаточно содержательными инструкциями по поводу тактики боя — вот только все равно знания нам не помогли, слишком неравными были силы. Проблема состояла не только в их количестве и физической неуязвимости, но и в возможности психотронного воздействия, нарушениях у людей восприятия, памяти, вмешательстве габбро в связь… Бой длился около суток, все-таки сражались самые опытные, самые закаленные. В конце концов местность превратилась в буквально ровное поле обломков, но мы продолжали наворачивать круги и стрелять, пока в воздухе от них буквально не стало тесно, и они не пошли сплошной стеной. Меня ранила какая-то тварь, и я отключился, а когда пришел в себя, удивился, что обстановка стала спокойнее: габбро летают без всякой цели, выстрелов не слышно, — а потом понял, что кроме меня никого не осталось. Я пошел куда-то и вдруг увидел Кремлевскую стену — она осталась сравнительно целой в этой бойне, а потом появилось одно из этих видений четвертого измерения. Как будто в небе над Кремлем плыл огромный зал, состоявший как бы из цветных отсветов… В глубине горели золотые огни, а ближе как все равно звезды в ночном небе, и еще стояла женщина — ее плохо было видно, только золотистый ореол вокруг волос и ярко белевшее платье. Она опустила голову, посмотрела вниз, и Кремль стал оседать под землю. А потом все исчезло. Остался котлован, в который хлынула Москва-река, и над ним закружились габбро.