Добровольцы-интернационалисты - Александр Родимцев

Вокруг собрались люди. Словами и жестами я просил окружающих помочь обмыть мальчика. Из толпы вышла немолодая женщина и взяла мальчика.

Мне она протянула взятый у мальчика медальон. Что-то быстро оказала по-испански. Я не понял ее слов. Но по тому, как она гневно погрозила суховатым кулаком в небо, где несколько минут тому назад пролетели фашистские летчики, я понял ее просьбу. Отомстить извергам за смерть мирных людей. Я кивнул головой ей в ответ, в интернациональном приветствии поднял к плечу правый кулак.

Я вернулся на базу. Вскоре подошел мой попутчик майор Лопес и передал мне приказ отправиться в штаб батальона Овиедо.

«Вот и хорошо, — подумал я. — Значит, удастся побыть несколько дней на передовой, посмотреть, как воюют наши ученики, вооруженные «максимами».

Лопес выделил машину, и я вместе с Мишей, согласившимся быть моим переводчиком, и молодым проводником испанцем отправился в батальон. Машина резко взяла с места. Мы ехали на передовую, к людям, которые сегодня шли в бой. Спешили. Надо было скорее разыскать капитана Овиедо. Скорее. Скорее. Глухие удары прервали мои мысли. Прислушался. Это ухали разрывы снарядов крупнокалиберной артиллерии.

Вдруг заскрипели тормоза, и нас по инерции бросило вперед. Машина капотом уперлась в груду камней. Тяжелый артиллерийский снаряд разворотил дорогу. Дальше ехать было нельзя, и мы вышли из машины. Остаток пути предстояло преодолеть пешком. Вокруг рвались снаряды, над головой противно попискивали пули. Наш маршрут оказался очень трудным и опасным. Большую часть пришлось ползти. Так мы и двигались друг за другом. Впереди молодой испанец, наш проводник, за ним я, замыкал шествие Миша.

Проводник, носивший пышную фамилию Мигель Анхэл Санчес, быстро и юрко скользил между камней и редких кустиков. Я следил за ним по стоптанным подошвам его сандалий. За те пятнадцать-двадцать минут, что мы ползли, я, казалось, запомнил все щербинки на этих подошвах, каждый шов.

Тяжело ползти по сухой искореженной разрывами земле. От пота намокли волосы и прилипла к спине майка. Острые камни больно режут колени. Злющие коричневые колючки цепляются за френч, за брюки. Ноют ноги. Хочется подняться, размять суставы. Но частые пулеметные очереди грозят опасностью. И снова ползешь. Вот она, красная сухая испанская земля. Я даже принюхался: как она пахнет, эта земля матадоров? Нет, она пахнет не так, как наша оренбургская степь, да и цветом не похожа. Здесь нет душистой полыни, дурманящей своим запахом. И осоки прибрежной, ссадящей колени, — тоже нет. Свою шарлыкскую, оренбургскую землю я всегда узнаю по запаху. Я запомнил ее на всю жизнь с малолетства, еще мальчишкой, когда гонял в ночное лошадей, когда таскал из Урала и Салмыша окуней, когда бегал по ароматной весенней борозде за первым трактором, за плугом и сохой, которые с большой потугой тащила наша лошаденка, когда по осеннему чернотропу ходил со старшими на охоту за зайцами в далекую и бескрайнюю степь, поеживаясь от ядреного воздуха и первых утренних заморозков.

Но разве в этом дело, что мадридская земля пахнет не так, как наша, что растут на ней другие плоды, что в ее реках водится иная рыба? Между ними много общего. Их обрабатывают люди одной профессии — хлеборобы. Вот почему мы сейчас ползем под пулями, вот почему пришли добровольцы со всех уголков мира на помощь испанскому народу.

На спину упал небольшой камешек. Я оглянулся. Миша скорчившись полулежал под высохшим кустом и махал призывно рукой. Пришлось вернуться.

— Что случилось?

— Больше не могу, — жаловался он. — Ужасные боли в животе, режет — сил моих нет.

— Надо идти.

— Не могу.

Миша наотрез отказался расстаться с высохшим кустом. А мне показалось, что он струсил. Пока мы спорили, вернулся назад проводник-испанец.

— Далеко ли до штаба? — спросил я у него.

Паренек в ответ пожал плечами. Я насторожился: «Куда же ты ведешь?» Оказывается, молодой испанец по собственной инициативе изменил маршрут. Он вел меня к пулеметному расчету, у которого замолчал наш «максим». А что касается командира батальона Овиедо, то проводник сам теперь не знал, где находится командир. Я задумался над создавшейся обстановкой и решил пойти к пулеметчикам. Они находились теперь совсем близко. Договорились с Мишей, что он пойдет назад, а сами поползли к пулеметному расчету.

