Пастырь добрый - Надежда Попова

– А твой нож, с которым ты ходишь обычно, – он при тебе был?

– Тоже нет. Сняли.

Ножны. Вот что обязательно надо выяснить у тех, кто арестовывал Финка – были ли при нем ножны или хоть что-то, похожее на чехол. Если ничего, во что можно было бы спрятать клинок, при арестованном не нашли, это лишний камень, который можно сбросить с чаши весов: не шел же он через весь город с обнаженным оружием в руке. Сапог Финк не носит, на нем короткие, довольно стоптанные башмаки – стало быть, за голенище не спрячешь…

– Ты сказал – «как во сне», – заметил Курт тихо, – и сказал, что остались какие-то обрывки. Стало быть, ты все же что-то помнишь? Что?

– Я не уверен, Бекер, это, может, и вправду был сон, я ведь говорил, что…

– Ты рассказывай, – с настойчивой мягкостью оборвал Курт. – А уж я разберусь, на что мне обращать внимание, а на что – нет. Рассказывай.

– Вот ведь черт… – тоскливо простонал Финк, снова опустив голову на руки и вцепившись в волосы пальцами. – Господи, да не знаю я, что рассказать еще… Ну, девку эту помню. Вроде, было у нас что-то. Кажется. Не уверен.

– Где? В том трактире, в переулке, на крыше, в подвале – хоть что-нибудь?

– Не помню, Бекер, хоть убей. Сиськи помню. Малюсенькие. Если не приснились. Как по улицам шел – не вспоминается, клянусь, вообще ничего на эту тему. А потом – наверное, действительно вырубился и уже сны видел…

– Какие? – уточнил Курт нетерпеливо, и Финк пожал плечами:

– Ну, вообще, я не совсем видел… а еще точнее – совсем не видел. Я слышал. Что-то вроде музыки.

Курт приподнял бровь в неподдельном удивлении; музыка? Даже если согласиться с проповедниками, говорящими, что глубоко в душе у каждого живет другой, прекрасный и добрый человек, его одолевали сильные сомнения в том, что живущий внутри Вернера Хаупта ночами грезит музыкой…

– Музыка? – переспросил Курт, и приятель смешался:

– Ну, знаешь, типа пастушьей дудки – такая… Только не смейся…

– Финк.

– Неземная, – сообщил грабитель и убийца Финк, смутившись собственных слов, и отвернулся, косясь на него исподволь. – Понимаешь, не сама музыка, а звуки; музыки-то вообще как будто не было, как бывает, когда играешь на свистульке в глубоком детстве – муть какую-то выдуваешь, и все, без мелодии, без склада… А все равно уводит.

– В каком смысле – уводит?

– В прямом! – вдруг обозлился тот. – Куда-нибудь! Слушай, Бекер, я все понимаю, ты уже с опытом в расследованиях, но к чему вот это все? Сны мои тебе к чему? Говорю же – вырубился я уже тогда!

– Значит, музыка и сиськи, – подытожил Курт, и Финк запнулся, вновь поникнув головой. Он вздохнул: – Финк, Финк… Как же тебя угораздило так вляпаться…

– Помоги мне, Бекер, – тихо попросил тот, не поднимая головы, и закрыл ладонями лицо, обессиленно сгорбив узкие плечи. – Не думал, что придется просить помощи у тебя, но я прошу. Я, конечно, не безгрешен вовсе, но я же не чудовище, и я просто-напросто не мог такого сотворить, поверь мне хотя бы ты. Когда я пришел в себя, понимаешь, когда увидел то, что рядом лежало… – Финк тяжело приподнял голову, но смотрел мимо. – Я много чего видел, Бекер, но от этого просто окоченел. Понимаешь, я даже не понял сначала, что это вообще такое… а когда понял… Я завыл, как мальчишка. Даже не знаю, отчего. Мне сперва подумалось, что я все еще сплю, и даже когда магистратские появились, когда вязали – я все еще думал, что сплю. Только уже связанный понял, что во сне от сапога по почке так больно не бывает…

– Ты понимаешь, что я не могу ничего обещать, Финк? – так же едва слышно произнес Курт. – Понимаешь, что я не всесилен?

– Просто попробуй. Хотя бы попытайся найти хоть что-то, что могло бы оправдать меня, хотя бы постарайся. Курт Гессе, гордость Друденхауса… ты не можешь ничего не найти, я уверен.

– Положим – я переведу тебя в камеру при Друденхаусе, перехвачу расследование у магистрата, начну дознание сам, с нуля… Но если я не смогу ничего найти, мне останется только вернуть тебя обратно. И здесь я уже ничего не смогу поделать.

– А если… – Финк, наконец, сместил взгляд, встретившись с Куртом глазами, и понизил голос почти до шепота: – Если ты найдешь что-то, что тебя убедит… если ты сам поймешь, что я ни при чем, что не делал этого… хотя бы только ты сам, пусть и не сможешь ничего доказать другим… Могу я ждать от тебя того, чтобы… вернуться сюда ты мне не дал?

– Я уже тебе верю, – тотчас же ответил Курт, четко выговаривая каждое слово; Финк побледнел, сжав в замок пальцы, лежащие на коленях, и оттого напомнив вчерашнего мальчишку, явившегося в Друденхаус.

– Спасибо, – отозвался он чуть дрогнувшим голосом и через силу улыбнулся: – Только уж лучше б ты что-нибудь нарыл, Бекер. До́ смерти не хочется помирать.

Глава 3

– Сейчас вечер, – произнес Керн таким тоном, словно сообщал Курту нечто, о чем он не знал и даже не догадывался; взгляд из-под встопорщенных седых бровей прожигал подчиненного жестко, неотступно и вдумчиво. – Полдня у меня в камере сидит человек, и я не знаю, по какой причине, по какому обвинению и по обвинению ли вообще. Я боюсь подойти и заговорить с ним, ибо человека в камеру посадил следователь, который не почел необходимым сообщить мне деталей, и я могу запороть дело, о котором, опять же, я, обер-инквизитор Кёльна, ни сном ни духом. Следователя нет на месте, и его невозможно найти нигде. Может быть, я ошибаюсь, Гессе, ты тогда поправь меня, но мне сдается, что это не по уставу и… – он умолк, сквозь прищур глядя на изо всех сил сдерживаемую улыбку, наползающую на губы Курта, и хмуро уточнил: – Хотелось бы знать, что забавного ты видишь в происходящем или слышишь в моих словах?

Курт выпрямился, приподняв опущенную голову, пытаясь хотя бы своим видом скомпенсировать и впрямь неуместное свое поведение, и тихо пояснил:

– Когда я умру, Вальтер, меня похоронят прямо здесь, перед вашим столом. А на могильном камне будет высечено: «In culpa sum[14]»…

– Я сдохну первым, – отозвался Керн ледяным голосом. – И на могиле моей напишут «Qua tu vadis, Gaesse?[15]». А теперь, если ты закончил упражняться в остроумии, я бы желал, как это ни удивительно, вернуться к происходящим событиям. Ты не станешь возражать?

– In culpa sum, – вздохнул Курт уже серьезно и, встретив взгляд начальства, поправился: – Виноват.

– Итак, я жду объяснений. Что за человек сидит в камере Друденхауса?

– Подозреваемый в убийстве Кристины Шток.

– Просто замечательно, – оценил Керн тоном, вовсе не согласующимся с произнесенными словами. – Я в восторге, Гессе. И что же делает в нашей камере убийца?