Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 1 - Александр Солженицын

Сжатый, серый, неподвижный Алексеев был вполне согласен.

Полков несколько? Пять, шесть?

Да, и с разных фронтов, чтобы не ослаблять никакого.

И конницу, и пехоту?

Да.

Так займитесь этим, Михаил Васильевич.

Алексеев поднялся.

По крайней мере главный вопрос был решён сразу и без колебаний. Стало сразу и легче.

Да, но вопрос: кого же поставить во главе посылаемых войск?

Кого бы? Ну уж, генералов ли не было в русской императорской армии! Генералов долгой, сплошной, блистательной службы, столько раз отблагодарённых на манёврах и смотрах, осыпанных орденами, потом и за бои! Но так сразу решительного, опытного, умелого – вот и не назовёшь. Надо признать, Суворова между ними всё-таки нет. Да разве на такое неблагородное дело, разгонять тыловую банду, – Суворова? даже стыдно и подумать. Как там ни серьёзно в Петрограде – но не настолько же. Да вот хоть Гурко вызвать, Гурко на близкой памяти, но и его жалко отрывать от гвардейской армии, да и пока приедет.

– А вот что! вот что! – вдруг осенило Государя. – Может быть, Николая Иудовича?

Действительно, ближе и быстрей назначить было некого.

Алексеев кисло морщился, от недомогания?

Вот мысль! Вот замечательная мысль! Государь был очень доволен своей находкой. Ведь Иванов сохранил ранг главнокомандующего фронтом, и генерал-адъютант, и крупный опытный полководец, и бесконечно предан. Георгий трёх степеней, золотое оружие с бриллиантами. И – свободен сейчас от должности. И – под рукой (в вагоне на могилёвском вокзале), просто ждущий «распоряжений» при Ставке, но никаких распоряжений он до сих пор, уже год, не получал. (Люди думали, что он так готовится чуть не на руководство всей Действующей армией, а Государь просто жалел его после отставки с Юго-Западного, куда деть старика? – вот и жил для почёта). Да позвольте, да он приглашён к моему обеду, сейчас будет здесь! Так я ему и объявлю. (Удовольствие первому объявить лестную весть). А вы уже затем введёте его в детали.

С Николаем Иудовичем было связано ещё одно воспоминание: это именно его фронтовая георгиевская дума наградила Государя крестом. И Государю было невыразимо приятно: он сам никогда бы не решился намекнуть, попросить, – а как же водителю русской армии и без георгиевского креста? Не то чтоб сию минуту он это вспомнил, нет, но благодарная память всегда присутствовала в нём.

А – в качестве кого мы его назначим? – предусмотрительно осведомлялся Алексеев. – В какой должности?

Подумали. Если ему действовать в Петрограде – то не может существовать в Петрограде сразу две военных власти. Да и Хабалов осрамился. Значит: командующим… нет, даже, с сохранением ранга, Главнокомандующим Петроградским военным округом.

Но войска будут с разных фронтов, собирать их надо где-то под Петроградом, соображал Алексеев. А сам он с чем поедет? Какие-то хоть малые силы надо послать при нём отсюда.

Верно.

Соображал Алексеев, съёженный болезнью:

– Батальон георгиевских кавалеров?

Опять прекрасная мысль! Храбрецы на подбор, ни у кого не меньше двух крестов, и тоже – рядом. (Символически охраняют Ставку).

Алексеев, бережно переступая, пошёл распоряжаться, – как всегда свободный от обязанности быть на высочайшем обеде.

А уже – и время обеда. И выйдя к собравшимся, откуда начинали закусывать и пить по рюмке стоя, – увидел Государь и самого Иванова, простого, немудрёного, утопающего в лопатной бороде, – а что за молодец: с вереницей крестов, георгиевским оружием, в ремнях и при шашке – очень воинственен! И не стар: 65 лет – разве это для генерала старый?

Но неприлично было тут же, при всех, объявить ему о назначении. И невозможно было, нарушая распорядок, остановить обед, а Иванова увести к себе. Этикет есть этикет, и ближайшие полтора часа должны были быть отданы обеду.

Ставка считается постоянно «в походе», и потому из сервировки исключены все бьющиеся предметы, все тарелки, рюмки – серебряные, вызолоченные внутри, и подают лакеи в солдатской форме.

И только мог Государь – выделить Иванова своим вниманием, усадить его близ себя и навести расспросом – как Николай Иудович давил бунты в Девятьсот Пятом.

Чрезвычайно польщённый, сияющий генерал стал рассказывать, а рассказчик он был знатный! И все слушали с поглощающим вниманием, угадывая как бы намёк и надежду.

Широко, добротно рассказывал Николай Иудович, как он давил бунты без единого выстрела, лишь умением обращаться с солдатами. Знаменитые случаи в Харбине, в Кронштадте. Николай Иудович был сторонник мягких действий – не расстрелы, не военно-полевые суды (он не утвердил ни одной казни), а – поставить на колени, образумить, применить розги.

