Европейская поэзия XIX века - Антология

СТЕФАН МАЛЛАРМЕ

Стефан Малларме (1842–1898). — Начав в 60-е годы как почитатель Бодлера и Эдгара По, вскоре занял положение главы и теоретика школы французского символизма; в его парижской квартире регулярно, по вторникам, собирались поэты символистского круга. Оставшаяся от него небольшая книга стихов самому Малларме представлялась лишь фрагментом задуманного им целого, совершенство которого должно было противостоять болезненно остро ощущаемому несовершенству бытия. Поэзия Малларме стремится «описывать не вещи, а впечатления от них»; слово у него не прямо обозначает предмет, но, подобно музыкальной фразе, становится сложным единством самого своего звучания и вызываемых этими звуками ассоциаций. Том не менее в изощренном шифре его лирики мир не вовсе теряет свою материальную отчетливость. Формальные эксперименты Малларме касаются прежде всего синтаксического строя стиха, не нарушая, за редкими исключениями, традиций французской просодии и лексической нормы.

ВИДЕНИЕ

Перевод С. Петрова

Взгрустнулось месяцу.В дымящихся цветах,Мечтая, ангелы на мертвенных альтахИграли, а в перстах и взмах и всхлип смычковыйСкользил, как блеклый плач, по сини лепестковой.

Твой первый поцелуй был в этот день святой.Задумчивость, любя язвить меня тоской,Хмелела, зная толк во скорби благовонной,Оставшейся от урожая Грезы сонной,Когда без горечи, без винной гари хмель.

Я брел, вонзая взор в издряхшую панель,И вдруг с улыбкою и солнцем на прическеТы появилась на вечернем перекрестке,Как фея та, что шла, в былом мне сея свет,По снам балованным минувших детских лет,И у нее из рук небрежных, нежно-хворых,Душистых белых звезд валился снежный ворох.

ЗВОНАРЬ

Перевод Р. Березкиной

Той порою, когда колокольного звонаЗолотую струю принимает заряИ кидает ребенку, что в гуще паслёнаС херувимом резвится позадь алтаря,

Звонаря задевает крылами ворона,Что внимает латыни из уст звонаря,Оседлавшего камень, подобие трона,На веревке истлевшей высоко паря.

Это я! Среди ночи, стесненной желаньем,Я напрасно звоню, Идеалы будя,И трепещут бумажные ленты дождя,И доносится голос глухим завываньем!

Но однажды все это наскучит и мне:Я с веревкой на шее пойду к Сатане.

ВЕСЕННЕЕ ОБНОВЛЕНИЕ

Перевод С. Петрова

Недужная весна печально и светлоЗимы прозрачное искусство разломала,И в существе моем, где кровь владычит вяло,Зевотой долгою бессилье залегло.

Окован череп мой кольцом, и, как в могиле,Парные сумерки давно седеют в нем,И, грустен, я в полях брожу за смутным сномТам, где спесивые посевы в полной силе.

И валит с ног меня деревьев аромат,Измученный, ничком мечте могилу роюИ землю я грызу, где ландыши звенят,

Боясь, обрушенный, восстать опять тоскою…А на плетне Лазурь смеется и рассветПестро расцветших птиц щебечет солнцу вслед.

ВЗДОХ

Перевод Э. Липецкой

Твой незлобивый лоб, о тихая сестра,Где осень кротко спит, веснушками пестра,И небо зыбкое твоих очей бездонныхВлекут меня к себе, как меж деревьев сонных,Вздыхая, водомет стремится вверх, в Лазурь,В Лазурь октябрьскую, не знающую бурь,Роняющую в пруд, на зеркало похожий,—Где листья ржавые, в тоске предсмертной дрожи,По ветру носятся, чертя холодный след,—Косых своих лучей прозрачно-желтый свет.

МОРСКОЙ ВЕТЕР

Перевод Э. Липецкой

Увы, устала плоть и книги надоели.Бежать, бежать туда, где птицы опьянелиОт свежести небес и вспененной воды!Ничто — ни пристально глядящие садыНе прикуют души, морями окропленной,—О, ночи темные! — ни лампы свет зеленыйНа белых, как запрет, нетронутых листах,Ни девочка-жена с ребенком на руках.Уеду! Пароход, к отплытию готовый,Срываясь с якорей, зовет к природе новой.Издевкою надежд измучена, ТоскаК прощальной белизне платков еще близка…А мачты, может быть, шлют бурям приглашенье,И ветер клонит их над кораблекрушеньемУже на дне, без мачт, вдали от берегов…Душа, ты слышишь ли — то песня моряков?

ГРОБНИЦА ЭДГАРА ПОЭ

Перевод Ин. Анненского

Лишь в смерти ставший тем, чем был он изначала,Грозя, заносит он сверкающую стальНад непонявшими, что скорбная скрижальЦарю немых могил осанною звучала.

Как гидра некогда отпрянула, виясь,От блеска истины в пророческом глаголе,Так возопили вы, над гением глумясь,Что яд философа развел он в алкоголе.

О, если туч и скал осиля тяжкий гнев,Идее не дано отлиться в барельеф,Чтоб им забвенная отметилась могила,

Хоть ты, о черный след от смерти золотой,Обломок лишнего в гармонии светила,Для крыльев Дьявола отныне будь метой.

ЛЕБЕДЬ

Перевод М. Волошина

Могучий, девственный, в красе извивных линий,Безумием крыла ужель не разорветОн озеро мечты, где скрыл узорный инейПолетов скованных прозрачно-синий лед.

И Лебедь прежних дней, в порыве гордой муки,Он знает, что ему не взвиться, не запеть:Не создал в песне он страны, чтоб улететь,Когда придет зима в сиянье белой скуки.

