Час новолуния - Валентин Сергеевич Маслюков

Потом она сказала:

— У меня ум болит. Это скоро пройдёт. Стала возрастать головная перепонка.

Федька стояла на коленях.

Волосы разметались у Антониды до пояса, как ни путала она их, как ни терзала, волосы раскатывались потоком. Встряхивая головой, она закидывала гриву назад и опять подгребала через затылок на лицо, пока не скрывалась целиком под сизой, мерцающей отблесками метелью. Волна покрывала грудь, Антонида высвободила руку, которой держала разрыв рубахи, и обхватила голову, покачиваясь.

Когда Федька решилась подойти и легонько коснулась плеча, женщина не воспротивилась. Федька бережно раздвинула пряди, открыла под ними глаза, на детских щеках — царапины. Обнимая стан, Федька чувствовала сопротивление Антониды, угадывала припадочную готовность к судороге... Поцеловала сухую, воспалённую щёку и отстранилась. Поправить спутанные волосы уже не посмела — женщина напряжённо затрепетала под её рукой.

— Ха! — усмехнулась Антонида. — У меня муж есть. — Однако во взоре её проступало удивление, чего-то она не могла уразуметь, сбивала её Федька с ходящей по кругу мысли. И даже то полное знание обо всех без разбору людях, о прошлой их жизни и будущей, которое Антонида приобрела там, где всеведение освобождает от необходимости удивляться, освобождает от обузы человеческих чувств, — даже это нездешнее знание не подготовило её к Федькиным выходкам.

— Ещё полезешь... — начала она не совсем уверенно, не понимая как бы, то ли нужно сказать, — ещё полезешь... — И не закончила. — Много вас утешителей.

Это она уяснила себе здесь, и, вероятно, нашла подтверждению этому Там. Но этого почему-то не хватало. Что-то от неё ускользало, и пробуждалась беспокойная мысль. Она смотрела на Федьку и переводила взгляд в тёмный угол, где покоился холодный Степан. Она озиралась, заново узнавала горницу, морщилась она в трудной работе припоминания.

Затаив дыхание, Федька ждала, чем кончится эта сшибка.

И, кажется, немного не достало Антониде, чтобы добраться до чего-то твёрдого. Вздохнула, забирая приоткрытым ртом воздух... И не заплакала. Не хватило ей усилия мысли, чтобы разродиться слезами. Всё она потеряла: и мысль, и себя; взлохмаченные волосы разошлись, открывая разодранную рубаху. Только что передававшее оттенки изменчивого настроения лицо её вернулась к тому тупому, самодостаточному всеведению, которое не нуждается в жизни.

И снова, напрягшись в страстном ожидании, Федька осталась ни с чем — одна. Снова ощутила она своё одиночество. Тоскливое ощущение это нельзя было вытеснить полностью, подавленное, всегда готово оно было пробудиться...

Посидевши с жёстким выражением лица, Федька стащила кольцо и, когда отметила, что Антонида увидела, зацепилась взглядом, медлительно внушая жест, подняла.

— Смотри, — велела она. — Смотри, не отрываясь. Блестит. Смотри! — повысила она голос, когда женщина повела взглядом. — Смотри. Смотри... окутывает тебя сон. Туман, тёплый туман окутывает тебя... Плавное, как волна, забвение покачивает тебя... Мягко проваливается голова, кружится голова... Ты растворяешься... растворяется боль... забвение...

Антонида рассеянно щурилась, не смотрела она, а разглядывала Федькино кольцо, пытаясь понять, на что оно тут.

— Смотри! — негромко и размеренно повторяла Федька, полная повелительной жесточи.

Полные губки Антониды дёрнулись, поползла улыбка. Безобразная, всё разрушающая улыбочка её растягивалась в гримасу, прыснули губы. Антонида сдавленно булькнула — судорогой пробежал смех, Антонида изогнулась, вскидывая стиснутые кулаки, и распалась хохотом. Рухнула она в корчах на пол, застучала, хохот её слышался рыданиями, рыдания прорывались хохотом, она изворачивалась, мотала головой, метелились по половицам волосы.

Федька спрятала бесполезное кольцо и наблюдала за женщиной.

Ничком на затенённом полу, покрытая мраком волос, Антонида подёргивалась, понемногу затихая в судорогах рыдающего смеха.

— Ы-ы-ы! — рыгнула она икотным звуком, передёрнулась от головы до пят. И затихла.

Задралась рубаха, голые, исхудалые ноги.

По прошествии времени Федька склонилась над женщиной, подсунула руки и попыталась поднять. Антонида оставалась безвольна и безучастна, но члены её самопроизвольно подёргивались и сопротивлялись. Федька взвалила женщину на лавку, сначала туловище, потом, перехватив, и ноги. Оправила рубашку, подсунула что-то под голову. Это оказалось собственное Федькино полукафтанье, она стащила его с себя, когда не нашла ничего лучше.

Расслабившись, Антонида принималась бормотать поломанными до самых слогов словами.

И вот лежала у Федьки на лавке Антонида, а на другой — Степан. Она зажгла ещё одну свечу и поставила к божнице. Опустошённая припадком, Антонида заснула и во сне почти не дышала, приоткрытые губы оставались неподвижны. Лишь изредка она принималась разговаривать неясными Тамошними словами. Гугнивый язык убаюкивал, Федька боролась с дремотой...

И в испуге вздрогнула: в упор, глаза в глаза уставилась на неё Антонида. Припала к столу, опустив подбородок на руки. А Федька сидела за тем же столом на перевёрнутой кадке.

— Ты кто? — бесстрастно спросила Антонида.

Не готовая к отпору, Федька не сразу и поняла вопрос. Покосившись по сторонам, она уразумела, что времени прошло много: свеча давно догорела, теплится другая. И ещё одна на груди Степана в руках.

— Я девка, — неожиданно для себя сказала Федька.

Не только вызов, нечто более сильное и значимое, чем потребность взломать ледяную застылость Антониды, подвигло её к опрометчивому признанию — разъедающая тоска одиночества, которая проснулась с ней в тот же час и шевельнулась в душе.

— Я девка, — повторила она, не пытаясь даже понять, какими глазами смотрит на неё Антонида. Всё равно ничего уж нельзя было вернуть и исправить, раз слово вырвалось. — Просто я переоделась мужчиной и ушла из дома, когда дома не стало... Когда дома не стало... — тихо повторила она себе, вспоминая былое чувство.

Но Антонида не слышала ни вызова, ни боли, она не разбирала оттенков.

— Я знала, — сказала она без выражения. — Только что я Оттуда. Я Там проверила — девка. Расстегни Рубаху.

Занемев от обиды, — бессмысленная то была обида, но не преодолимая, — занемелыми от обиды пальцами, помедлив, Федька расстегнула крошечные пуговки, чувствуя жарко приливший стыд, и оттянула ворот, чтобы показать грудь. Но Антонида не глядела:

— Так и есть, — кивнула она, отстранённо следуя за собственной мыслью. — Я Там была и видела, что ты возьмёшь Вешняка.

— Как это? — опешила Федька.

Сладкая придурь тоски и обиды слетала с неё, как мудрёный сон под ушатом воды. Федька вгляделась: поразительное спокойствие Антониды нельзя было поколебать разговорами — нездешнее это было спокойствие. Тамошнее.

— Как же я возьму мальчика? От тебя? — пробормотала Федька. — Да его ещё и найти надо,