От всего простонародного, простосолдатского, бородатого вида генерала Иванова исходило надёжное успокоение. Вся свита повеселела, и Государю тоже стало намного легче.

Генерал сиял от необычного общего внимания – а ещё не знал он, какое ждало его почётное назначение.

Даже хотелось Государю послать Иванова прямо сегодня же, до полуночи, не дожидаясь завтрашнего утра, – но так быстро было бы безжалостно требовать от старика. Да и – разная подготовка.

Тянуло позывною тоской и самого Государя: как ещё долго-долго он не поедет в Царское, только завтра днём. Уже так увядал он быть без Аликс и без детей!

138

Особенно первые минуты в Таврическом Гиммер был исключительно счастлив!

В Государственной Думе он прежде бывал только среди публики, на хорах. А теперь – тут все были уже не гости. И не раздеваясь, да и не работал гардероб, в шубе, шапке и галошах Гиммер пошёл через Купольный зал, через Екатерининский, – и с интересом рассматривал необычную дико-пёструю публику на торжественном фоне десятков колонн.

Но вот что он понял уже через пять минут и совершенно замечательное: если не считать солдат и другого бессмысленно бродящего народа – тут было очень много интеллигенции, и все узнавали всех! Здесь все – друг друга уже знали, если не знакомы, то в лицо, каждый с каждым когда-либо где-либо уже встречался, хотя бы в каком-нибудь заседании. Да что ж удивляться! – не так-то, увы, велик социалистический радикально-интеллигентский Петербург, вот он и весь здесь, вот он и стёкся.

И Гиммер на каждом шагу встречал знакомых, а значит сразу включился во все сведения и слухи. Тут он ещё раз убедился, что и по телефонам вызнавал: за все эти дни, кроме пятёрки большевицкого ПК да нескольких кооператоров в Рабочей группе, никто в Питере не был арестован – вот растерялись! Тут он и сразу узнал: что руководящий холоп царизма, бывший министр юстиции, при котором топили Бейлиса, уже сидит запертый в министерском павильоне с приставленными свирепыми часовыми! Это была замечательная подбодряющая новость! Затем: что Протопопов, наоборот, успел скрыться и не взят. Затем: разные случаи, где уже разгромили полицейские участки и убили немало полицейских. Затем: что Родзянко поехал в Мариинский дворец на переговоры с правительством, и думцы очень беспокоятся, благополучно ли он вернётся.

Да, но главное! но главное! – как бомба чернобородая налетел на Гиммера Соколов: уже создан Совет Рабочих Депутатов! и Соколов – член его! и Гиммер – сейчас тоже будет член!

И поволок его в коридор правого крыла.

Гиммер стремительно соображал. Вот как? – уже Совет рабочих депутатов? С одной стороны, это хорошо, и отчего же в нём не участвовать? А с другой стороны, это как бы претензия на власть? А – рано, рано, испугает буржуазию.

В комнате за большим столом уже сидела радикальная партийная публика, но ещё свободные стулья были, и для Гиммера. А над ними всеми сторожливо возвышалась крупная красивая голова Нахамкиса. Вот как? Перебирая возможных лидеров начавшегося движения, о Нахамкисе Гиммер как и позабыл: ну, потому что годы войны он очень себя оглядчиво вёл, таился, сторонясь партийной публики, дискуссий и публикаций, тихо жил на даче на Карельском перешейке. И даже позорно клянчил у царя сменить фамилию, пригладить. Уже думали – он совсем обуржуазился, – а вот?…

Ну что ж, он имеет право. Он – и член Совета Девятьсот Пятого года. И по фигуре, и по замашкам, и по характеру – он будет претендовать на лидерство, конечно. Ну что ж, разделим. Теоретической стези – ему всё равно не одолеть, тут Гиммер ни с кем не сравним.

Но посидел Гиммер немного членом Совета – и стал изводиться: скучно. (А Соколов ещё раньше убежал). Куда до теории – они все были заняты минутной практикой: как набрать депутатов, когда открыть, – и как кормить бродячих солдат, если их не накормить, они сметут и всех нас, надо разыскивать по городу продовольственные склады, обирать их и везти в Таврический, и тогда можно будет сплотить солдат. Вбегали и выбегали Франкорусский, Громан, куда-то слались грузовики.

И пожалуй, они правы, должен был согласиться Гиммер. Обстановка момента такова, что надо сосредоточиться, увы, не на большой политике, как тянуло его по нутру и по специальности. Начинать сразу действовать политически – это только спугнуть буржуазные цензовые круги и помочь неумеренным группам – большевикам, межрайонцам. Да! Нет! Совету надо пока сосредоточиться на технике революции, а ею владеет только революционная демократия, от буржуазии тут не дождёшься.