Он шеей отряхнет смертельное бессилье,Которым вольного теперь неволит даль,Но не позор земли, что приморозил крылья.

Он скован белизной земного одеяньяИ стынет в гордых снах ненужного изгнанья,Окутанный в надменную печаль.

ЛЕТНЯЯ ПЕЧАЛЬ

Перевод А. Ревича

Лежишь, усталая, под солнцем, на песке,В огне твоих волос играет луч с волною,Он курит фимиам, припав к твоей щекеИ слезы примешав к любовному настою.

Под дрожью губ моих ты говоришь в тоске,Как бы в укор лучам, их белизне и зною:«Под сенью древних пальм, в пустынном далекаЕдиной мумией нам не почить с тобою!»

Но волосы твои — прохладная струя:В них душу утопить, достичь Небытия.Ведь ты не ведаешь, в чем состоит забвенье.

О, вкус твоих румян и соль слезы твоей!Быть может, в них найду для сердца исцеленье,Покой голубизны, бесчувственность камней.

ЗДРАВИЦА

Перевод М. Талова

Игрушка, пена, свежий стихЧуть обозначился бокалом:Так стонет стая, сжата валомСирен в просторах вод морских.

О, разные друзья, средь нихПлывем, я — кормщик в боте малом,Вы ж — на носу, рассекшем жаломВал зим и молний заревых;

Под хмелем радостным прибоя,Не опасаясь качки, стоя,Я поднимаю этот тост,

Риф, одиночество, светила,За всех, кто бы ни стоил звезд,Заботы белого ветрила.

ПОЛДЕНЬ ФАВНА

(Фрагмент)

Перевод И. Эренбурга

Когда в истоме утро хочет оборотьЖару и освежить томящуюся плоть,Оно лепечет только брызгами свирелиМоей, что на кусты росой созвучий сели.Единый ветр из дудки вылететь готов,Чтоб звук сухим дождем рассеять вдоль лесов,И к небесам, которых не колеблют тучи,Доходит влажный вздох, искусный и певучий.О сицилийского болота тихий брег,Как солнце, гордость сушит твой унылый век.Под лепестками ярких искр тверди за мною:«Что здесь, тростник срезая, приручал его я,Когда средь золота зеленого лугов,Средь пышных лоз и влагу сеющих ручьев,Как будто зверя белизну, узрел я, в лепи,Тех нимф и негу плавную движений.И при начальном звуке дудки взвился рядПугливых лебедей, не лебедей — наяд».Я, опаленный и недвижный, в полдень гнева,Не зная, отчего свирели сладкие напевы,Которые звучат в жестокой тишине,Рассеивают их, давно желанных мне,Один, и надо мной лишь солнца блеск старинный,Встаю, подобный, лилия, тебе, невинной.И грудь моя показывает тайный следКакого-то укуса, но не ласки, нет,Не беглый знак витающего поцелуя,Богини зуб его мне подарил, тоскуя,Но тайна вот она — воздушна и легкаИз уст идет играющего тростника.Он думает, что мы увлечены напрасноСвоей игрой, которую зовем прекрасной,Украсив, для забавы, таинством любовь,Глаза закрыв и в темноте рыдая вновьНад сновиденьем бедер и над спин загадкой,Мы эти сны, пришедшие к душе украдкой,Зачем-то воплотим в один протяжный звук,Что скучно и бесцельно зазвучит вокруг.

Коварный Сиринкс[327], бегства знак, таи свой шорохИ жди меня, вновь зацветая на озерах.Я вызову, срывая пояс с их теней,Богинь. Так, чтоб не знать укоров прежних дней.Я, виноград срывая, пьяный негой сока,Пустую гроздь, насмешник, подымал высоко,И в кожицы я дул, чтоб, жадный и хмельной,Глядеть сквозь них на вечер, гасший надо мной.О нимфы, дуйте в разные воспоминанья!«Мой жадный глаз, камыш сверля, тая желанья,Движенье нимф, купавших сладостный ожог,В воде кричавших бешено, заметить мог.Но вот восторг исчез внезапно, тела чудо,Средь дрожи блеска вашего, о изумруды!Бегу и вижу спящих дев, упоеныИстомой вместе быть, их руки сплетены,Несу, не размыкая рук их, прочь от света,В густую тень, где розы, солнцем разогреты,Благоухают, игры дев храня,Их делая подобными светилу дня».Люблю тебя я, девственницы гнев и белый,Священный груз враждебного и злого тела,Которое скользит от раскаленных губ,От жажды их. Как затаенный страх мне люб,От диких игр неистовой до сердца слабой,Которая невинность потерять могла бы,От плача влажная, иль, может быть, одна,Иным туманом радости окружена.

«Их первый страх преодолеть, рукой дрожащейРаспутать их волос нетронутые чащи,Разнять упорные уста для близких нег —Я это совершил, и свой багровый смехЯ спрятал на груди одной из них, другаяЛежала рядом, и, ее рукой лаская,Я жаждал, чтоб сестры растущий быстро пылЕе б невинность ярким блеском озарил,Но маленькая девственница не краснела.Они ушли, когда я, слабый, онемелый,Бросал, всегда неблагодарным, легкий стон,Которым был еще как будто опьянен».

Пускай! Другие мне дадут изведать счастье,Обвивши косы вкруг рогов моих, и страстьюСозревшей полон я, пурпуровый гранат,Вкруг пчелы, рея, сок сбирают и звенят.И кровь моя течет для всякого, кто, жаром вея,Склонится, отягчен желаньями, над нею.

ЖЮЛЬ ЛАФОРГ