Последние триста метров проскочили быстро и, перевалив через высокий бруствер, свалились в небольшой окопчик.

Три дюжих загорелых бойца лежали на спинах, прикрыв глаза пилотками. Они отдыхали и лениво переругивались. Рядом с каждым — пистолет. А еще теплый от частой стрельбы «максим» молчал. Что-то испортилось, а никто из трех не знал, как исправить. Вот уже около часа они не участвовали в бою. Жара — воды ни капли. Патронов несколько ящиков, а пулемет не работает. Глупое положение.

Парень, что пониже ростом — его звали Педро, — наседал на своего соседа, пригорюнившегося от неудачи. Его считали виновником происшедшей заминки. Он уронил на пулемет пустой ящик. И угораздило парня перетаскивать тару. Увидев нас, солдаты радостно замахали руками, потащили к пулемету:

— Скорее, скорее. Через несколько минут марокканцы пойдут в атаку.

— А если бы мы не пришли?

— У нас есть пистолеты.

Я стал осматривать «максим», а три незадачливых пулеметчика внимательно следили за мной. Поломка оказалась настолько пустяковой, что мне захотелось посмеяться над ребятами. Сущий пустяк — утыкание патрона в патронник.

— Что-нибудь серьезное? — заволновался Педро.

— Еще раз уронил бы ящик, и патрон встал бы на место.

Стал показывать поломку. Ребята склонились над пулеметом. Я стукнул ладонью по рукоятке — и на глазах их перекос был ликвидирован. Для верности дал длинную очередь в сторону противника.

— Мой, бьен. Очень хорошо! — закричали парни. — Вива Русиа!

Первый номер тут же выпустил две ленты по фашистским окопам. Пулемет работал безотказно. Когда он стрелял, друзья все время улыбались и неистово подбадривали друг друга.

Но пока они палили, противник засек пулемет и начал обстреливать нас из минометов.

Мины ухали, словно ночные филины, рвались в пятидесяти метрах от окопа.

Улыбка сползла с лиц пулеметчиков. Они стали серьезными и принялись что-то обсуждать. Затем один из них схватил пулемет и потащил его вверх к скалам. Ребята были недовольны своей неосторожностью и решили перейти на другую огневую позицией.

Легкость, с которой они меняли ее, даже не предупредив командира, озадачила меняли удивила. Наши наставления, уставы, которые я знал назубок, требовали от подчиненных пунктуального выполнения приказа командира. Сочтут нужным сменить позицию — смени. Прикажут остаться на старом месте — лежи, даже если его станет обрабатывать целая минометная батарея. А как же иначе: ведь это же дисциплина и, стало быть, залог успеха. И вот сейчас все эти законы рушились. Видя мое удивление, один испанец объяснил, что у пулеметчиков 5-го полка принято менять позиции по своему усмотрению. Но это откровение еще больше прежнего озадачило меня.

— Зачем это делать? — спросил я.

Испанцы открыли секрет. Дело в том, что у республиканцев было мало пулеметов.

Свою слабость в вооружении они восполняли военной хитростью. Часто меняя позиции, перетаскивая пулеметы с места на место, они обманывали врага, вводили его в заблуждение. Не успеют корректировщики засечь один пулемет, как рядом строчит другой. Откроют огонь по скале, а «максим» поливает огнем из рощицы. Так бойцы-республиканцы добивались своей цели: фашисты считали, что на этом участке фронта сосредоточено большое количество пулеметов. И намеченное наступление откладывалось, враг подыскивал новые направления удара. Если бы они знали, что весь огонь ведет один пулеметный расчет!

Мятежники панически боялись пулеметного огня. Он наводил на них жестокий страх. Орудий и минометов для подавления пулеметных точек у них не хватало, и фашисту ради самого незначительного успеха часто приносили в жертву жизни сотен своих солдат.

Мои новые знакомые быстро оборудовали новую огневую точку. Педро лег за щитом, поднес пальцы к гашетке. Я лежал рядом и хорошо видел, как впереди поднимались в атаку фашисты. Вначале на горизонте появилось одно подразделение — это были марокканские части. Пехота развернулась в линию колонн поротно, а затем повзводно. Когда строй принял вид цепи, раздались звуки барабанной дроби, солдаты взяли винтовки «на руку», а офицеры, шедшие впереди, обнажили шашки. Так, словно на военном параде, марокканцы шли в бой. Это была психическая атака.

Плотной цепью, под барабанную дробь они приближались к линии обороны без единого выстрела. Расстояние сокращалось. В бинокль уже можно было отчетливо разглядеть лица солдат. Второй от центра, высокого роста марокканец от напряжения закусил губу. На смуглом лице особенно резко поблескивали белки глаз. Грязно-серая чалма покачивалась в такт шагам. Солдат двигался, словно заведенная марионетка. Зачем он идет? Кто его послал сюда… на смерть?